Маэстро встретил его без лишних церемоний и сразу углубился в ноты. Обескураженный сухостью приёма, Павлик вертелся на кончике стула, ни жив, ни мёртв.
— Вы сыграть это можете? — наконец, произнёс мэтр, встряхнув пышной седой шевелюрой, и протянул ему несколько листков из пачки.
Облизнув пересохшие от волнения губы, Павлик достал трубу и продул мундштук.
— Я беру всё с условием, что вы больше никому это предлагать не будете, — послушав его с пару минут, решительно заявил маэстро. — Кстати, если мне не изменяет память, скоро год, как вы не концертируете. Смею поинтересоваться, на что жили это время?
— Сразу по приезду я порвал с этой организацией, — признался Павлик.
— Каков герой, — усмехнулся мэтр, — оттуда так просто не отпускают.
Павлик пожал плечами:
— Во всяком случае, больше меня не беспокоили.
— Ну хорошо, а потом?
— Перебивался, сколько мог, халтурами, а когда жену из Большого уволили и бабка померла, совсем тяжко стало.
— Ладно, попробуем снова начать сотрудничать, — вздохнул мэтр. — Как говорится, кто старое помянет. Я вам и дальше буду заказывать аранжировки. Единственный совет: не сочтите за труд, походите на курс композиции, чтобы велосипед не изобретать.
На седьмом небе от счастья Павлик покинул квартиру. Только на улице вспомнив, что забыл трубу, он опрометью ринулся назад. Мэтр поджидал его, терпеливо разгуливая у подъезда с футляром в руке.
— Не волнуйтесь, я выходить собрался, — произнёс он, заметив растерянную физиономию. Знаете, после вашего звонка я подумал, что придёте проситься на прежнее место, и не знал, как отказать, чтобы не обидеть. А вы характер проявили, мне это нравится…
Притихшую Москву всколыхнула смерть Высоцкого. В ожидании приезда Марины Влади доступ к театру оставался свободным, власти лишь наблюдали за происходящим. Однако в день похорон все закоулки и крыши вокруг оцепили плотным кордоном, сквозь который смогли просочиться лишь счастливчики, дежурившие с ночи.
Простояв в очереди на набережной и сделав заход через дворы, Павлик с Юлькой осознали тщету усилий, и пошли шататься по окрестностям. Когда они вернулись, гроб уже вынесли из театра. Основная масса провожающих хлынула за ним на Ваганьково. С толстого оконного стекла одиноко глядело сообщение о смерти поэта, да кирпичная стенка рядом пестрела рукописными листками его наиболее пронзительных стихов.
— Не поймёшь, где настигнет народная молва: в упор или с тыла, — недоумённо заметила Юлька. — Обратил внимание, сколько разных людей искренне переживали? А большинство его стихов и не слыхали никогда.
Павлик кивнул головой:
— Баба Клава рассказывала, что такое творилось на похоронах Есенина. Помнишь, я перед армией играл на Ваганьково в похоронной команде, когда ты в положении была? — Юлька утвердительно кивнула. — Однажды, отыграли заупокойный марш, и я пошел послоняться по кладбищу. Бреду между оград, весь в мыслях о нашем с тобой будущем, и натыкаюсь на кучку людей, а за ними памятник Есенину. Я протискиваюсь поближе и вижу немолодую, задрипанного вида тётку, — Павлик рассмеялся. — Ты не представляешь, она так смешно читала его стихи и размахивала в такт обеими руками:
«Голова моя машет ушами, как крыльями птица, ей на шее ноги маячить больше невмочь»…
Я прикрыл глаза, чтоб ничего не отвлекало, и тут она повернулась ко мне и прямо в лицо как выкрикнет:
«Чёрный человек водит пальцем по мерзкой книге, и, гнусавя, надо мной, как над усопшим монах, читает мне жизнь какого-то прохвоста и забулдыги, нагоняя на душу тоску и страх»…
Глупость, конечно, но я перепугался: а если это адресовано лично мне? Ну, и поспешил ретироваться. Иду, а голове сплошь мрачные мысли: институт бросил, тебе жизнь исковеркал.… Явился домой и сразу к бабке:
— Ты Есенина читала? Как ты думаешь, он — хороший поэт?
А она на полном серьёзе:
— Его, как и Моцарта, Господь даром провидения одарил.
Я разозлился:
— Любой пьяный такой околесицы ещё больше нанесёт, ты его только попроси.
— Если ты о «Чёрном человеке», то это не околесица, а посланник его alter ego, по-русски второго я. В каждом из нас он до поры спит, а в назначенный час является на свет Божий. Сумеешь осознать и покаяться, значит останешься человеком, а нет…
— А «Москва кабацкая»? Мне товарищ тетрадку давал почитать, там похабщина одна!
— Ты ещё молод, со временем вместо слов сокрытый смысл начнёшь понимать. Московский люд её, словно покаяние, принял в послереволюционном похмелье. Когда Сергея в Питере повесили, его вовсе в мученики возвели. Шутка ли, самоубийцу на православном кладбище, пусть даже и в ста шагах от церкви, всем миром похоронить…
Тут я растерялся и бабу Клаву и так осторожно спрашиваю:
— Откуда ты обо всём этом знаешь?
— Сидельцы рассказывали, из тех, кто после смерти вождя вернуться в родные места смог. Помнится, один ещё приговаривал всё: «Сначала в душе своей разберись, и тогда поймёшь, что ищешь вокруг»…
— А к тебе самому Чёрный человек никогда не являлся? — испытывающе посмотрев на мужа, внезапно поинтересовалась Юлька.
Павлик замялся: «Неужели она с самого начала знала,… или только недавно подсказали?» — и, чтобы не встречаться взглядом, отвёл глаза.
Таганская площадь стала потихоньку пустеть. Лишь в самом её центре под отцветшими каштанами раздавался хриплый голос барда из переносных магнитофонов, и теснились наиболее его рьяные почитатели.
— У меня такое чувство, — внезапно произнесла Юлька, — будто сегодня где-то наверху лопнула струна, и теперь наша беззаботная жизнь покатится под откос.
XVI
Дома Женьку поджидал очередной сюрприз. После долгой отлучки в квартиру внезапно нагрянул сын. Вид у него был не вполне уверенный.
— Пап, не возражаешь, если немного поживу с тобой и Ленкой? Со своей девушкой рассорился окончательно, мы с ней совершенно разные люди, я и с фирмы её отца ушёл.
В ответ Плесков потрепал сына по копне светлых прямых волос. «Матушкина порода», — мелькнуло в голове ненароком.
— Лучше это понять раньше, чем позже, — рассудительно заметил он. — Чем думаешь заняться?
— Пока на перепутье, — Лёша по-детски, как прежде, с надеждой посмотрел на отца.
«Только собрался расставлять точки над i, а тут семья собирается. Для полноты счастья только Алевтины не хватает, — вздохнул про себя Плесков. Он бросил осторожный взгляд на сидящих друг против друга брата и сестру. — Оба уже взрослые, его дети. Лёшке вообще под тридцать и по-прежнему просит о помощи. Корить Алевтину за то, что держала обоих подле своей юбки, и они выросли неприспособленными к жизни? — Кто ж мог предполагать, что страна развалится?
— За бугорок пробовал податься? Слышал, там наши ребята нарасхват. Съездил бы на годик-другой, на мир посмотрел. Не понравится — вернешься. Давай позвоним дяде Саше, — предложил он.
Сын равнодушно пожал плечами:
— У нас полгруппы в Штатах. Устроились программистами, кто как. Я в этой науке ни бум-бум. К тому же, надо язык заново вспоминать, а там опять начинать с нуля, — по — щенячьи оскалившись, он бросил на отца негодующий взгляд. — Сам-то чего не уехал?
«Вылитая Алька, не только ужимками, но и манерой переводить разговор на собеседника, — мелькнуло у Женьки. — Сейчас хамить начнёт, — он вдруг вспомнил, как учась на одни тройки, Лёшка сменил несколько заведений в округе, и везде, по словам жены, оказывались виноватыми учителя. В конце концов, его со скрипом пристроили в элитную физматшколу, откуда открывалась прямая дорога в вуз. Последовавшие годы, он, по существу, занимался вместо сына. А Алексей, вдобавок ко всему, подглядывал за ним и докладывал матери.…Самое интересное, что заполучив-таки диплом, интеллигентом по образу мышления Лёша не стал, и теперь, видимо, даже тяготится своим образованием, — Женька потихоньку вышел на балкон и закурил. — А сам? Приехав из уральской глубинки, честно выдержал немыслимый по тем временам вступительный конкурс. Дальше: воля случая и связи отца, которыми толком не сумел воспользоваться. Правда, и никто из сверстников особых высот и известности не достиг. Однажды их вместе с учителями скатали, как потёртую ковровую дорожку, и отставили в сторону. А наука вернулась в те края, откуда, вместе с табаком и кофе её привели под уздцы русские государи»…
Сигарета догорела почти до фильтра. Женька закинул окурок подальше, и приободрённый вернулся на кухню. Дети прихлёбывали чай из знакомых кружек и что-то тихо обсуждали. Плесков взял свободный стул и уселся рядом с сыном:
— Знакомые ребята в институте остались? — тот моментально развернулся и обрадованно кивнул. — Приходи в себя, будем вместе новую науку двигать.
Незаметно они зажили втроём. Лёшка регулярно навещал мать, иногда оставаясь у неё ночевать. После каждой побывки он день-другой с отцом не разговаривал, лишь поглядывал исподлобья и отделывался односложными фразами. В отличие от брата, Ленка ездила редко и неохотно, и возвращалась, как правило, вся в слезах. Сама Алевтина названивала почти каждый вечер. Женьку она игнорировала, но на квартиру не посягала, и он постепенно стал успокаиваться.
Между тем вышли все мыслимые сроки, а Тома, после каникул на даче, будто сквозь землю провалилась. Она не появлялась в офисе, домашний телефон стоял на автоответчике. «Может повздорили с Ленкой? Или бывший муженёк сумел убедить, что я использовал её, и теперь хочу снова сойтись с Алей», — недоумевал Женька. Потерзавшись, он всё же не выдержал и осторожно поделился сомнениями с дочерью.
— У Томы со здоровьем небольшие проблемы, — пояснила Ленка. — Ничего страшного, но сейчас она в больнице, …какой, просила пока тебе не говорить. С иностранным компаньоном теперь общаюсь напрямую лично я. Он такой предупредительный, уже несколько раз в ресторан приглашал.
— Не нравится мне всё это, — нахмурился Женька.
— Тебе, как отцу, нравственность дочери раньше надо было блюсти. Сейчас она взрослая самостоятельная женщина, — назидательно заметила Ленка. — Ну, не переживай так, — добавила она, искательно заглядывая в его потемневшие глаза. — Этот Эмиль вполне приличный человек: после ресторана на своей машине всегда домой привозит…