— Барин, голубчик, — возликовал Береза, — а сегодня никуда везти не надо?
Пушкин поскреб в затылке.
— Покатаемся?
Сначала Береза провез черномазого нехристя по Ришельевской, кругом по Соборной площади, по Екатерининской улице, потом ему одному ведомыми закоулками вырулил к спуску в Карантинную гавань, а там уже мимо подернутых первой зеленью склонов. Слева от них тихо вздыхало море. Прибойная волна перекатывала обломки досок, строительный мусор и целые бревна, разбухшие и почерневшие в воде. Извозчик знал, куда править, и, не задавая лишних вопросов, погонял лошадей к косе с видом на дачу Рено. Там седок должен был по своему обыкновению выйти и на час опустить коляску. Но сегодня, сделав отменный крюк, Пушкин велел возвращаться к недостроенному губернаторскому дворцу. За пару домов от него он слез и дальше побрел пешком.
Лиза шла по дорожке, затененной кустами жасмина. Их только что высадили в грунт, и они тянули к голубовато-серому небу еще голые ветки. Садик был мал. Но до жары и его хватало. Александрина бежала впереди, сжимая в руках лошадку-скакалку и сабельку. Вся в отца!
Графиня нахмурилась. Неужели нельзя хотя бы сегодняшнее утро провести с ними? Нет, муж уселся сводить дебет с кредитом. Невыносимо! Женщина не понимала, как такой щедрый, далекий от педантства человек может часами выписывать колонки цифр и скрупулезно вычислять, где продешевил, а где выиграл. Английское воспитание!
Теперь его сиятельство считал за всю губернию и был совершенно счастлив.
Молодая дама присела на лавку с чугунными ножками. Александрина вскачь понеслась к цветнику, угрожая деревянной саблей еще не раскрытым головкам тюльпанов. Ее розовые атласные туфельки впечатались в жирный чернозем.
— Ой!
Прямо из-за стеклянной стены теплицы на девочку вышагнул смуглый маленький человек в цилиндре и длиннющем фраке. Он вертел в руках трость с железной ручкой в виде собачьей головы и зверски таращился на свои испачканные в земле штиблеты. Видно, так и шел сюда по клумбам!
— Батюшки светы! — воскликнула Саша, голосом и ухватками подражая бабушке. — Что это вы удумали, сударь? Топтать первоцвет!
Незнакомец наставил на Александрину блестящий набалдашник трости и сделал страшные глаза:
— А вот я тебя заколдую!
— Не пугайте ребенка! — Лиза поднялась. — Что вы тут делаете, Александр Сергеевич?
Пушкин смутился. Собственно, он ничего не делал. Шел мимо, заметил в саду ее сиятельство, миновал груды битого кирпича и ямы на месте будущего забора. Увяз в клумбе. Нарвал таких фиолетовых и белых… Подснежников? Ну да, так, кажется. Неважно. Поэт полез за пазуху и с поклоном преподнес графине изрядно помявшийся букетик.
— И вам не стыдно? — Лиза уже поняла, что сердиться на него бессмысленно. — Это же цветы из моего сада!
Гость покраснел и стал вертеть злополучный пучок, не зная, куда его деть.
— Дайте, — смилостивилась графиня. — Я приколю на платье.
Пушкин просиял. Утренний туалет хозяйки украсился подснежниками на корсаже.
— Отчего вы давно у нас не были? — спросила Лиза светским тоном. Но тут же перебила себя: — Александр Сергеевич, уступите Саше свою трость. Неужели вы не видите, как она на нее смотрит?
Поэт всучил Александрине собачку, и та оседлала палку, забыв про лошадь.
— Я самоедка и езжу на лайках! Но-о!!!
Теперь собеседники могли говорить спокойно. Ребенок на минуту отвлекся.
— Так где вы бываете? — повторила графиня, склоняя голову к плечу и внимательно глядя на Пушкина. — Неужели в салоне госпожи Ризнич?
Гость нахмурился, потом улыбнулся, словно придумав удачный ответ.
— Когда человек страдает сердечным недугом, он избегает места, где заразился.
Лиза рассмеялась.
— Вы влюблены в Ольгу? Нет, постойте. Я угадаю. В Варю Волконскую? Нет? — На губах графини дрожала лукавая улыбка. — В кого же у нас можно влюбиться?
Поэт многозначительно молчал.
— Почитайте что-нибудь.
Обычно он этого не делал. Разве даме. И разве наедине.
— Древние называли Тавриду вратами в Аид. Я сделал набросок о Прозерпине, полюбившей простого юношу.
Графиня приготовилась внимать. Она была благодарным слушателем и если что-то умела, так это проявить участие и высказать одобрение. Лишь бы не обидеть доверившегося человека.
Плещут воды Флегетона,
Своды тартара дрожат,
Кони бледного Плутона
Из Аида бога мчат.
Вдоль пустынного залива
Прозерпина вслед за ним,
Равнодушна и ревнива,
Потекла путем одним.
Пред богинею колена
Робко юноша склонил.
И богиням льстит измена:
Прозерпине смертный мил…
— Стихи еще не отделаны. — Пушкин не был доволен собой. Почему он смущался в присутствии этой женщины? Что в ней? Она мила, не более.
— Вы, должно быть, много трудитесь. — Графиня кивнула каким-то своим мыслям. — Я не верю, чтобы такая легкость давалась сама собой.
Поэт чуть не подавился воздухом. Она блаженная? Или святая? Никто никогда не задавал ему подобных вопросов.
— Мадам, я работаю, как лошадь, — признался он.
Оба засмеялись.
— Я почему спрашиваю, — извиняющимся тоном пояснила Лиза. — Потому что, упражняясь на фортепьяно, трачу уйму времени. А все потом говорят: смотрите, как просто!
Они пошли рядом, разговаривая и шутя.
— Вы чудесно играете. Здесь больше нет такой музыки. Даже в театре!
Лиза зарделась.
— Можете посещать наш дом, когда я занимаюсь. Раньше муж… — Она запнулась, подумав, что не стоит касаться семейных дел.
Из кустов вылетела Александрина и на всем скаку срубила прутиком желтую головку одуванчика.
— Я Жанна д’Арк! — Целый ворох мелко накрошенных одуванчиковых листьев посыпался матери на платье.
Графиня с хохотом отскочила. В это время на втором этаже распахнулось окно.
— Лиза! Я сбился! — Михаил Семенович с таким укором глянул на жену, что бедняжка поперхнулась собственным весельем.
Воронцов скользнул по гостю недовольным взглядом, молча поклонился и с силой захлопнул ставню.
Гельсингфорс.
Путешествие в Вильно оказалось очень интересным. Во-первых, Аграфена по очереди соблазнила обоих спутников, да так, что ни один не знал про другого. Во-вторых, шпионская миссия сама по себе увлекательна. Издалека Груша видела польские войска, но все необходимое — численность там, и размещение — разузнал Львов. Так что ей не пришлось особо утруждаться. Зато она ходила с Боратынским по магазинам, нагружая бедного юношу пирамидами коробок и заражая его сладким ядом своих любовных откровений. Очаровательный штрафник читал ей стихи:
Как много ты в немного дней
Прожить, прочувствовать успела!
В мятежном пламени страстей
Как страшно ты перегорела…
Она воображалась ему розой, сломанной бурей. Все еще свежей и облитой влагой недавнего дождя, но с поникшими лепестками.
Раба томительной мечты!
Чего еще душою хочешь?
Как Магдалина, плачешь ты
И, как русалка, ты хохочешь!
— Какие у вас интересные сравнения, — дразнила его Груша. — Решено, отныне я буду зваться русалкой. Вы умеете плавать? Хотите со мной на взморье?
Юноша краснел до корней волос. Немудрено, что, когда на вторую ночь в Вильно дама проскользнула к нему, он не оказал сопротивления. А утром выдавил из себя со слезами на бумагу:
В ней жар упившейся вакханки,
Горячки жар — не жар любви.
Его искреннему раскаянию Груша не поверила. Поэты, они ведь не совсем мужчины. Так, предмет для удовлетворения дамского честолюбия. Важного занятия нет. Чинов тоже. Связь с ними не может считаться чем-то серьезным.
Львов — другое дело. Парень расторопный, внимательный. Все записывал, вычерчивал и составлял планы. По его выкладкам выходило, к Вильно постоянно прибывают польские войска. Вроде на учения. Никого в городе это не беспокоило. В столице, как видно, тоже. Но береженого Бог бережет. И адъютант не видел в своей миссии ничего необычного. Иной расклад — отношения с женой начальника. Здесь ему было страшновато. Но и отступать он не привык.
Груша забавлялась от души. На обратном пути, проезжая через станцию Фридрихсгам, она оставила в журнале регистрации запись по-французски: «Принц Душка-Дурашка с половиной своего двора и гарема». Кто посмеет пенять генерал-губернаторше?
Между тем Арсений Андреевич и сам получил кое-какие сведения. За два дня до возвращения «разведывательной миссии» его навестил генерал-адъютант цесаревича Константина граф Ожаровский. Они были знакомы по прежней службе, и подобный визит не заключал в себе ничего необычного. Если бы не дела в Вильно…
Ожаровский слыл красивым малым. Когда-то именно с ним императору изменила многолетняя любовница Мария Нарышкина. Теперь, глядя на гостя, генерал невольно сравнивал его с государем.
— Садитесь, ваше сиятельство. Что привело вас в Гельсингфорс?
— Сознайтесь, что вы озадачены моим визитом? — усмехнулся граф. У него была такая ясная и такая дерзкая улыбка, что становилось ясно, на какие кренделя небесные Нарышкина променяла тихие жалобы августейшего друга.
— Да-с, — озадаченно кивнул Арсений. — Странно ехать из Варшавы в Петербург через Финляндию.
Ожаровский энергично кивнул.
— Но я имею к вам конфиденциальный разговор. Считайте, что я веду его от своего имени и от имени генерала Куруты. Хотя, конечно, его высочество великий князь Константин Павлович осведомлен о моей миссии.
Закревский молчал.
— Вы уже, наверное, знаете, что наши войска дислоцированы возле Вильно?
Генерал кивнул.
— А также, что его императорское величество чрезвычайно болен.
Снова наклон головы. Арсений чувствовал, что сейчас безопаснее объясняться жестами.
— Все в руках Господа и, может статься, что вскоре его высочество цесаревич отправится из Варшавы в Петербург, чтобы осуществить свои законные права.