А вокруг двух фигур, сидевших в пустоте, поворачивалась Вселенная… Нет, не звездное небо, усыпанное созвездиями, которое обычно представляют при этом слове, а нечто, что невозможно описать, – пустота и твердь, свет и тьма, живое и неживое. Создатель знал, что уничтожить свое порождение сможет, даже не двинув рукой, но не мог этого сделать, хотя и был уверен в необходимости… Не мог уничтожить созданную им Вселенную, поворачивающуюся сейчас перед ним на волоске тоньше паутины…
Проснувшись, Владислав долго лежал в сумерках, созданных плотно задернутыми шторами, хотя, как хорошо помнил, перед сном долго глядел на медленно крадущуюся за окном Луну и никак не мог заснуть… Лунатизмом начал страдать, что ли?..
Вставалось с трудом, хотя уже шел одиннадцатый час, сказывались и вчерашний экзамен «Иосифа Виссарионовича», и вечерние «скачки» с Иринкой, и ночной скандал. Как там, кстати, отец?
Владислав через силу поднялся, свернул и убрал постель, заставил себя проделать все утренние процедуры и занялся завтраком. Чего-то не хватало. Все, вроде, было как обычно, но чего-то не хватало. Утро, как утро, но… Может быть, последствия вчерашней неумеренности? Все-таки сначала виски, потом, за столом у «экспертов», красное вино, шампанское с Иркой… Нет, глупости. Чего же не хватает?
Отец!
Сотников-младший обмер, едва не выронив из рук чашку с кофе. Точно! Обычно, если ему приходилось просыпать, Георгий Владимирович сам поднимал его своим криком или даже приезжал на своей колеснице в комнату. Что же сегодня? Тоже проспал или?..
Додумывал страшную мысль Владислав уже на ходу, несясь в отцовскую комнату и моля неизвестно кого, наверное Бога: «Не надо… только не сейчас… прости… прости… прости…»
Распахнув дверь, он едва не упал, вцепившись в косяки обеими руками. Отец…
Отец… работал.
Склонившись над своим еще более древним, чем в комнате Владислава, столом, он даже не обратил внимания на вошедшего, вернее влетевшего, сына, настолько был погружен в свое занятие.
Сотников-младший даже забыл, как выглядит отец за работой, настолько привычный с раннего детства образ был вытеснен крикливым, капризным, беспомощным существом, мелькающим каждый день перед глазами. Существом, давно превратившимся в помесь пережившего свой срок домашнего животного с безнадежно больным ребенком. Жалость к нему, мешающаяся с усталым ожиданием неизбежного конца, сулившего избавление от множества забот и проблем, вытесняла остатки любви, нежности и былого уважения, не говоря уже о детском преклонении.
Владислав с изумлением узнавал прежнего отца, в кабинет которого вбегал в детстве, устав от игр, чтобы благоговейно следить за ним, священнодействующим, с трудом постигая то, что присутствует при рождении очередной Книги…
Георгий Владимирович, наконец, почувствовал чужое присутствие и оглянулся.
– А-а, сынок! – улыбнулся он, и знакомые морщинки побежали к вискам, снова, как и раньше, сделав отца похожим на Вольтера. – Проснулся? А я специально шторы в твоей комнате прикрыл, чтобы ты выспался как следует.
– Как же ты…
– Не разбудил тебя? А я свою скрипелку маслом смазал подсолнечным. Там, на кухне взял, в холодильнике. Если медленно катиться, почти не скрипит. Послушай!
Сотников-старший продемонстрировал действительно намного более тихое передвижение.
– Я там перекусил, чем бог послал, чтобы тебя не будить. – Отец удивлял все больше и больше. – Только вот это… Но я терплю… пока. Слушай: ты там, помнится, говорил про эти… там… пам…
– Памперсы?
– Во-во, памперсы! – обрадовался отец. – Ты бы купил их, сынок, чтобы тебе работы поменьше… И еще… Я тут подумал на днях: а как бы нам Варвару-то найти, если живая еще? Два холостяка в доме. Женщина бы не помешала, да и проще мне с ней, Владик… Можно было бы твою Ирину пригласить, места полно, но вдруг она не захочет со стариком жить… Ты бы разузнал, насчет Варвары, а?
– Да у меня где-то записан ее адрес, пап…
– Вот-вот, найди ее. Скажи отец, мол, просил зайти…
Казалось, отец сбросил десятка два лет, начал лучше питаться без каких-либо капризов, смирился с памперсами, почти не скандалил – жить бы да радоваться, но душу Владислава продолжал потихоньку точить червячок: старик упорно уходил от всех разговоров, хоть как-нибудь затрагивающих тему проклятой рукописи. Казалось, он начисто забыл о ночных откровениях и ни словом не вспоминал о своих загадочных словах насчет «уничтоженного будущего» и прочего.
Работа над рукописью у Владислава прочно встала, и он, ужасаясь, что последует новый вызов к заказчикам, каждое утро просыпался с самыми нехорошими предчувствиями. Однако уже несколько дней никаких звонков не было, за исключением какого-то странного в среду утром.
– Да, – как обычно бросил Сотников в трубку.
Он только что почистил картошку, и из-за мокрых рук скользкий эбонит приходилось держать двумя пальцами.
– Георгий Владимирович? – поинтересовался на другом конце провода не старый и не слишком молодой приятного тембра голос, правильно выговаривающий слова без всякого намека на кавказский или какой-либо иной акцент.
– Нет, это его сын, Владислав Георгиевич Сотников.
В трубке помолчали.
– А отца вашего, Владислав Георгиевич, можно попросить к трубочке? – неуловимо изменившимся тоном, как будто слегка удивившись, спросил неведомый собеседник.
Владиславу вдруг страшно расхотелось разговаривать с этим любопытным типом, голос которого немного напоминал баритон институтского «особиста».
– А по какому вы поводу, разрешите узнать? – вопросом на вопрос ответил Сотников-младший.
В трубке замялись, но ровно на секунду:
– Меня зовут Маркелов Александр Николаевич.
– Очень приятно, и…?
– Я сотрудник газеты «Литературные встречи»…
– Никогда не слышал о такой!
– Мы хотели бы, – «Александр Николаевич» как-будто не заметил иронии в голосе Сотникова, – опубликовать интервью со старейшим из живущих ныне писателей России. Вы понимаете…
– С динозавром, так сказать?
– Зачем вы так, Владислав Георгиевич, – укоризненно произнесла трубка. – Мы же ничего такого…
– Отец очень болен и никого интервью давать не будет, – отрезал Владислав.
– Мы же не безвозмездно…
– Ни безвозмездно, ни возмездно! Георгию Владимировичу девяносто девять лет, вы не в курсе, случайно? Он не встает с постели и вообще парализован с тридцатых годов прошлого века!
– С одна тысяча девятьсот двадцать восьмого, – проявила осведомленность трубка.
– Тем более.
Трубка помолчала, и Владислав уже хотел попрощаться, как собеседник ожил:
– А приехать мне можно? Чтобы хоть…
– Нельзя. До свидания.
Не дожидаясь ответа, Сотников-младший повесил трубку.
Почему он так резко, даже грубо, разговаривал с совершенно незнакомым и притом предельно вежливым человеком, Владислав не мог объяснить даже себе. Напомнил голосом незабвенного Викентия Павловича, в «научниковской» среде именуемого за глаза «Берией» (из-за созвучия имени-отчества, общей лысоватости и очков в металлической оправе)? Ну и что? К самому-то Решетилову, небось, бегал «на задних цырлах», по первому звонку, да еще и дрожал при этом как заячий хвост, а тут, поди ж ты, раздухарился! Человек, может, действительно, хорошую статью об отце хотел написать. Вон как времена-то изменились! Никаких кликушеских воплей шизанутых экс-диссидентов не слышно, да и «дерьмокрады» попритихли, почувствовали Руку… Пока не Сильную, а просто Руку. Михалков вон, слова к новому гимну написал, вернее старые переиначил в очередной раз, а ведь тоже «певцом Сталинской Эпохи» значился. Одним из самых закоренелых причем. Отца-то он на сколько моложе? Лет на десять? Меньше?
– Сынок, звонил кто, что ли? – раздалось из комнаты отца.
Да, на слух Георгий Владимирович не жалуется, это точно.
– Номером ошиблись, папа! – крикнул Владислав в ответ. – Каких-то Севостьяновых ищут.
– Не было тут никогда никаких Севостьяновых. Синельниковы были. Соломоновичи были. А Севостьяновых я не помню. Так и скажи!
– Да я сказал уже. Ты кушать хочешь?
– Нет, до обеда потерплю.
– Ну и ладушки. Я прогуляюсь немного?
– Конечно, сынок. Сходи, подыши воздухом…
Нужно все-таки сходить купить старику телевизор. Да и забежать в магазин компьютер присмотреть, и все остальное. Как там говаривал Василий Шукшин в «Калине красной»: «Деньги жгут мне ляжку…», так вроде?
«А почему именно „сходить“? Зря, что ли, „Иосиф Виссарионович“ подарил мне мобильник и разрешил, вернее приказал, всегда, когда пожелаю куда-нибудь съездить, вызывать „конвоира“. Его вроде бы Марат зовут…»
Что тут нажимать нужно на клавиатуре-то?.. Ага, «Marat»… Хорошо… То есть, конечно, «ok»…
11
– Ну и что дальше? – спросил Александр Геннадия, сидевшего на пассажирском месте служебной «шестерки» незаметного серо-мышиного цвета, приткнувшейся на другой стороне двора, в сотне метров от сотниковского подъезда.
Только что, минуту назад, в черный джип «чероки» невысокий плотный кавказец усадил (довольно вежливо усадил, не запихнул) небогато одетого мужчину. Тот был без труда опознан по имеющейся фотографии как сын известного писателя Сотникова, Сотников Владислав Георгиевич, кандидат физико-математических наук, бывший сотрудник одного из закрытых НИИ, бывший мелкий бизнесмен, ныне нигде не работающий.
– Поступим так, – предложил Геннадий свой план действий. – Я поднимаюсь в квартиру Сотникова, звоню, представляюсь журналистом… допустим «Советской России», и дальше – по вдохновению…
– Ага, – внимательно выслушав сценарий, усмехнулся Александр. – Во первых строках письма: откуда ты взял, что старик вообще откроет тебе дверь? Он па-ра-ли-тик. Вполне возможно, что он и передвигаться-то не в состоянии, – прикован к постели. Ты представляешь себе человека в девяносто девять лет?
Иванов промолчал, усиленно ковыряя ногтем резиновую окантовку ветрового стекла.