Правительница, однако, не сбилась с речи и продолжала уверенно:
– А что до рода и крови – то не стану скрывать того, что вы и сами знаете не хуже меня: Властелин Изар – не отец Наследнику. И хвала Рыбе: значит, не будет Яс Тамир Властелином столь же слабым и опрометчивым, каким показал себя Изар. Но отец его – никакой не чужак, не безвестного происхождения, как многие болтают, не зная, что и как. Он – Уль Тамир, благородного тамирского рода, имеющий все права, какими наделен всякий владетельный донк. Просто смолоду служил на космической службе, потому и мало заметен был на планете; но кто, как не он, уберег Ассарт от проигрыша в войне? И все исследования свидетельствуют, что сын воина унаследовал эти его качества.
Жемчужина еще договаривала, а хмельные головы уже поворачивались в одну сторону, как магнитные стрелки, сколько их ни будь, согласно ищут – и находят – север. Севером сейчас был Великий донк Тамир: ведь о его роде зашла речь. Те, кто стоял рядом с ним, даже отступили немного, чтобы дать каждому еще раз оглядеть крепкую фигуру горного владетеля, его гордо откинутую голову, встретиться глазами с его холодным, снежным взглядом.
Он же вымолвил только одно слово:
– Подтверждаю!
(Не знаем, чего это слово ему стоило; но полагаем, что колебался он, в тайных предварительных переговорах с племянницей, недолго: теперь получалось ведь, что Власть с обеих ее сторон будет фактически принадлежать роду Тамира и это всем придется признать. Династию же в будущем станут называть Мармик-Тамирской, надо полагать. Обычно такое завоевывается кровью; теперь же – без единого выстрела. А как там обстоит на самом деле – да кого это, клянусь Облаком Жизни, интересует? Истинное происхождение всякого – темный лес. Так, наверное, думал Великий донк Тамир.)
Так или иначе – слово прозвучало. Раскатилось в трапезной, отразилось от стен и снова донеслось до каждого.
А пока донки это слово со всеми его последствиями переживали и усваивали, по трапезной уже пошел, в сопровождении двух воинов, верховный правитель государственных бумаг. В руке его был, как и полагается в столь торжественных случаях, свиток, который он тут же и огласил для всеобщего сведения:
«Мы, собравшиеся в полном составе в столице Сомонте владетельные донки Ассартской державы, составляющие ее Высокую Мысль, настоящим Соглашением принимаем и свидетельствуем нижеследующее:
Первое. Высшая и Верховная Власть в Ассартской всемирной державе с сего числа вручается Наследнику Яс Тамиру, сыну Ястры, Правительницы и Жемчужины Власти, вдовы и жены Властелинов.
Второе. Впредь до достижения Властелином Яс Тамиром возраста Полновластия, Правительница и Мать Ястра сохраняет все права и несет все обязанности Правительницы. Далее же будет, как укажет Властелин.
Третье. В государстве Ассарт сохраняется единая армия и единое командование ею.
Четвертое. Единое командование армией нашим соизволением и властью Правительницы вручается благородному Уль Тамиру вместе со званием Первого Полководца и с вручением ему соответствующих его сану регалий.
Что мы и свидетельствуем и подтверждаем своими собственноручными подписями, с приложением древних печатей наших донкалатов.
Заключено в Жилище Власти в Сомонте».
Осталось только назвать дату, что верховный правитель бумаг и сделал. И тут же двинулся прямо к донкам – со свитком и склянкой с благородной тушью, из которой торчало старинное перо с хорошо очиненной и расщепленной на конце палочкой из светлой древесины хайрат, что растет в приморском донкалате Калюск.
Донки же непроизвольно попятились – и отступали до тех пор, пока не спрессовались в плотную, тяжело дышащую массу. Прятали руки за спину. Одно дело – стучать языком, и совсем другое – ставить свою подпись, да еще и с приложением печати.
Но распахнулись внутренние двери – и лакеи понесли на высоко поднятых руках громадные блюда с целиком зажаренными свиньями, баранами, козами, телятами. Аромат распространился просто-таки неописуемый. И дрогнули сердца.
И распахнулись двери наружные – и сделалось видно, что толпятся за ними истосковавшиеся по мужской ласке девушки, которых столь бесцеремонно выдворили из теплой трапезной на прохладный ветерок, гулявший по двору. Чего доброго, еще простудятся, бедняжки…
Нет, даже у донка сердце – не камень. И вот один – тот, чья девушка стояла первой в дверях, – не взял, а просто выхватил деревянное писло, с которого черные капли падали на роскошный костюм, – и учинил лихой росчерк. Из медальона, что висел на шее на золотой цепочке, тут же извлек плоскую печать – и приложил к кляксе красного воска, только что возникшей на свитке благодаря расторопности канцеляриста.
И вот уже девушка бежала к нему, и они вместе – к столу, под одобрительным взглядом Правительницы.
Работа пошла к концу. Но – до него так и не добралась.
Застопорил дело Великий донк Плонтский. Перед ним, протягивая палочку с тушью, стоял верховный правитель бумаг. А рядом с ним и чуть позади плотной группой расположились еще восемь донков не столь, может быть, могучих, но не менее упрямых. Донк Плонтский не поднимал руки. И смотрел не на правителя государственных документов, а куда-то вверх – может быть, на горельефное изображение Великой Рыбы, что красовалось на стене над стульями Властелина и Правительницы. Может быть, донк просил Рыбу обрушиться всей тяжестью на негодную бабу и раздавить ее в лепешку – кто знает?
– Что вы мне тут поднесли, правитель бумаг? – наконец заговорил Великий донк – таким тоном, словно ему на блюде предложен был тухлый кусок конины или собачатины вместо ароматного ломтя кабаньего окорока. Кроме отвращения, в голосе Плонта прозвучала и совершенно ясная угроза.
– Государственный документ на подпись, Смарагд Власти, – ответил чиновник спокойно. – Изволите прочесть, если вам угодно, и подписать.
Великий донк словно бы и не услышал этих слов.
– Правительница! – Сейчас он соизволил перевести глаза на сидевшую во главе стола и как бы даже не интересовавшуюся происходящим вокруг нее Ястру. – Если тебе изменяет память, возьму на себя труд напомнить: я уже сказал, что прежде всего мы – я и все эти донки – желаем своими глазами убедиться в подлинном существовании того Уложения, о котором вы изволили столь захватывающе рассказать. И лишь после этого и в зависимости от результатов мы решим, уместно ли нам ставить свои подписи под этим вот (он небрежно повел пальцами в сторону правителя бумаг с его свитком) весьма сомнительным, на мой взгляд, текстом.
(Неудача! Все летит, как с горной тропы в пропасть! – такая мысль возникла у Ястры. – Да и то сказать – как же можно было рассчитывать упоить этого бугая, который, по рассказам знающих людей, способен и два ведра вылакать и после этого еще целый день охотиться, не слезая с седла!)
Однако ни одна черточка ее лица, выражавшего лишь уверенное спокойствие, да еще немного – скуку, не шевельнулась.
– Ах, тебе угодно своими глазами увидеть документ?.. Это делает честь твоей дотошности, донк. (Вот именно так: донк, а не Великий донк, никакого заискивания!) Могу ее только приветствовать.
– В таком случае, вам остается, Правительница, лишь распорядиться, чтобы его доставили сюда. Мы прочитаем его слово за словом – и тогда выскажем свое мнение.
– Его? Надо полагать, донк имеет в виду именно подлинник Уложения?
– Ты не ошиблась.
Только после этого ответа выражение лица Правительницы изменилось: из равнодушно-благожелательного стало едва ли не презрительным:
– Боюсь, что усталость, вызванная путешествием и связанными с ним… лишениями (она лишь на миг перевела взгляд на стол и тут же вернула его обратно – но все следившие за диалогом заметили и поняли, что именно она имела в виду), – все это несколько затуманило твое мышление. Ты не ошибся, донк, предполагая, что документ этот крайне важен и представляет громадную ценность для Ассарта. Но как же вы – могли – подумать! – что я соглашусь пойти на подобный риск: изъять древний акт из Архива Властелинов, где он постоянно пребывает под бдительным надзором и в условиях, какие непременны для вечного сохранения такого рода документов, – и не только доставить его сюда, но и передать в руки людей, мягко выражаясь, не лучшим образом владеющих собою! Ты что, действительно считаешь меня слабоумной, Великий донк?
(На сей раз «Великий» было произнесено таким тоном, каким на улицах обычно выговаривают самые непристойные ругательства.)
– И тем не менее, Правительница…
– Не перебивай, донк, тебе ли не знать этикета! Сперва я скажу все, что намерена. Итак, ни я и никто другой не вправе отказывать вам в резонном желании – своими глазами убедиться в существовании и подлинности Уложения. И я ни в коем случае не намерена отказывать вам. Напротив: я весьма заинтересована в том, чтобы вы убедились и громогласно заявили о его существовании. Поэтому объявляю – для сведения вашего и всех желающих: после того, как завершится обед – а он, замечу кстати, по-настоящему еще и не начинался, – и после того, как все до единого благородные донки удовлетворят все свои желания и как следует отдохнут от тягот, – только тогда, то есть не раньше завтрашнего дня, всем желающим волнующий вас документ будет предъявлен для обозрения там, где он постоянно хранится – в условиях, как уже сказано, обеспечивающих его безопасность.
(Если уж блефовать – то решительно и изо всех сил: в случае неудачи провал будет, так или иначе, полным. Смелее, смелее!)
– Если кому-то будет угодно, они смогут привлечь к рассмотрению документа своих специалистов, какие способны являться экспертами по проблемам подлинности исторических государственных актов. Надеюсь, такая перспектива, донки, вас устраивает?
Она обращалась уже не к Плонту и его группе, но ко всему застолью сразу – немало уже раздосадованному задержкой: мясо остывало и девушки скучали. И застолье ответило Правительнице одобрительными возгласами.
Плонт постарался, однако, чтобы последнее слово осталось за ним: