- Тебе с Зикой хорошо бы начать учиться на сестёр милосердия, — внезапно сказал мне батюшка. — Переписчицами при патриархии вам оставаться становится опасно.
Я подумала, что батюшка, как всегда заботится о других, а не о себе. А ещё подумала о том, что хорошо все-таки, что в момент визита Тучкова в канцелярию там была я, а не Зика. Уполномоченный не обратил внимания на меня, красавицу Зику трудно было не заметить. Да что там, её не заметить было невозможно.
- Владыка Илларион, — снова заговорил батюшка, любуясь Покровским храмом в древнерусском стиле, — иногда говорил, что „мы овцы Христовы, а не ба-ра-ны“. Вот и давай поступим в духе этого слова. Подожди, пойду попрошу за вас нынешнюю настоятельницу Обители.
Домой я вернулась ближе к вечеру, познакомившись с больничкой, аптекой и библиотекой в Обители, зачисленная в число учениц на сестёр милосердия. Рассказала Зике, что батюшка благословил нас учиться в Марфо-Мариинской обители. В задумчивых глазах моей названной сестры вспыхнули огоньки неподдельного интереса.
- Я всегда мечтала стать сестрой милосердия, — еле слышно сказала она. — Ну не всегда, конечно. С того времени, как меня поцеловала Елизавета Федоровна, я была совсем ещё девочкой, — Зика погладила свою щеку, вспоминая тот незабываемый поцелуй великой княгини. — Это было в 14-ом году, в начале войны. Она была как всегда красивая, изящная, печальная, её обвиняли в сочувствии к немцам. Когда она вернулась из Петрограда в Москву, её автомобиль забросали камнями русские люди, а она так искренне полюбила Россию… Я с тех пор мечтала вырасти похожей на неё.
Зика говорила чуть слышно, мы сидели с ней, обнявшись, в любимом кресле и шептались. Громко разговаривать в нашей комнате мы к тому времени разучились, потому что подселенная матросская жена Олёна подслушивала. Точнее, её в мою квартиру подселили ещё матросской женой, скоро Оленин муж стал солидным чиновником в Минюсте, располнел, раздобрел, но его отношения с женой остались по-прежнему, так сказать, пылкими. И страсть его супруги к подслушиванию также ничуть не угасла со временем.
В дверь условным стуком постучал Семён.
- Послушай, Таська, — тихо сказал он, вплотную подойдя к облюбованному нами с Зикой креслу. Он говорил тихо всё по той же причине. Олёна подслушивала и регулярно писала доносы. — Тебе придется сходить со мной на партийную чистку.
Я так удивилась, что открыла рот, округлила глаза и замерла без движения в таком положении. Семён смущенно улыбнулся, одновременно подняв пальцем мой подбородок, так что рот закрылся.
- Ты же как-никак моя жена, Таська.
Он опустился перед моим креслом на корточки и взял меня за пальцы. Зика тактично выскользнула из кресла.
- Товарищи интересуются, почему я женился на идейно-отсталой гражданке.
- Олёна?
- Да. И тебя недавно видели в церкви у твоего батюшки. И я ещё ни одной чистки не проходил, всегда почему-то отсутствовал. Выявили…
Семён опять улыбнулся, на этот раз как-то криво. Он был заметно встревожен.
- Когда чистка?
- Завтра, после полудня. Ты не бойся, Тася, с тобой ничего страшного не случится.
- Сеня, я побежала.
Я попыталась встать, но Семён удержал меня в кресле.
- Куда?
- К батюшке своему, попрошу помолиться. Куда же ещё?
Семён продолжал меня удерживать, я вдруг совсем близко увидела его темно-серые, неспокойные глаза.
- Ты знаешь, что вашему патриарху разрешили создать Священный Синод с целью ввести туда Красницкого?
- Да.
- А ты знаешь, что Отдел уже получил распоряжение надавить на Тихона, если он будет сопротивляться?
- Да, — еле слышно ответила я. — Патриарх уже согласился. „Ради мира и согласия“.
Семён немного отдвинулся, пристально глядя мне в глаза.
- Вы в это верите? В согласие между церковью и властью?
Я промолчала.
- Ну иди, Таська, — он отпустил мою руку и встал.
Отец Владимир был в алтаре, когда я прибежала, несмотря на позднее время. Ведь над его головой тоже сгущались тучи. Несколько человек ещё находились в храме. Матушка Мария Петровна стояла вместе с певчими. Служился молебен покровителю храма и Москвы Георгию Победоносцу. Рассказав батюшке, что случилось, я тоже осталась вместе со всеми помолиться. Мы часто молились в те годы вместе, священник в алтаре, а его духовные дети по видимости отделенные от него алтарной преградой, а на самом деле тесно объединенные, спаянные вместе общей тревогой. Не зря именно в те годы вошло в оборот обращение пастыря к своим духовным детям: „родные мои“. Общее горе и общая молитва объединяли нас куда крепче, чем кровное родство.
Чистка проходила по всем их партийным правилам. „Я себя под Лениным чищу“, — писал в те годы В. Маяковский. То есть над столом, покрытым красной кумачовой скатертью, висел огромный портрет вождя революции. Семён положил на стол свой партбилет и наган и, волнуясь, коротко заговорил о себе. Прервался от волнения.
- Не волнуйтесь, гражданочка, — сказал почему-то мне сосед. Я скромно сидела во втором ряду ближе к краю. — Мы не съедим вашего мужа.
К этой чистке я оделась понаряднее, кофточку надела с рюшечками. Но все равно, в свои девятнадцать лет, я это знаю, выглядела как только что вылупившийся из яйца мокрый цыпленок, никак не была похожа на опасного классового врага.
Семён, тем временем, подчеркнув своё идеальное рабоче-крестьянское происхождение, он был внук крестьян и сын простых чернорабочих, перешёл к ранениям, полученным в боях за революцию. Я и не знала, что он был дважды ранен. Первый раз в Крыму, второй раз на Дальнем Востоке.
Товарищи, сидевшие в зале, сначала молча слушали, потом принялись задавать вопросы по службе. Семён коротко и мрачно отчитывался, куда ездил в командировки, подробностей не рассказывал.
- Ты вот что скажи, товарищ Петров, — прервал хмурое отрывистое повествование чекист из первого ряда. — Как это тебя угораздило жениться на дочке профессора? Неправильный выбор, товарищ.
Я сжалась, чувствуя на себе взгляды коммунистов, сидевших в зале. Да что там коммунистов — чекистов, собравшихся на свою жуткую партийную чистку. Семён молчал почти минуту, позволяя им оценить мою „опасность“ для дела мировой революции.
- Я знаю, что победоносная сила марксизма и ленинизма, — изрёк он с пафосом, после паузы, — позволит моей жене преодолеть отсталость. Её темнота связана с её происхождением, но мы не должны сомневаться в силе света, которому мы служим.
И зал взорвался аплодисментами, чуть ли не стены задрожали. Семёну очень быстро вручили обратно его партбилет и наган, пожали руку. Он подошёл ко мне. Я скромно сидела, опустив голову.
- Товарищ Петрова, а вы по-итальянски читать умеете? — резко подняв голову, я с удивлением посмотрела на приветливо улыбнувшегося мне парня, вполне дружелюбного, несмотря на кожанку. Заодно заметила, как мой „муж“ подал мне знак, на несколько мгновений прикрыв глаза.
- Тут понимаете, какое дело… Наши товарищи из Италии переслали нам архиинтересную книгу. Нам бы перевод получить. Книга-то итальянская. Ваше партийное задание. Берётесь?
И внимательный такой взгляд в глаза.
Книгой, переданной чекистам итальянскими товарищами, оказался роман Э. Сальгари „Чёрный корсар“. Успешно скрыв потрясение, я вспомнила о Зике, свободно владевшей итальянским языком, и согласилась на „партийное задание“. Договорились, что листки с переводом будет приносить мой муж.
Странно, но когда я общалась с сослуживцами Семёна, я даже забыла, что у них руки по локоть в крови, они производили впечатление вполне обычных молодых ребят, только в кожанках и с наганами.
- И почему вы считаете нас своими классовыми врагами? — спросила я у своего товарища Петрова по дороге обратно. — Жили бы спокойно сами, и нам бы не мешали. Мы бы для вас все зарубежные книги о флибустьерах и рыцарях перевели на русский язык…
Семён молчал, поддерживая меня, чтобы я не поскользнулась и не упала на скользкой мокрой горочке.
- Думаю, теперь, именно теперь, мы этого и сами уже не понимаем, — неожиданно признался он. — Когда поезд набирает ход, пассажиры вынуждены оставаться в вагонах.
После этих слов я таки поскользнулась. Он помог мне подняться, и мы пошли дальше.
- К тому же, если бы перед самой чисткой несколько видных товарищей не уехали неожиданно на дачу к товарищу Бокию, всё могла кончиться гораздо хуже.
Я остановилась. Он тоже.
- Твой отец Владимир хорошо молится, — еле слышно сказал Семён. И мы пошли дальше.
Отца Владимира тогда тоже вызывали на Лубянку. Он ничего мне об этом не говорил. Я от матушки узнала, что Тучков беседовал с ним о патриархе. Только беседовал, ничем не угрожал.
- Патриарх — прекрасный человек, — сказал о. Владимир Евгению Александровичу. — Ничего больше я о нем сказать не могу.
Потом, в один из вечеров, к изолированному от архиереев патриарху, в обход практически всесильного Тучкова, сумели прорваться несколько епископов во главе с владыкой Кириллом Смирновым.
„Ваше Святейшество, о нас, архиереях вы не думайте. Мы только и годны теперь на тюрьмы“.
О. Красницкий в то время выступал в газетах с заявлениями в духе В. Маяковского. „Я и Тихон — близнецы братья. Кто более матери истории ценен?“
А другой лидер обновленцев „митрополит“ Введенский практиковал беседы с верующими, например, на темы „электризация нравственности“, или „индустриализация религии“. Не отставал от жизни.
Понятно, что не только обычные миряне были смущены введением одного из лидеров обновленцев в состав Синода при патриархе Тихоне, но и епископы сочли необходимым встретиться с Первосвятителем, несмотря на ожидавшие их за этот поступок репрессии. После встречи, их всех в очередной раз арестовали, выслали из Москвы и вновь отправили в ссылки туда, где трудно было выжить даже молодым людям, что уж говорить о маститых старцах.
Мы же, канцелярия патриарха, создали во множестве экземпляров ещё один документ.