Государыня приняла Никиту Акинфиевича в маленьком рабочем кабинете. С трепетом переступил Никита порог и низко склонил голову. Екатерина сидела за письменным столом, одетая в платье лилового шелка; никаких украшений на царице не было.
— Здравствуй, Демидов. — Государыня легким наклонением головы приветствовала Никиту и милостиво протянула ему руку. Заводчик еще раз почтительно склонился и поцеловал полную белую руку государыни. На одну секунду он почувствовал, что эта рука отвечает ему легким пожатием.
Подняв глаза на государыню, Никита оробело заметил: у нее не хватало переднего зуба, оттого голос был несколько шепеляв. Окна кабинета выходили на Неву, и серый свет мартовского неуютного дня заползал в них, кладя на все свой холодный отпечаток.
— Звала я тебя, Демидов, по делу! — Государыня снова пристально поглядела на Никиту и, как бы колеблясь, продолжала: — Известно тебе, сколь в большие убытки входим мы, ведя войну с турками? А меж тем нам потребно все больше и больше пушек и ядер…
Никита затаив дыхание слушал: государыня встала и подошла к огромному окну. Не глядя на Демидова, она сказала:
— Демидыч, можешь ли ты в долг поставлять государству сии припасы?
Никита на мгновение прикрыл глаза: ласковое обращение к нему государыни окончательно пленило его. Заводчик низко поклонился:
— Могу, государыня, год либо полтора!
Царица сразу оживилась и льстиво сказала:
— Я так и знала, что ты выручишь меня.
— Мы все служим тебе, матушка, и отчизне нашей.
Он улыбнулся, но в улыбке проскользнула горечь. Государыня протянула ему руку и ласково добавила:
— Спасибо тебе, Демидыч, за услугу. Прошу со мною откушать…
В два часа Демидова вместе с другими пригласили к Царскому столу в бриллиантовую комнату. Тут были и Безбородко, и граф Шувалов, и Дашкова, граф Строганов. Стол был круглый. Кушанья уже стояли на столе и были покрыты крышками. Все с нетерпением ждали выхода государыни. Никита зорко наблюдал за придворными, — как бы не ошибиться в чем. Между тем шепот смолк. И совершенно неожиданно распахнулись двери; высокий, представительный камердинер государыни Зотов, встав на пороге, закричал:
— Крышки!
Застывшие у стола лакеи в белых перчатках мгновенно сняли с блюд крышки, и беловатый парок взвился над столом.
Шелестя платьем, в бриллиантовую вступила государыня. Позади нее семенили калмычонок и две левретки.
Все чинно расселись, Демидову отвели место против государыни. На стол поставили четыре золотые чаши, а перед царицей простой горшок русских щей. Горшок был глиняный, покрытый золотой крышкой и обернутый белоснежной салфеткой. Царица сама изволила разливать щи. Это пришлось Демидову по душе. Разливала она осторожно, по-хозяйски, как делают в деревне рачительные бабы.
«Добра хозяюшка!» — похвалил про себя Никита и приналег на щи.
За столом лилась непринужденная беседа. Дородный Безбородко рассказывал о своих певчих. Однако величавый Шувалов стремился уколоть князя:
— Помилуйте, что хор без музыки? Если бы послушали мой оркестр!..
Демидов хмурил брови, не зная, как бы заговорить. И вдруг государыня, улыбнувшись, спросила Никиту:
— Что же ты молчишь, Демидов? Чем похвастаешься?
Все взоры устремились на Никиту, он пыхтел, краснел, не находя слов. Лукаво подмигнув заводчику, Шувалов добродушно сказал во всеуслышание:
— У него особый оркестр, государыня-матушка, у него пушечки да ядра, вот и вся музыка!
Никиту взмыло; поглядев хмуро на вельможу, он не утерпел:
— У меня один музыкант многих оркестров стоит, граф…
Всем было известно, что оркестр Шувалова славился на весь Санкт-Петербург. Однако граф нисколько не обиделся дерзкой выходке Демидова. Он улыбнулся и попросил:
— Надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии послушать сего музыканта…
Государыня милостиво улыбнулась Демидову и погрозила ему пальцем:
— Смотри, Демидыч, не осрамись.
За столом все весело рассмеялись, довольные благополучным разрешением спора.
Граф Шувалов не забыл о похвальбе Никиты Демидова за столом государыни. Делать было нечего, пришлось Никите устроить большой званый вечер.
Неделю убирали обширные демидовские хоромы, натирали паркет, выбивали ковры. Обеспокоенный Никита вызвал к себе Андрейку и строго спросил его:
— Скажи мне, холопья твоя душа, сможешь ли потешить графа? Да так, чтобы у него от зависти в горле заперхало!
— Смогу, — уверенно отвечал крепостной музыкант. — Сыграю я для вас, сударь, нежно и сердечно, как то дозволит час вдохновенья. Но одного прошу, «сударь, дать мне минутку на раздумье, как и что играть…
— Раздумывай да разучивай, смотри не посрами хозяина.
В званый день набережная Мойки была полна экипажами. Вся петербургская знать съехалась в гости к Никите. Втайне надеялся Никита: вот-вот невзначай пожалует сама государыня.
Однако минута проходила за минутой, а надежды не сбывались. Хозяин пригласил гостей в ярко освещенный зал, где со скрипкой в руке уже поджидал их Андрейка.
Гости шумно расселись в креслах. Демидов глянул в сторону Андрейки и взмахнул рукой.
В большом двусветном зале наступила глубокая тишина. Сверху с золоченых люстр лились потоки спокойного теплого света. Искрясь и дробясь в хрустальных подвесках, огоньки играли всеми цветами радуги. Аннушка притаилась за колоннадой на хорах. Со страхом она смотрела вниз на блестящее общество и на своего Андрейку — стройного, изящного, сейчас очень похожего на маэстро.
Опустив руки, он с бледным лицом стоял посреди зала. Прошла минута, и когда утихли последние шорохи шелка, Андрейка поднял голову, и легкая певучая скрипка вспорхнула ему на грудь. Он нежно прижал ее к подбородку и чуть заметно провел по струнам смычком. Словно дуновение ветерка пронеслось по залу, родились нежные чарующие звуки.
Аннушка прижалась к колонне и не в силах была оторвать глаз от Андрейки. Он весь горел, одухотворенно сиял, что-то большое и властное поднималось в его душе. И люди, которые сидели в зале, — старые и молодые, седовласые, сверкающие звездами, пресытившиеся вельможи, молодые легкомысленные юнцы и нежные, хрупкие девушки с розами на низко обнаженной груди, — все с упоением смотрели на Андрейку, наслаждались музыкой, словно пили чудесный нектар. Пела, радовалась, смеялась молодостью скрипка в руках Андрейки.
Крепостной играл одну пьесу за другой. Никто не шевельнулся, словно все унеслись в другой мир. Граф Шувалов, искушенный жизнью, человек большой властности и обширного ума и потому позволявший себе все, не утерпел и громко вздохнул.
Вместе со вздохом вырвалось одно только слово:
— Кудесник!
Крепостной играл долго и вдохновенно. Казалось, он колдовал: неслыханную, дерзновенную власть он получил над людьми.
Никита Акинфиевич, в атласном голубом кафтане, в черных шелковых чулках, туго обтягивавших толстые крепкие икры, в пышном парике, величественный и грозный, опустив на грудь голову, тихо вздыхал. Исподлобья он оглядывал гостей, а сам трепетал при мысли: «Каково играет, шельмец!»
Каждый ушел в свою мечту. Одряхлевшая графиня, голову которой сотрясал тик, не сводила блеклых глаз с Андрейки, а он, волшебник, водил ее по саду давным-давно угасшей юности, воскрешая в памяти то, что уже покрылось тленом и забвением. Молодая фрейлина, сияющая красотой и бриллиантами, подле которой восхищенно застыл красавец кавалергард, туго затянутый в лосины, упивалась нежными звуками, певшими о неувядающей любви. В каждой душе Андрейка поднимал надежды и светлую радость.
Он играл, и все готовы были слушать бесконечно, но силы не безбрежны, — скрипач стал уставать и, закончив пьесу, склонил голову.
Легкий гул одобрения прошел среди гостей. Задвигали стульями, зашаркали, зашелестели платьями. Прижав к сердцу скрипку, музыкант обвел взглядом зал, поднял глаза кверху и встретился с восхищенным взглядом Аннушки.
Александра Евтихиевна наклонилась к мужу и прошептала ему что-то, указывая глазами на крепостного. Никита Акинфиевич подозвал к себе Андрейку и сказал:
— Повтори все…
С лица крепостного катился пот. Счастливое выражение на лице Андрейки угасло, он побледнел и, нежно лаская скрипку, прошептал:
— Освободите. Не могу больше…
— Играй! — жестко приказал Демидов.
Крепостной покорно вышел на середину зала и снова заиграл.
Мечтательно полузакрыв глаза, Аннушка забыла обо всем на свете. Она мысленно унеслась в родную Италию. Среди волнующих звуков нежданно раздался один резкий, неприятный, словно кто внезапно хлестнул бичом, — лопнула струна. Резко оборвалась игра, с запозданием тонко простонали хрустальные подвески люстры.
С бьющимся сердцем Аннушка наклонилась и увидела бледного мужа с трясущимися руками. Перед ним стоял налившийся густой кровью Демидов и шипел:
— Ты нарочно это подстроил! Так поди ж, миленький, поди за мной…
Осунувшийся, волоча отяжелевшие ноги, Андрейка пошел вслед за хозяином. Позади зашумели, готовясь к танцам. Граф Шувалов, прищурив серые глаза, мечтательно вздохнул и сказал на весь зал:
— Несомненный талант, господа! Великий талант…
В кабинете Никита Акинфиевич сам написал записку и вручил Андрейке.
— Отнесешь на съезжую! — властно сказал он. — Там тебя высекут розгами.
— За что? — хрипло выдавил скрипач. — За что, сударь? Не по моей вине не выдержала струна.
— Высекут за то, чтобы не возвеличивался! — сказал Демидов. — За то, чтобы слушал господина своего. Ну, иди! А скрипицу дай сюда.
Он взял инструмент из рук крепостного и положил его на стол.
Шатаясь, Андрейка вышел из кабинета.
— Как смеет подлая душа такие тонкие чувства разуметь и бередить благородное сердце! — проворчал вслед хозяин.
Словно отбрасывая что-то грязное, он отряхнул руки, оглядел себя в зеркало и с благодушной улыбкой вышел в зал…
С хор лились звуки невидимого оркестра; легкие молодые нары уже скользили по блестящему паркету. Холодный, равнодушный свет падал сверху на обнаженные напудренные женские плечи и на позолоту мундиров…