Не спуская с портрета завороженных глаз, Мосолов неуверенно подошел и протянул дрожащие руки.
— Не бойся, не тяпнет! — подбодрил паралитик.
Приказчик взялся за дубовую раму, и она медленно, ровно отошла в сторону — будто посторонился хозяин, доверив секрет холопу. В стене устроен был тайник. Никита Никитич подал приказчику ключ, и тот открыл дверцу. В полутьме хранилища заиграли самоцветы. Одни отливали кровавым светом, другие сверкали голубизной, зелеными огоньками пылали изумруды… Теплыми огоньками мерцали и переливались топазы, рубины, сапфиры и бриллианты…
Казалось, в бархатном мраке качались фонарики, излучая ласковое тепло и радость. Самоцветы были сказочной стоимости. У Мосолова захватило дух, он не мог оторвать очарованный взор от сокровищ.
«Вот оно где богатство! Вот какому богу поклоняются!» Жадность пронзила все тело приказчика, словно огнем его прожгла. Окрик хозяина привел Мосолова в себя.
— Ну ты, не заглядывайся на чужое добро! — пригрозил паралитик. — Не тобою оно тут положено. Бери пакет да закрывай тайник!
Мосолов весь трепетал. Словно обжигаясь, он протянул руку к пакету. За своей спиной он чувствовал пронизывающий взгляд Никиты. Хозяин зорко следил за руками приказчика.
Пакет добыт, тайник задвинут. Никита-отец в дубовой черной раме вернулся на место сторожить семейное добро. Глаза его по-прежнему иронически смотрели на Мосолова, насмехаясь над ним. «Что, видел наше могущество, да руки коротки. Сукин ты сын, пошто позарился на хозяйское добро?»
Чтобы укрыться от демидовских глаз, приказчик повернулся к портрету спиной и вручил паралитику пакет. Пять почерневших от времени сургучных печатей отягощали его. Никита Никитич повертел пакет в руках, злая улыбка змейкой скользнула на тонких губах.
— Вот тут судьба человеков! — задумчиво сказал он и посмотрел на Мосолова.
Оба старика — один сухой, немощный, с угасающим взором, а другой корявый и могучий еще, как старый дуб, — пристально смотрели друг другу в глаза. Взор Мосолова был темен, недобрые помыслы затаились в нем. Куда девалась прежняя песья покорность и угодливость! Об этом сердцем догадался хозяин, и прикрикнул на Мосолова:
— Ну, ты забудь, что видел тут! Руки отрублю да псам скормлю в случае чего. Клич племянников, пусть входят.
— Что ты? Что ты, хозяин! Побойся бога. Много годов служил верой и правдой, а тут такое подумал обо мне.
— Всякое бывает. Напоследок и на старуху проруха. Подле человека всегда бес вертится, на пагубу подбивает… Ну, ну, зови…
В горницу вошли духовник и три сына Акинфия Демидова, за ними неслышно юркнул слуга и вновь стал за возилом. Мосолов степенно стоял по правую руку хозяина. Он пристально поглядывал то на пакет, то на молодых Демидовых.
Старшему — Прокофию Акинфиевичу — шел тридцать пятый год. Был он среднего роста, узколиц, остронос, с тонкими губами. Глаза насмешливые и беспокойные. Мосолов пуще всего боялся этих злых, холодных глаз: читалось в них злорадство, брезгливость к людям, нездоровое любование чужим горем и страданием. Жил он на отшибе от отца, делами не занимался, чудородил, и чудородство его было злое, издевательское… Было что-то схожее у племянника с дядей: тот же садизм, жестокость, утонченные издевки, только второй — старик и прикован к креслу, а молодой безденежен, зато подвижен. «Не дай бог, ежели завещание да в его пользу!» — со смутным страхом покосился Мосолов на Прокофия.
Рядом с братом стоял тихий, словно пришибленный, средний молодой Демидов — Григорий. «Все Григории у Демидовых недоумки, но работяги», — подумал Мосолов и вспомнил мать Григория — тулячку Дуньку, крепкую, здоровущую молодку, которую Никита Демидов выкупил из крепостной неволи и женил на ней Акинфия. «Не в матушку сынок, хоть и честен и трудяга. Этому же и богатство дать в руки, будет лежать втуне!» — с сожалением решил приказчик, и взгляд его перебежал на третьего сына Акинфия — на Никиту. Этот был круглолиц, барствен в движениях, глаза большие, темные. Одет не по-купецки, а модно: в панталонах в обтяжку, в бархатном фраке с золотыми пуговицами, в кружевах. Сдвинув густые брови, Никита внимательно разглядывал тяжелый пакет, который вертел в руках дядя. «Этот — хозяин! — определил его Мосолов. — Барство-то у него напускное, хотя сам и дворянской крови поросль. Хват! Деду, поди, под стать, только умом и размахом пожиже. Вот кому наследство в руки! Загремят заводы. Хоть на руку и лют, но хозяин!»
Между тем Никита Никитич Демидов поманил к себе духовника. Старенький священник в темной рясе смиренно подошел к заводчику и благословил его. Демидов вручил ему пакет.
— Отец Иоанн и вы, мои возлюбленные племянники, — торжественным голосом объявил дядя, — в сем пакете лежит духовное завещание вашего отца и благодетеля. В нем он изложил свою последнюю волю. Сказано во святом писании: «Чти отца твоего и матерь твою». Как повелел покойный, так тому и быть! Но одно разумейте, дети мои: плох тот сын, который не умножит богатств своего отца. Помолимся перед столь трудным и великим делом!
Священник стал читать молитву. Молодые Демидовы послушно вторили ему. Положив начал, они земно поклонились дяде и покорно отозвались:
— Как отцом поведено, так тому и быть!
— Аминь! — торжественно объявил дядя. Совершив крестное знамение, он сказал священнику: — Вскрой, отец, и огласи волю покойного.
В горнице наступила торжественная тишина. Волнуясь, священник неумело сломал печати и вскрыл пакет. Развернутый лист задрожал в его руках.
— «Во имя отца, и сына, и святого духа, — стал читать завещание духовник. — Находясь в полном здравии и в просветленном уме и пребывая перед лицом всемогущего бога, я, дворянин и кавалер многих орденов, Акинфий Никитич Демидов, владелец заводов…»
Священник раздельно по списку зачитал им названия многочисленных заводов, рудников, строений, пристаней. Покончив с этим, он взглянул на наследников и объявил им:
— «Завещаю все поименованное движимое и недвижимое имущество сыну моему Никите Акинфиевичу Демидову, а другим богоданным детям моим: Прокофию Акинфиевичу и Григорию Акинфиевичу — жалую по пяти тысяч рублей серебром. Тому быть, и по моей смерти привести во исполнение беспрекословно и без оттяжек…»
Голос священника дрогнул и погас. Лицо наследника Никиты Акинфиевича засияло, он подался к иерею, намереваясь взять завещание.
— Не трожь! — решительно сказал дядя. — Пусть хранится у меня. Вы хотя и великовозрастные, но опекуном при вас буду я, ибо старший из всех Демидовых.
Племянник Григорий стоял тихий и молчаливый. Он пожал плечами и застыл в скорбной позе обойденного.
Прокофий, как только отзвучали слова завещания, выскочил вперед. Красный, возбужденный — на его узком лбу заблестели капельки пота, — он выкрикнул в лицо дяде:
— Не быть сему! Не уступлю! Я старший сын, пошто обойден? Тут мачеха наворожила. Погоди, добуду правду!
Задыхаясь, он выбежал из горницы.
Мосолов посмотрел ему вслед, покрутил головой.
«Эк, заело!» — подумал он. Однако Мосолова порадовало, что его ожидания сбылись. Жалковато было только Григория. «Да ништо, эта сиротинка не пропадет!» — облегченно вздохнул он и согнулся в три погибели перед счастливым наследником.
— Дозвольте поздравить вас, Никита Акинфиевич, со столь благополучным исходом дела…
Священник притих, потупил глаза в землю, стараясь избежать взгляда Григория.
Дядя, взглянув вслед растревоженному обидой Прокофию, вдруг тихо захихикал. Все его тощее, изношенное тело содрогалось в беззвучном дробном смехе: старому кощею понравилась горячность племянника. В темных глазах паралитика вспыхнуло и заиграло злое озорство…
Прокофий собрался в дальнюю дорогу, в Санкт-Петербург. Он неожиданно явился к Мосолову, который благодушествовал за ужином: сидел за накрытым столом, жадно пожирая жирные пельмени. Стряпуха возилась на кухне над таганком. Демидов прикрыл дверь за собой на крючок и шагнул к столу. Приказчик испуганно вздрогнул, вскочил.
— Ты что? Для чего закрылся? — подозрительно оглядел он гостя.
Прокофий без приглашения подсел к столу, вытянул ноги. Его злые глаза буравили Мосолова. Тот неспокойно заерзал на скамье.
— Ну, борода, раскошеливайся! — сказал властно Демидов.
— Да что ты, батюшка, господь с тобой! Откель у меня деньги? — залебезил приказчик и, взглянув на образ, перекрестился. — Вот истин бог, ни алтына за душой!
— Ты не юли! — пригрозил Прокофий. — Гляди, от меня ни крестом, ни молитвой не оградишься. Слушай, живодер, покойный тятя совершил беззаконие…
Лицо Мосолова стало багровым:
— Побойся бога, Прокофий Акинфиевич: таким словом меня обзываешь и почившего батюшку не по-христиански помянул…
— Ты не перебивай, когда хозяин говорит, — сдвинул брови Демидов. — Я свое возьму! Закон на моей стороне, но к закону надо скакать до Санкт-Петербурга, к царице-матушке! А как туда в столичный град явиться без денег, сам знаешь. Давай в долг! — рассвирепел вдруг гость. — Перед кем плутуешь? Ссуду подавай!
Мосолов стал крестить тучное чрево мелкими крестиками.
— Свят, свят, какие слова говоришь!
— Молчи, лысый черт! Не призывай бога, ворюга! — резким голосом выкрикнул Прокофий и цапнул Мосолова за бороду. — Кому сказки сказываешь? Кого обманываешь? Кто у деда хапал? Кто у батюшки крал?
Он сердито дернул приказчика за густую бороду. Мосолов поморщился, вскрикнул.
— Молчи! — пригрозил Демидов. — Голову оторву! Плох тот приказчик, который не хапает. Давай, дьявол, на дорогу, не то пожалеешь!
— Батюшка! — взвыл приказчик и, выбравшись из-за стола, брякнулся на колени. — Пощади, батюшка, ни алтына у меня…
— Убью, скаред! — рванулся вперед Демидов, и глаза его недобро сверкнули. Мосолов взглянул на злобное лицо молодого хозяина и ужаснулся, понял: не шутит тот.
— Сколько, батюшка? — прохрипел он.
— Тыщу червонцев.
— О-ох! — простонал Мосолов. — А расписочка? Процентов сколь? — заглянул в глаза хозяина Мосолов.