У него уже ничего не могло болеть. По всем правилам свеженькому покойничку не положено ощущать боль. Но вопреки этим правилам, боль гуляла внутри…
И тогда он понял, что жив.
Не ВСЁ ЕЩЁ жив, а УЖЕ СНОВА жив!..
И сначала он обрадовался. Ещё бы, ведь он больше не был тем бестелесным и неразумным клубком света, застрявшим между слоем амальгамы и поверхностью стекла. Он стал живым созданием и вовсю рвался наружу, и доказательством его существования на свете стала слепая и неумолимая боль.
Он выдержал её.
Чужая мучительная смерть стала его рождением. Родившись, он долго кричал, потом бредил и звал на помощь того, кому было до него дело. Тщетно. Кому будет дело до новорождённого зеркалицы из низшей касты?! Справляйся сам. Хоть вечно проживи, если суждено, но справляться со всем будешь только сам. Бредовые видения пронеслись, проскользнули и растаяли. Боль начала постепенно вытекать наружу, лениво, неторопливо, не упуская возможность взять своё сполна. Настало долгожданное избавление от страданий, оно мягко окутало его каким-то покрывалом, нежно приласкало, вселило надежду…
Он полежал немного, приходя в себя и чувствуя восторг от того, что ничто больше не терзает его.
Он не представлял, сколько времени прошло прежде, чем он впервые открыл глаза. Слабый поток воздуха овеял его лицо, осушил влагу на ресницах, пощекотал шею едва уловимым холодком, и в почти прозрачных ладонях новорождённого, которыми он попытался заслониться от сквозняка, заискрилась хрустальная кровь.
Он сел на холодной поверхности, засыпанной гравием и пылью, и оглядел себя внимательно и придирчиво. И хотя тело его ещё не приняло чётко различимый силуэт, а кожные ткани не обрели нормальную плотность, он быстро ощупал всё, что ему теперь принадлежало.
Две ноги. Длинные такие, тонкие, поросшие темными кучерявыми волосками, настолько хлипкими, что назвать их шерстью было никак нельзя. Честно говоря, две тонкие голые ноги — это не слишком много. Конечно, они были ровными, приятными на вид, да и мускулы на бёдрах были совсем не безнадёжны, но всё же он почувствовал некое разочарование.
Руками своими он остался тоже слегка недоволен. Однако самую сильную озабоченность вызвало у него туловище. Положа руку на сердце, смотреться он должен был неплохо, но плоский живот и широкая грудь не имели не только рогового панциря, но даже ни одной огрубевшей кожной складки. Выдернув из мягкой, даже нежной кожи под ключицей пару темных волосков, он осмотрел их и сдунул прочь, скептически усмехнувшись.
Из прочего имущества, подлежащего инвентаризации и тщательному освидетельствованию, в наличие имелся детородный орган, состояние коего могло бы порадовать, благо способ практического употребления его в дело новорождённый хорошо себе представлял. Но радоваться ему было ни к чему. Он справедливо подозревал, что у него довольно шансов пасть от вражеских рук, зубов или когтей раньше, чем предоставится случай продлить свой род или просто потешить молодую плоть.
Наконец, он равнодушно потрепал волосы, свисающие растрёпанными прядями, ощупал широкий гладкий лоб, короткие брови, суточную щетину на подбородке и сделал окончательное горькое заключение: «Я — человек!..»
Чужая смерть стала его началом, но он не знал, проклинать или благодарить того, чьей плотью обросло его естество. Понятно, выбирать не приходилось. Справедливость судьбы равнялась нулю. Даже новорождённый зеркалица в состоянии понять, повезло ему в жизни или нет.
Ему не повезло. Жестоко не повезло, на всю катушку.
Родиться в Аду Зеркал — это наказание уже само по себе. Но даже долгая боль рождения не расстроила новорождённого так, как его новый человеческий облик. Насколько меньше было бы огорчений, если бы он появился на свет трёхглазым мушафом или мускулистым рогатым ры-мчу. Их среди зеркалиц было особенно много, и вряд ли они жалели о своей доле. И те, и другие существа степенные и апатичные. Жив так жив, мёртв так мёртв, была родня, не было её — и так могут прожить и эдак, не заботясь лишними переживаниями. Благодаря абсолютной невозмутимости зеркалицы из мушафов и рым-чу умудрялись выживать если не с лёгкостью, то не затрачивая чрезмерных физических или душевных усилий.
Но зачем кому-то понадобилось перехватывать Андрея Качурина, этого никчёмного типа? Зачем вызывать к жизни новую зеркалицу, чтобы сделать такое никудышное приобретение для племени? Что он теперь такое? Плохая боевая машина. Битвы две-три от силы, да и то если повезёт.
Человек — плохой боец, если он не среди себе подобных. В человеческом мире такой экземпляр имел бы успех и немалые шансы выпутаться из массы неприятностей. Но в Аду Зеркал люди-зеркалицы долго не протягивали. Здесь человек был едва ли не самым уязвимым созданием. Старейшины зеркалиц не часто баловались пленением человеческих душ, но вот этот несчастный почему-то не миновал их внимания.
Новорождённый ещё посидел, глядя, как обретает силуэт его молодая плоть, потом встал на колени и огляделся.
В огромном гроте с прозрачными гранёными стенами, кроме него самого никого не было. Вернее, пока не было. Грот смело мог считаться обжитым. Недалеко от выхода наружу из осколков хрустальной скалы был выложен очаг, подальше, у стены, кто-то разбросал ворох сухой травы и листьев и чей-то шерстяной плащ необъятных размеров был небрежно брошен на землю рядом с несколькими обглоданными костями. Глодали их, похоже, давно, потому что оставшиеся на полированной поверхности костей то тут, то там клочки мяса протухли и источали гадкий смрад.
Новорождённый прежде очень мясо уважал, особенно жаркое из парной вырезки, которое мастерски готовили «У Саныча», и гниющая куча костей не могла порадовать его. Какой болван гадит там, где спит?!
Он подошёл и ногой разметал кучку костей. Кости отлетели к дальней стене и, натолкнувшись на гладкую хрустальную грань с приятным нежным перезвоном обрушились вниз. Однако, в глубине грота мусору было не место, и новорождённый, брезгливо морщась и орудуя ногой, заставил вонючие кости проделать путь наружу. Через несколько секунд только мерзкий запах напоминал о их недавнем присутствии.
Может быть, всё не так уж и плохо. В отличие от почти равнодушных даже к собственной судьбе мушафов и ры-мчу люди настолько извращённые создания, что хотят жить независимо от того, насколько плачевна перспектива.
Вот и ему захотелось не только выжить, но и попробовать вырваться из Ада Зеркал, туда, где он мог бы дать волю своей человеческой натуре. На просторах Беспределья наверняка найдётся немало мест, где он сможет быть свободной тварью!
Неожиданно он почувствовал холод. Ничего не поделаешь, человечья кожица — это не броня ры-мчу. Новорождённый внимательно осмотрел то место, где только что лежал. Увы, там не было ни клочка. То обстоятельство, что родиться ему пришлось голым, показалось совсем уж несправедливым.
В зеркале ведь отражался не голый Андрей Качурин. На нем были и трусы, и какой-никакой халат. На трусы-то плевать, тем более, что в зеркале их не было видно. Но почему бы не родиться в халате?..
Единственным куском ткани оставался брошенный плащ. Новорождённый решительно шагнул к нему, поднял, встряхнул, подняв клубы вонючей пыли, и накинул плащ на плечи. Стало потеплее.
Путаясь в волочащихся по земле полах, он неторопливо обошёл грот, но так и не нашёл ни топлива, ни того, чем можно было бы развести огонь.
Выйдя из грота, новорождённый обнаружил, что он стоит на развилке нескольких троп, уходящих вверх, в хрустальные горы. И если внутри грота скала казалась просто бесцветно-стеклянной, в рассветных лучах дивные горы переливались всеми возможными оттенками. Оттенки плыли, менялись, скользили по островерхим хрустальным пикам, пейзаж дышал диким великолепием, и новорождённый даже почувствовал вдруг некоторую гордость за то, что он зеркалица и имеет полное право считать эту красоту своей.
Он неторопливо вернулся в грот, стал искать острый осколок хрустальной скалы, а отыскав, разложил на земле свой плащ и кое-как обкромсал длинные полы. Он собирался в длинное путешествие, и балахон до пят не был достойным приобретением.
Отрезав лишнее, он ободрал торчащие кое-где волокна и снова набросил тряпку на плечи.
Когда в гроте вдруг стало темно, новорождённый сначала даже не понял, что случилось, пока под сводами не зазвучал грозный рык:
— А-а-а, оклемался, заморыш?!
Новорождённый вскинул голову и увидел, что лучи утреннего светила едва пробиваются в щёлки, оставленные каким-то громилой, застывшем в проёме грота.
— Ну ты и орать горазд, заморыш!.. Знаешь, откуда тебя слышно было? Чуть ли не из самой долины…
Существо шагнуло внутрь и позволило рассмотреть себя. Это был гигант ростом метра под три, напоминающий отчасти человека, но с очень узким тазом и мощнейшим торсом. Его руки с невообразимо толстыми предплечьями и ладонями свисали ниже колен, хотя стоял он прямо. Лицо могло бы свидетельствовать о серьёзном врождённом психическом заболевании, если бы он был человеком. Но это существо, одетое лишь в заскорузлые кожаные штаны, когда-то было родом с одного из соседних с человечеством этажей.
— Эй, заморыш, у тебя что, языка нет? — прорычал гигант.
— А это имеет значение? — отозвался новорождённый.
— У-у-у, да ты умника корчить будешь? — присвистнул его колоритный собеседник. — Это ты брось! От умников очень мало толку, разве на мясо забить… До тебя моим напарником был один руад. Начитанный парень, культурный, всю мудрость миров на меня выплеснул… Пришлось ему шею сломать, очень уж достал он меня… А ты что, собственно, пялишься?
— Не пялюсь, а смотрю, — буркнул новорождённый. — А смотрю, потому что есть на что.
— Тьфу, придурок! — гигант сплюнул. — Не выпендривайся, парень, добром не кончится. Лучше поскорее собери мозги в кучу, пригодятся. Думаешь, я не понимаю, каково тебе сейчас? Понимаю, потому как сам такой был. Давно я тут зеркалицей живу, родился-то я здесь совсем ещё ребятёнком…