– Покажи.
– Ха, «покажи»!.. Я, вообще-то, и говорить о них права не имею.
Еще помолчали.
– И все-таки… – начал архивариус, но майор вдруг поднял от своего ледяного чая внезапно прояснившийся взор:
– А нам и ни к чему сидеть без дела, пока Сотников-младший не оправится. Я по своим каналам попытаюсь восстановить биографию нашего фигуранта…
– Кого?
– Ну Сотникова-старшего, конечно, – отмахнулся Маркелов от непонятливого друга. – Сердцем чую, что не все в порядке у него в этом плане…
– Почему?
– Время было такое… Сейчас в кого ни ткни из столпов соцреализма – то из дворян бывших, то из духовенства, на худой конец – из купечества. А писались в свое время все, заметь, пролетариями. Рабочими, стало быть, да крестьянами. Конечно, три четверти всех этих дворянств и купечеств – липа, веяние времени, так сказать, но ведь есть и настоящие. Естественно, органы подлинные жизнеописания этих деятелей на всякий случай восстанавливали и хранили… Как знать, может быть, подробности жизни Георгия Владимировича – особенно раннего ее периода – нам что-нибудь подскажут и о рукописи.
– Серьезно?
– А то! Вот, например, очень мне не нравится история его инвалидности. Какая-то мутная она…
– Что в ней такого? Думаешь, что он паралич симулировал?
– Ты что: того?.. – повертел пальцем у виска майор. – Семьдесят лет? При чем тут симуляция? А, да… Нет, не о самой инвалидности, конечно, – она сомнений не вызывает, а об ее непосредственной причине.
– ???..
– Не внушает доверия мне паралич вследствие старого ранения, – терпеливо пояснил майор, подозрительно нюхая коричневую жидкость в стакане, поверхность которой уже покрылась какими-то маслянистыми разводами, и решительно выплескивая ее в раковину. – Как-то чересчур смахивает на историю Островского…
– Это который «Гроза» и «Бесприданница»?
– Нет. Который «Как закалялась сталь».
– А-а-а…
– Опять же возраст, – продолжал Александр.
– А что с возрастом?
– Да то, что написал он книгу свою в семнадцатилетнем возрасте. Не похоже. Чересчур уж зрелый опус получился… Тут два варианта: либо Сотников от рождения был настоящим гением словесности…
– Исходя из его опубликованных романов – вряд ли, – осторожно вставил Геннадий, между делом осиливший несколько книг Сотникова. – Сильно написано, хлестко, умно… Я бы сказал даже, профессионально, но – не Толстой однозначно. Ни Алексей, ни Лев Николаевич. Даже не Шолохов.
– Вот-вот, – поднял вверх указательный палец Маркелов. – Не Шолохов… Значит, остается второй вариант: возраст писателя был искусственно занижен. Вопрос: зачем?
– Ну-у-у… – протянул Иванов, со скрипом почесывая в густой шевелюре. Кот заинтересованно приподнял голову, настороженный подозрительным звуком. – Например…
– Именно. Значит, запишем в загадки. Думаю, что хотя бы след ответов на них мне найти удастся.
– А я что буду делать?
– Что делать? Попробуй найти кого-нибудь знавшего Георгия Владимировича при жизни. Должны же остаться какие-нибудь старички и старушки из тех, с кем он общался.
– Легко сказать… – снова почесал архивариус в затылке, к вящему неудовольствию кота, опять вскинувшего голову на подозрительный шум, но разочарованного размерами потенциального объекта охоты.
– Ничего-ничего, справишься…
– Георгий Владимирович? Как же, как же, помню! Еще бы я не помнила самого Сотникова!
Геннадий тайком перевел дух и про себя воздал хвалу Всевышнему.
Поэтесса Троянская, Елена Станиславовна, сухонькая сморщенная старушка, стояла в реестре, составленном нашим архивариусом, далеко не под первым номером. И даже не под вторым. Если быть точным до конца, то числилась она в нем восемнадцатой. Увы, хрупкое стариковское здоровье, а то и иные, более печальные обстоятельства, изрядно сократили список, позволив Иванову потратить на обход современников Классика не несколько недель, а всего лишь пару дней.
Несмотря на относительно юный по сравнению с усопшим писателем возраст – ей шел всего лишь семьдесят девятый год, Елена Станиславовна, видимо сгоравшая от скуки, знала очень и очень много. Она засыпала неожиданного визитера, поначалу показавшегося ей очень несимпатичным, такой массой подробностей из жизни интересующего его Классика и прочих носителей этого титула, что он едва успевал сворачивать разговор в нужное русло и делать пометки в своем «журналистском» блокноте.
Да-да, конечно же он представился журналистом, хотя при проработке «легенды» специально оговаривалась его работа в литературном архиве. Не удержался…
– Вы даже не представляете себе, какой авторитет имел Георгий Владимирович в литераторской среде середины пятидесятых! Я не имею в виду нас – юных и восторженных, – Геннадий невольно прикинул даты и с сомнением согласился с «юными» – даже в пятьдесят третьем, в году смерти Сталина, Троянской шел двадцать седьмой. – К Сотникову ездил советоваться сам Александр Александрович…
– Какой Александр Александрович?
– О юность! – снисходительно улыбнулась поэтесса бескровными губами, кокетливо тронутыми морковного цвета помадой. – Конечно же Фадеев! Только посмотрите на него – он не помнит Фадеева!.. Да что там Фадеев! Одно время про это было не принято говорить, но… – Елена Станиславовна заговорщически понизила голос и склонилась к визитеру, обдав его сложным букетом запахов, среди которых особенно выделялись ароматы вышедших из моды лет сорок назад ядреных духов марки «Красная Москва», пудры и немощного старческого тела. – Сотникова частенько вызывал к себе на ближнюю дачу Сталин! Да-да, молодой человек! Сам Сталин.
– Так вы считаете, что он…
– Да как вам не стыдно! – неподдельно возмутилась старушка, в несчетный раз всплеснув ладошками. – Они, по слухам, были очень дружны. И Ворошилов, кстати… Вы хоть знаете, кто такой Ворошилов?.. Да? Это радует… В кулуарах что-то поговаривали про оборону Царицына…
– Но ведь Сотникову тогда было тринадцать лет!
– Да? – Троянская томно завела очи горе, видимо что-то подсчитывая в уме. – А вы знаете – правда. Он ведь с девятьсот пятого…
– С шестого.
– Даже с шестого? Тогда да… Не знаю… Хотя Гайдар ведь тоже командовал полком в весьма юном возрасте. О-о, Аркаша…
– Но не в тринадцать же лет.
– Верно… Нонсенс какой-то. Хотя в те героические годы случиться могло всякое. Парнишка, развитый не по годам (я Георгия Владимировича имею в виду), легко мог добавить себе два-три года.
Иванов с сомнением покачал головой: как-то не производил субтильный Сотников-старший, каким он его застал, впечатления богатыря, пусть даже и в отрочестве…
– И что тебе удалось надыбать сегодня?
Лицо Маркелова, и так обычно невыразительное, сейчас вообще напоминало какую-то эскимосскую маску: ни движения, ни проблеска эмоций…
«Переживает», – решил Геннадий и принялся делиться своими находками.
Честно говоря, находок сегодня, как и вчера и позавчера, было мало. Причем «мало» – это еще лихо сказано. Новостей было исчезающе мало. Так, несколько воспоминаний мемуарного характера, поведанных старичками на грани маразма. Или уже за гранью…
Часть «мемуаров» дополняла другую, часть – противоречила в мелочах, а большинство – просто опровергало друг друга.
Судя по сохранившимся в памяти восьмидесятидвухлетнего сценариста Гориани, участвовавшего в экранизации «Летящих быстрее звука», Сотников был человеком веселым, общительным, щедрым, легко сходился с людьми. Критик Шестиверстов, напротив, поведал массу примеров выдающейся мелочности Классика, его склочности и общей мизантропии. Писательница Рогова-Зицштейн…
Александр, слушавший исповедь друга с постным выражением лица, вдруг не выдержал и прыснул от хохота.
– Участвовал в травле прогрессивных писателей, говоришь?.. Да ерунда же это! Старуха просто пересказала тебе своими словами пасквили из перестроечных газетенок! Тогда про каждого второго из писательской братии старшего поколения такое писали. Что там второго – про восьмерых из десяти. Или девятерых… И чем заслуженнее был, заметь, – тем грязнее и вздорнее… Ты лучше послушай, что мне удалось найти…
Из видавшего виды Маркеловского кейса на свет Божий явилась целая кипа листков, на которую Гена было накинулся коршуном, но был остановлен властной рукой на полпути.
– Нет, так не пойдет. Я тебя слушал по порядку, давай и ты меня – по порядку.
– Но…
Майор был профессионально неумолим и, побарахтавшись, Иванов смирился с неизбежностью.
Тот же, наоборот, тянул изо всех сил, раскладывая и перекладывая бумаги на столе, тасуя их будто колоду карт, зачем-то меняя местами.
– Прежде всего, мне удалось найти вот такую справочку…
На поиски требуемого листа ушло с полминуты.
– Некий Сотников Георгий Владимирович, шестнадцати лет от роду, второго ноября одна тысяча девятьсот семнадцатого года освобожден из известной Петроградской тюрьмы «Кресты», где находился по обвинению в участии в июльских беспорядках…
– Ну и что тут интересного?.. Стоп! Семнадцати лет? Так это же не он! Наш-то девятьсот шестого года. Ему в семнадцатом всего одиннадцать было. Однофамилец, наверное.
– Угу, однофамилец… А как тебе вот это?
Александр протянул другу ксерокопию страницы из какого-то дела вроде уголовного. Там кроме малоразборчивого текста, частью рукописного, частью отпечатанного на пишущей машинке (пресловутом «Ремингтоне», наверное), имелись три фотографии некого молодого человека с очень знакомым лицом – анфас, профиль и во весь рост с мерной линейкой.
– Никого не напоминает?
Майор схватил с тумбочки антикварный экземпляр «Великого начала» 1935 года выпуска, неведомыми путями раздобытый им где-то, и распахнул в самом начале, на ретушированной фотографии молодого автора. Между черно-белым без полутонов ксероксом и коричневатым фото на пожелтевшей бумаге прослеживалось несомненное сходство.