Визентини был последним представителем семьи потомственных нотариусов, и его контора на улице Джардини уже много лет занималась делами Джованни Ровести. Ровесник единственного сына издателя, Антонио, он учился с ним вместе в знаменитом лицее Парини, с тех пор, правда, прошло сорок лет, и сейчас обоим было под шестьдесят. Но если подтянутый, следящий за собой нотариус выглядел моложе своих лет, то Антонио казался глубоким стариком. Вялый, болезненного вида, он давно потерял интерес к жизни и без борьбы сдался на волю наступающей старости. Антонио и смолоду производил впечатление меланхолика, теперь же во всем его облике чувствовалась глубокая апатия. Великий Ровести умер два дня назад, а его безвольный сын уже решил свое будущее: издательство он передаст в крепкие, надежные руки, а сам переедет в Венецию. Ни для кого не было секретом, что там, во дворце Вендрамина Калерджи, за игорным столом казино он будет предаваться последнему из доступных ему теперь пороков. Страстное когда-то желание возглавить издательство с годами ослабевало, а потом и вовсе сошло на нет. Наследство интересовало его лишь настолько, насколько позволяло без всяких усилий доживать в свое удовольствие отпущенные ему годы.
Мария Карлотта сидела между ним и Соней. В знак траура девочку нарядили в платье из черной тафты, на редкость некрасивое по сравнению с элегантным брючным костюмом ее матери. В прошлом модная манекенщица, про которую много судачили в светских салонах, Соня была настоящей красавицей. Черный с серебристым отливом лен костюма придавал ее красоте какую-то особую силу. В тридцать семь лет она выглядела удивительно молодо: стройная фигура, свежая кожа, великолепные пышные волосы без единого седого волоска. В мочках ее ушей и на длинной ухоженной шее мерцали крупные черные жемчужины. Еще со времен юности, когда она без памяти была влюблена в Джулио де Броса, не обращавшего на нее никакого внимания, Соня душилась одними и теми же, очень дорогими, но слишком резкими духами, и, возможно, эта верность духам означала и верность той давней любви.
Сидящего рядом с Соней Пьетро Ровести раздражал этот запах. Пьетро родился от первого брака Антонио, сейчас ему было уже тридцать. Глубоко привязанный к своей матери, Федерике Франчи, он питал к Соне неприязнь, граничащую с ненавистью. Напротив него сидела Анна, его тетка. От отца она унаследовала только одну черту характера — железную хватку.
Анна тоже ненавидела Соню — «Выскочка, — говорила она, — втерлась в семью без зазрения совести!» — хотя справедливости ради надо сказать, что и остальных она не жаловала своей любовью, называя за глаза исключительно оскорбительными прозвищами. Соня была у нее шлюхой, Мария Карлотта — безродной дворняжкой, потому что родилась, когда Антонио еще не был разведен с Федерикой; самого Антонио она звала Эйнштейном, а его сына от первого брака — профессором, причем надо было слышать, с каким презрением она произносила это слово. Даже ее собственный муж Франко Фальконери не избежал общей участи: из инженеров был разжалован женой в прорабы. Анна с годами успела забыть, с какой энергией в свое время добивалась взаимности одного из самых красивых и блестящих молодых людей Милана. В конце концов он уступил ее натиску, решив, что не так уж плохо жить в свое удовольствие, купаясь в лучах славы могущественного Ровести.
Лишь двоих из семьи она помиловала, это были ее собственные дети, Патриция и Джованни. Задавленные диктатом матери, они ничего не добились в жизни: Джованни безуспешно пытался стать менеджером, Патриция вообще ничем не занималась.
Наследники за дубовым столом молча ждали, когда нотариус приступит наконец к чтению завещания.
— «Настоящим завещанием, — отчетливо произнося слова, начал читать Визентини, — назначаю свое имущество следующим образом: издательство переходит к моим детям, Антонио и Анне, в равных долях, так же как и особняк на улице Сербеллони в Милане…»
Присутствующие рассеянно слушали пункты завещания: они давно знали, кто и что получит после смерти Джованни Ровести. Охотничье поместье отходило внуку Джованни, вилла в Стрезе — его младшей сестре Патриции, яхту «Каприччо» и виллу в Порто-Ротондо получал Пьетро, а венецианский дом издательства становился собственностью Сони и Антонио. Своей любимице Марии Карлотте Ровести завещал самое дорогое, что у него было, — старика Римлянина. Все расценили это как причуду выжившего из ума деда, — какую ценность может представлять собой устаревший печатный станок?
Под монотонный голос нотариуса Соня мечтала о богатых великосветских приемах, которые она теперь будет устраивать в своей любимой Венеции; Анна продумывала план, как бы выжить из старинного дома на улице Сербеллони семейку брата; Пьетро видел себя на борту красавицы яхты в окружении полезных для него людей. Антонио же, слушая отцовские распоряжения, лишь удивлялся: откуда у старика за неделю до смерти взялись силы исписать столько страниц?
— «Все драгоценности моей жены Веральды, — читал между тем нотариус, — за исключением гарнитура из бирюзы и бриллиантов, должны быть поделены уважаемым ювелиром Роберто Кортезини на две равноценные части и переданы во владение моей дочери Анне и моей невестке Соне. Вышеупомянутый гарнитур, а также восьмая часть ценных бумаг, хранящихся в Банко ди Кредито, переходят к моей бывшей невестке и матери Пьетро Федерике Франчи».
Пьетро вспомнился вдруг последний семейный сбор. Была пасхальная суббота. Обед уже закончился, официанты подали кулич и разливали шампанское. Старик поднял бокал.
— Я хочу выпить за стадо козлов, — сказал он с какой-то злорадной улыбкой и, видя, что все смотрят на него с недоумением, разъяснил: — За вас, присутствующие мужчины!
В столовой воцарилась гробовая тишина, официанты деликатно вышли.
— Мне недолго осталось, — продолжал дед, — поэтому скажу вам откровенно: вы с вашими дурацкими амбициями готовы развалить то, что я строил всю жизнь. Но сколько бы вы ни суетились, вам это не удастся, даю слово. — И, спокойно встретив взглядом поток злобы, устремленный на него из каждой пары глаз, он поднес к губам бокал.
Неожиданно он побледнел и закашлялся. Все подумали, что это конец, однако старик дотянул до середины августа. Но теперь, слава богу, руки у них развязаны. Они полностью перестроят работу издательства и выведут его в лидеры европейского рынка.
— «…девятого августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года». Дальше следует подпись: Джованни Ровести, — закончил нотариус и смолк.
Все, кроме Марии Карлотты, которая успела за это время составить из лежащих на столе скрепок длинную цепь, насторожились: в завещании не было ни слова о тысячах миллиардов, которые должны были лежать в Швейцарии, в одном из банков Лугано.
— А миллиарды? — первой задала волновавший всех вопрос Анна. Она вскочила с места и обвела глазами сидящих, как бы стремясь удостовериться, понимают ли они серьезность происходящего.
Джованни, Патриция, Соня, Антонио и Пьетро с немым вопросом повернулись к нотариусу. Только Мария Карлотта продолжала увлеченно заниматься скрепками.
Визентини лишь развел руками.
— Не знаю, что и сказать. Здесь, — он указал на документ, — о деньгах ничего не сказало.
— Они должны были быть разделены поровну между отцом и тетей Анной, — с уверенностью сказал Пьетро.
— Я не поверю, что отец мог об этом забыть, — резко сказала Анна. — Он никогда ничего не забывал.
— Вы можете связаться с банком, где лежат эти деньги, — посоветовал Визентини.
Но выяснилось, что банк уже закрыт, — было больше шести вечера. Директора тоже найти не удалось, он оказался в отъезде.
Когда наследники дружной толпой покидали нотариальную контору на улице Джардини, совсем стемнело. Мария Карлотта подняла глаза и увидела звезды. Они сверкали на черном небе и казались близкими. Ей даже почудилось, что они подмигивают. Точь-в-точь, как дедушка, когда очень похоже изображал кого-нибудь из родственников. Она устала от глупого сидения за столом, ей хотелось побыть одной. Пока взрослые, не скрывая своего возмущения, продолжали обсуждать случившееся, она забралась в родительский лимузин.
Утром во время похоронной церемонии наследники Ровести усердно демонстрировали перед всеми свою скорбь по поводу «невосполнимой утраты» и, надо сказать, были искренни в своем горе: тысячи миллиардов, которые лежали у них почти в кармане, бесследно исчезли, баснословное богатство превратилось в мираж.
Лишь к вечеру следующего дня, дозвонившись до руководства банка в Лугано, они выяснили, что капитал Ровести еще два года тому назад был переведен в Панаму. Оттуда деньги отправили в лондонский Юнион-банк, но до адресата они не дошли. Как могло случиться, что тысячи миллиардов испарились по пути из Панамы в Англию, — ни у кого в голове не укладывалось.
ГЛАВА 2
— Ради бога, Мария Карлотта, постарайся вспомнить! Вы с дедушкой были вдвоем, он сам попросил, чтобы ты приехала. Может, он что-то говорил тебе? Ну ответь же, наконец!
Стоя на коленях возле постели, Соня пыталась привлечь к себе внимание дочери, добиться хоть какого-то ответа. Она была все в том же черном льняном костюме, ожерелье на шее мягко поблескивало в полумраке. Марии Карлотте очень нравится этот жемчуг. И не потому, что стоит уйму денег, об этом она никогда не думала, а из-за своего мерцающего блеска.
Они вернулись домой недавно. Слуги суетились, накрывая к ужину, но Силия повела девочку прямо в детскую, чтобы накормить отдельно. Мария Карлотта так проголодалась, что съела две отбивные котлеты и большую порцию клубничного мороженого. Отказавшись наотрез принимать душ, она забралась в постель и включила телевизор, ей хотелось посмотреть мультфильмы, которые показывали по частному каналу.
Из столовой, расположенной под ее комнатой, доносились возбужденные голоса. Она различила резкий голос тети Анны, голоса Джованни и Пьетро. Теперь что-то говорит мама. Должно быть, они продолжают обсуждать, куда подевались дедушкины миллиарды, — неужели им не надоело? Словно в ответ на ее мысли громко и отчетливо раздается «Хватит!». Это выкрикнул во все горло отец и тут же ушел к себе: она слышит его шаги у себя над головой. В коридоре все ближе стук каблуков, и в комнату входит Соня. Вот, приблизив свое усталое, с размазанной в углах глаз тушью лицо, она что-