— Передо мной такие напуганные лица, что я начинаю подозревать вас в серьезной подрывной деятельности, — пошутил Маркус.
Хозяйка кисло улыбнулась:
— Что вы, дядя Экебот, какая подрывная деятельность… Просто про ваш Трибунал ходит столько ужасных историй…
— Что значит «про ваш»? — не преминул уточнить командир. — И что значит «ужасных»?
Девушка заерзала на месте.
— Трибунал очень жестоко обращается с людьми, Которых считает врагами! — наконец, выпалила она, Потому что это была правда.
— Что значит «жестко» и что значит «считает»?! — Командир требовал все новых объяснений.
Марта прожила слишком короткую жизнь для подобных дискуссий. Вместо того, чтобы остановиться, девушка начала горячиться:
— А разве не Трибунал сжег на костре старца Серафима! Он был славен тем, что исцелял людей и разговаривал с животными, а ему не простили того, как он поговорил с одним из командиров!
— Серафим впал в ересь! — жестко отрезал Экебот. — Спасая заслуженное старцем вечное спасение, Трибунал приговорил его к мученической смерти…
— Но, это же абсурд!!! — девушка уже не могла остановиться: — А Дэвид Джомрок? Его исключили из человеческого рода и объявили охоту сродни той, что устраивают на лис и кабанов. Разве это может быть названо «нравственным»?
— Марта, дорогая моя, — раздумчиво произнес Экебот. — Скажи, ты просто «прикалываешься», так это у вас, кажется, называется? Ты, ведь, несерьезно говорила и про Серафима и про Джомрока?
Командир вопросительно уставился на Марту, но не стал ждать ответа, а пустился в неторопливые объяснения. Кому как не взрослым растолковывать детям прописные истины!
— Дэвид искалечил судьбы тысячам людей, если считать не только несчастных женщин, но и их семьи. Разве такой человек не заслуживает наказания? И разве не должна обрушиться кара на головы тех, кто ему помогал?
Выдержав необходимую паузу, Экебот продолжил:
— Совсем недавно состоялся Суд над женщиной, которая некогда была любовницей Джомрока. Уже будучи дряхлой старухой, она все равно пыталась сбить с толку его преследователей. Но это привело к новым жертвам! И каким!!!
Марта обратилась в слух.
— Девочка семи лет! Зато она заразила князя каким-то своим детским заболеванием, и он скончался… в жутких мучениях.
Раздался грохот. Пьер, отшвырнув стул, выходил из зала. И Мартин жалобный возглас: «Нет! Неправда!», так и не сорвался с губ.
— Ну и нравы в вашем замке! — покачал головой Экебот. — Это, ведь, Пьер был? Вы тут без взрослых совершенно разболтались. Но, впрочем, именно по этой причине я и направлен сюда.
Марта думала только об одном: «Неужели и ее бабушка, как та любовница на Суде, виновата в том, что произошло?…» По этим мыслям словно из пушки выстрелили слова Маркуса:
— Дорогие мои, сейчас война…
Что тут началось… Старшие заговорили хором, а младшие разом заплакали. Но все замолчали в одну секунду, ожидая пояснений.
— Настало время последней, «фиолетовой», атаки, — говорил Экебот. — Ваши отцы и матери, братья и сестры уже два месяца сражаются у границ Синей. Неизвестно, сколько еще потребуется сил и времени. Трибунал нравственности посылает вам воспитателя. Разрешите представить вам леди Говиру.
Та единственная женщина, которая была замечена среди воинов, поднялась. Она была прямая и сухая как палка.
— Здравствуйте, дети! — с заученной бодрой интонацией произнесла воспитательница.
Ребята переглянулись.
— Леди Говира приглашена следить за вашим нравственным развитием, — рассказывал Экебот Маркус — Она будет поддерживать постоянную связь с Методистами Трибунала. Так что не очень шалите! А- сейчас леди Говира изложит распорядок дня.
Женщина достала из кармана, который условно можно было бы назвать нагрудным, многократно сложенный лист и начала читать:
7.50 — подъем,
8.00 — зарядка,
8.30 — водные процедуры,
9.00 — завтрак,
9.30 — уборка в комнатах,
10.00 — общественные работы (огород, кухня, замок),
12.00 — лекции по идеологии нравственности,
13.30 -обед,
14.00 — тихий час,
15.50 — подъем,
16.00 — полдник,
16.30 — рисование,
18.00 — коллективные игры,
19.00 — ужин,
19.30 — семинар по идеологии нравственности,
21.00 — второй ужин (кефир),
21.30 — водные процедуры,
22.00 — отбой.
Леди Говира закончила. В гробовой тишине раздался голос Леона:
— Интересно, а что это за фигня такая — «водные процедуры»?
Все так и прыснули. Даже солдаты Трибунала заулыбались. Но Говира произнесла ледяным тоном:
— Встаньте, молодой человек!
Леон развязно поднялся. Марта с тревогой смотрела на своего друга.
— Как тебя зовут?
— Леон.
— Запомни, Леон, чистота речи входит в понятие нравственного человека. Если бы твой вопрос прозвучал так: «Скажите, пожалуйста, что такое «водные процедуры?», я бы ответила: «Это система закаливания и оздоровления организма». Впредь любого ждет наказание за нецензурные высказывания!
Леди Говира потянулась к другому карману, и к ужасу детей достала еще один испещренный мелким почерком листочек.
— Система наказаний является пока самой недоработанной частью, — сказала она, словно извиняясь. — А сейчас мне нужно, чтобы вы выбрали старосту. Итак?
— Марта, — сказала Жанна.
— Марта, — сказала Ирэна.
— Марта, — сказал маленький Люк.
Имя грет-лоттской княжны называл каждый ребенок. Но девушку совсем не привлекало сотрудничество с Трибуналом:
— Я отказываюсь! Я не хочу!
— Слова «хочу» нет в лексиконе нравственного человека! — строго заметила леди Говира. — Вместо него существуют «надо» и «должен»! Ваша кандидатура утверждена!
Воцарившуюся тишину прервал Экебот Маркус:
— Рождение Нового человека не может обойтись боа крови и усилий! Но вас ждут интересные насыщенные времена!
— Это мы поняли… — мрачно произнес Леон.
Марта испуганно перевела взгляд с друга на воспитательницу, но та уже закончила демонстрацию силы.
Обескураженные и, к тому же, голодные расходились дети после собрания. «Да, повезло Настене!» — одновременно подумали Николетта, Джулия и Эльза. А Диана так и сказала: «Надо было замуж выходить!» А Леон сказал: «Пожалуйста, выходи за меня!» А Марта подумала: «А я на войну пойду!» и отправилась в западную башню.
20.
Почти под самой крышей западной башни располагалась комнатка, где хранилось военное снаряжение Греты и Лотты. Нет, это было не то самое оружие, с которым воевали сестры. Оно появилось здесь в пятую годовщину победы в «синей» атаке. Как и все жители страны, оружейники не знали, что стало с телами воительниц. Присланные доспехи и мечи были рассчитаны на здоровых людей.
Получив странный подарок, сестры приказали отнести его в западную башню, но тем же вечером написали благодарственное письмо оружейникам. Они искренне оценили мастерство, с которым все было исполнено. Однако, продолжая служить своему королю, не травмировали граждан рассказом о своем внешнем виде.
На протяжении веков комната со снаряжением была запрета как чулан с ненужным хламом. Ее заново открыл Мартин отец, когда был мальчиком. С тех пор здесь располагался «штаб» маленьких грет-лоттцев. Марта любила бывать здесь. Она зажигала свечи и примеряла то серебристую кольчугу Греты, то золотистую Лотты. Поднимала то один меч, то другой. Любовалась черепаховым и инкрустированным щитами.
Ульрик Грет-Лоттский ничего не взял отсюда:
— Преступление в грязи сборов валять эти произведения искусств!
Сейчас, к удивлению Марты, здесь уже кто-то был. Она осторожно приблизилась и заглянула. На низком стульчике спиной к ней сидел Пьер. Он всхлипывал и прерывисто дышал.
— Что с тобой? — спросила княжна.
Молодой человек вздрогнул, что-то со звоном упало на пол. По темному контуру Марта поняла, что это кинжал Греты. На пол уже капала кровь.
— Ты что?! — оторопела княжна, но все поняла и начала действовать решительно.
Она знала, что единственный способ остановить кровь из раны, нанесенной кинжалом Греты, — это приложить кинжал Лотты. Первое оружие было сделано из зуба морского чудовища; второе из рога серебристого единорога.
— Марта, уйди! Не надо! — твердил Пьер, но белое лезвие было уже в руках девушки.
Молодой человек попытался увернуться, но чуть не упал. Марта обхватила его за плечи. Поймав левую руку, опустилась на пол и дотронулась до пульсирующего бурого запястья. Кровь остановилась в ту же секунду. Вторая рука безвольно сдалась. Пьер плакал:
— Марта, зачем?… Я не могу больше жить… Я его ненавижу…
— Кого?! — не понимала Марта. — Экебота?
— Джомрока!
— Князя?! Но почему?!
— Этот подонок искалечил всю мою жизнь… — стонал Пьер. — Даже после смерти он продолжает мучить меня. Я не могу больше!
— Ты бредишь! Кто он тебе, чтобы так убиваться?! Лицо молодого человека исказила судорога:
— Он — мой отец…
— Как? Что ты такое говоришь? — забормотала девушка. — А как же Оливье де Кресс, и мама твоя Лилиана…
— Моя мать была шлюхой! — резко бросил молодой человек. — Будучи женой графа, она спуталась с Джомроком, и я родился именно от этой связи. Когда мне было восемь лет, тайна раскрылась. Отец, вернее, граф, зарезал ее прямо у меня на глазах.
Пьер дрожащей рукой провел рукой по щеке, словно стирая невидимую кровь:
— Граф хотел убить и меня, но прибежала кормилица. Она спрятала меня. Дико воя, отец ломился в ее каморку: рубил дверь мечом, царапал обшивку ногтями. Потом он заколол сам себя…
— Пьер… — прошептала Марта. — Пьер…
— Я лишился родителей, титула, даже права на хорошее отношение. Все эти годы я обманом пользуюсь добротой твоего отца. Ведь он думает, что я сын его несчастного сошедшего с ума друга…
— Папа любит тебя как родного сына! — с чувством проговорила Марта.
Пьер смотрел в огромные глаза Марты, полные сострадания и теплоты. Оторваться было невозможно. И скоро весь мир стал блекнуть и растворяться как забытая под дождем акварель. Марта заплакала от переполнявшей нежности. Ее душа словно увидела натянутые через весь мир серебряные нити, которые связывают людей и звенят мелодиями судеб, доигрывая такты за ушедших… Калерии Дорнвилль и Дэвида Джомрока уже не было на Свете. Они разминулись на пятьдесят лет при жизни и на пять минут после смерти… Но то, что они не сказали друг другу, могли сказать их дети.