После третьего предупреждения дежурной сестры они собрались уходить. Селиван вытащил из-под подушки конверт и передал Рябову.
— Отправьте…
— Настеньке?
— Ей.
— Первое? — спросил Рябов.
— Ага.
— С ума сойти!.. Моя мама умрет, если не получит от меня хотя бы одной весточки за неделю. Я ее знаю. А тут — первое! Да ты что, Селиван, сдурел? Как же можно так? Знаешь, что я тебе скажу… Если Настенька выйдет там замуж, она будет права…
— Типун тебе на язык! — Темные глаза Селивана заблестели.
Узнав, что Петенька и Сыч собираются зайти к старшине, Громоздкин горячо попросил:
— Передайте ему большой, большой привет!
Рябов и Сыч ушли.
По дороге Петенька сказал Ивану:
— Помнишь, Ваня, как Селиван мечтал о подвиге? А вот совершил подвиг и даже не заметил как. Странно получается!
Утром Настенька уехала в МТС и вернулась только к вечеру. Возле избы не увидела кучи хвороста, с осени сложенного около плетня, и удивилась: куда бы он мог деться? Неужели лесник увез? Но этого не могло быть — он же сам разрешил. Так куда же все-таки девался хворост?
Настенька вошла в сени и ахнула: там, у стены, были аккуратно сложены стопки рубленого хвороста, а в избе, за столом, хлебал щи Володя Гришин. Пряди темных волос прилипли к потному его лбу; на спине, между лопаток, гимнастерка потемнела — видать, трудился парень на славу.
Настенька вяло поздоровалась и прошла в свою комнату.
Мать поспешила за ней.
— Хоть бы поблагодарила человека-то, бесстыдница. Целый день работал…
— А кто его просил? — Глаза Настеньки блеснули нехорошим огнем.
— Не жалко тебе мать-то! Уж не молоденькая, чтоб каждый божий день рубить дрова. Одиннадцать лет, как отца-то убили на войне, одна маюсь, спины не разгинаю. Поясница никуда не годится. Чужие люди и то это видят…
— Ну и пусть видят! Оставь меня, мама, пожалуйста. И без того тошно. Иди вон, угощай своего работничка. Ишь как умаялся, сердешный!
«Работничек» между тем управился со щами и преспокойно занялся кашей с молоком. Поскольку мать и дочь разговаривали вполголоса, Володя мог только догадываться, что речь шла о нем. Но, что бы они там ни говорили, Володю это уже не могло смутить. Он решил пробиваться к своей цели по-солдатски: смело, без колебаний, преодолевая все препятствия. Как человек, прошедший воинскую выучку, Володя, однако, хорошо знал, что одному ему не выиграть битвы, что во всяком бою нужны приданные средства, с помощью которых можно было бы переходить в атаку. Вот почему он прежде всего постарался привлечь на свою сторону в качестве верного союзника Настенькину мать. Это ему удалось.
Мать делала свое дело. Делала, так как была крайне заинтересована в нем: пожилой женщине уже давно хотелось ввести в свой дом зятя, который мог бы стать главой семьи, ее кормильцем и поильцем. Результаты уже чувствовались. Вчера Володя поцеловал Настеньку, и она не ответила ему пощечиной, на которую он вполне мог рассчитывать. Сейчас, правда, она не захотела с ним разговаривать и скрылась в своей горенке. Но ведь и это понятно: Настенька стыдится вчерашнего…
Володя не спеша доел кашу, запил ее терновым взваром и, крикнув: «До свиданья, Настенька! Приходи в клуб!», в самом великолепном расположении духа вышел на улицу.
С той поры он стал ежедневным гостем в доме Насти и ее матери. То привезет с поля соломы, то напоит корову и овец, почистит хлев, то плетни поправит, то засыплет мякиной завалинку, то наличники, ставни починит… На глазах удивленных селян Настенькина хатенка прямо-таки помолодела, похорошела и смотрела на мир ясными, улыбающимися окнами, заново вставленными золотыми руками Володи. Хатенка как бы подмигивала овдовевшим бабам: знай, мол, наших, а вот у вас так не получится! И по селу пополз недобрый слушок: бывший сержант Владимир Гришин живет с Настёнкой-учетчицей не расписавшись.
— Слыхали, бабоньки? — начиналось у колодца.
— Это ты, кума, небось о Настёнке?
— А о ком же? Стыду-то, стыду! А Орина, бывало, не нахвалится: «Она у меня скромница да разумница!» Хороша скромница! Ухватила парня да к себе в постель!
— И в кого она у них такая? Покойный ее отец тележного скрипу боялся, а тут на тебе!
— В кого, баишь? И-и-и-и, милая! А Оришка-то! Неужто ты ее не знаешь? Это она теперь присмирела, а в молодости-то — и — и-и-и…
Самому Володе обо всем говорили прямо в глаза. Он смеялся, отшучивался, не подтверждая, однако и не отрицая версии, пущенной бойкими на язык вдовушками. Володе, конечно, было неудобно, но он решил, что слух этот ему не только не помеха, а даже на пользу — с его помощью он надеялся скорее склонить упрямую Настеньку…
Вода камень точит…
Настенька мысленно положила подождать еще месяц: ежели за это время не получит весточки от Селивана, тогда… Она еще не знала, что сделает тогда. Но понимала: что-то должно случиться такое, от чего Селивану будет хоть чуточку больно. Может быть, назло ему она и вправду выйдет замуж — что же ей остается делать? Но это потом, потом, когда пройдет этот страшный месяц. А до той поры она чаще будет выезжать в МТС, где ребята ее бригады ремонтировали тракторы и комбайны и где ей было очень хорошо. Там и для нее дел хватает! Она читает трактористам и комбайнерам свежие газеты, кипятит чай, греет воду для умывания, немножко кокетничает с ними — не без того: должна же она быть уверенной, что нравится им по-прежнему! Так все-таки легче переносить боль, причиненную ей Селиваном.
Но с какого-то момента она почувствовала холодок в отношениях к ней молодых трактористов. Встревоженная Настенька стала искать причину, засматривать в их глаза, чутко прислушиваться к разговорам. Но внешне ничего не изменилось. Тем не менее она видела, что встречают они ее приход не так уж радостно и бурно, как раньше.
Наконец Настенька решилась спросить прямо:
— Ребята, скажите, вы на меня обижаетесь?
— Да с чего ты взяла? — закричали они хором.
— Нет, ребята, я серьезно. Правда, не обижаетесь?
— За что же, Настенька? — улыбнулся пожилой комбайнер. А сидевший рядом с ним чумазый, усыпанный золотыми веснушками и забрызганный машинным маслом тракторист, пряча озорные свои глаза, вдруг спросил:
— Вот только почему на свадьбу не приглашаешь?
«Ах вон оно что! Так я и знала!»
Настенька вспыхнула вся, потом побледнела.
— На какую свадьбу? Ты что, Вася, белены объелся?
— Все говорят…
— Дураки говорят, а ты их слушаешь!
Губы Настеньки покривились, глаза заблестели слезами, и она бегом выскочила из мастерской.
Всю дорогу она думала о Селиване, уже обвиняя его и в том, что случилось с ней в МТС. Войдя в свою избу и, как всегда, увидев там Володю Гришина, она с такой яростью набросилась на него, что тот пулей вылетел на улицу.
— Чтобы ноги его у нас больше не было! — закричала она на мать и залилась слезами: теперь Настенька знала, что то, чего она так не хотела и так боялась, уже свершилось в ее душе, что она сломлена. Выплакавшись, она ненавидящими глазами посмотрела на мать, вяло усмехнулась, поморщилась и сказала: — Поздравляю, мама. Будет так, как тебе хотелось. Готовь подвенечное, где оно у тебя там?..
На другой день, веселая и беспечная, Настенька шла под руку с Володей Гришиным в сельсовет регистрировать брак.
А уже через месяц она стала замечать за собой то, что и должно было рано или поздно произойти с нею: Настеньке все чаще хотелось остаться одной в своей комнатушке. Вот и сегодня, в это воскресенье, с самого утра она почувствовала, что ничего еще в жизни так не желала, как того, чтобы поскорее ушел куда-нибудь муж. А Володя словно бы чуял неладное и не отходил от нее, все ласкался, целуя и вороша мягкие, струившиеся сквозь его пальцы волосы жены. А Настеньке думалось, что, если так продлится хотя бы еще один час, она может умереть. Но вот Володя наконец оделся и хлопнул дверью.
Настенька бросилась на кровать и долго беззвучно плакала. А потом насухо вытерла глаза, села у окошка, подышала на него и в образовавшийся крохотный влажный глазок долго глядела куда-то далеко-далеко на этот огромный холодный мир, пока там, у горизонта, не умерли, поблекнув, разноцветные краски заката.
О чем она думала?
О том ли, как несправедлива бывает к людям судьба?
О своей ли роковой оплошности? Или о том, как сложна жизнь на земле и как трудно быть взрослой на этом белом свете? Может быть, она впервые узнала, что такое несчастье? Ведь кому-то очень нужно, чтобы человек знал и это, а узнав, сказал в горькое свое утешение: «Жизнь прожить — не поле перейти».
Глава шестаяСтаршина Добудько
Старшина Добудько жил не в офицерском общежитии, а в рыбачьем поселке на берегу моря, в трех-четырех километрах от расположения полка. Поселок большей частью был заселен чукчами, но там жили также русские и украинцы, и среди них такие, которых можно было назвать коренными жителями Дальнего Севера. Добудько давно уже успел перезнакомиться со всеми и проводил среди них «политико-разъяснительные» беседы. С помощью жены он сравнительно быстро научился разговаривать по-чукотски и теперь довольно бойко балакал с охотниками, рыбаками и оленеводами, а своим однополчанам рассказывал, что он отнимает хлеб у местных шаманов.
— Однажды так заспорил с одним, — хвастался Добудько перед полковыми товарищами, — что припер его до стенки. А он разозлился и давай есть мухомор — это он заместо горилки, чтоб одурманить себя. Наелся так, что очи на лоб полезли…
— Это ты, случаем, не о тесте своем сказки сказываешь? — подзадоривали Добудьку однополчане, которые всегда с охотой слушали побасенки старшины.
— Ни! — отвечал Добудько с важностью. — Мой тесть — потомственный охотник на песцов. Его я давно перевоспитал, сам зараз с шаманами воюет, аж клочья от них летят!
Иван Сыч и Петенька Рябов без труда нашли хату своего старшины. Возле нее солдаты увидели трех малышей, как капли воды похожих друг на друга и различавшихся только ростом. Шапки у них были сшиты из шкурок молодых оленей, на ногах — что-то похожее на унты (потом уж Добудько пояснил, что это не унты, а плекоты — так местные жители называют обувь из нерпичьей шкуры). Дети играли, не замечая подошедших. Наконец старший увидел, что-то крикнул братьям, и все трое, вмиг прекратив возню, уставились узкими горячими глазами на незнакомых солдат. Несколько секунд длилось это немое изучение детьми неведомых пришельцев. Потом старший осмелился и спросил: