нибудь, — подумал он, — мои внуки так же будут любоваться неувядающей красотой вечной Венеции». Пустынная площадь, на которой он остановился, показалась ему вдруг нереальной. Словно он случайно забрел на съемочную площадку, с которой не успели убрать декорации уже отснятого фильма, или видит сон, где знакомые и вполне конкретные детали обретают призрачный облик. «Красота живет по своим особым законам, — пришла ему в голову неожиданная мысль. — Найденный между страницами старинной книги засушенный цветок продолжает источать аромат».
Память о красоте переживает саму красоту — эта мысль всегда омрачала его жизнь, даже в самые счастливые минуты напоминая ему о неизбежности утраты. Так было и сейчас, когда он шел по бесконечно любимому городу на свидание с Марией Карлоттой. В нем странно уживались мужская твердость и тонкая женская чувствительность, рациональность и интуиция, помогавшая делать правильный выбор.
— Ты чувствителен, как женщина, — с осуждением говорил отчим Стелио, любивший Паоло как родного сына.
Воспитанный в духе фашистских представлений о мужестве, отчим считал, что настоящий мужчина должен обладать решительным характером. Женственная мягкость Паоло смущала его, он не мог найти ей объяснения. Паоло, со своей стороны, чувствуя, что Стелио в глубине души любит его, не обижался на его не всегда тактичные замечания.
Многие считали, что Паоло всегда везет, на самом деле он продумывал в жизни каждый шаг, предвидя, предчувствуя и просчитывая возможные последствия. Женщины любили его и относились к нему с доверием. Их привлекала его душевная тонкость, и, даже когда роман кончался, они продолжали поддерживать с ним дружеские отношения. Так получилось и с Соней Ровести: любовная связь переросла в тесную дружбу. Когда ей понадобилась помощь, она обратилась именно к нему, и Паоло примчался по первому же зову, тем более что, считая себя сыном Джованни Ровести, относился к Марии Карлотте как к родной племяннице. Признавал или не признавал его сам Ровести единокровным сыном, Паоло не знал, хотя этот вопрос всегда волновал его. Если не признавал, то почему тогда доверил ему одному часть тайны, имя которой тысячи миллиардов лир? Почему?
Вот уже тринадцать лет законные наследники издателя как вороны кружат, высматривая добычу, но тщетно — богатство, на которое они рассчитывали, таинственно исчезло, словно сквозь землю провалилось. Паоло, выполняя волю старика, все эти годы молчал. Но правда ли Джованни Ровести хотел именно этого? Или он предлагал всем, в том числе и ему, Паоло Монтекки, равные возможности в охоте за спрятанными сокровищами? Старик ничего не делал случайно, у него должна была быть ясная цель. Паоло ломал себе голову, пытаясь представить, чего же хотел умерший издатель на самом деле, какова была эта загадочная цель. Он был единственный, кто не получил ничего после смерти старика, и, вместе с тем, единственный, кто знал, что тысячи миллиардов были обращены в бриллианты. На его глазах издательство пришло в упадок, семейство лишилось наследственных капиталов. При реорганизации фирмы Ровести Паоло остался в выигрыше: новое руководство поручило ему возглавить три периодических издания.
Как и все остальные, он полагал, что Мария Карлотта — единственная, кто владеет ключом к тайне огромного наследства, но не хочет об этом рассказывать, делая вид, что пребывает в неведении. Когда Соня обратилась к нему с просьбой приобщить дочь к журналистике, Паоло сразу же понял, что ему открывается возможность выйти на верный след. Только главное — действовать осторожно и проявить максимум терпения.
Соня позвонила ему в четверг во время редакционного собрания. Секретарша сказала ему по селектору:
— Паоло, извини, с тобой срочно хочет поговорить синьора Ровести, что ей сказать?
— Соедини меня с ней, — ответил Паоло.
Он не разрешал беспокоить его во время собраний, но испугался, что у Сони дурные вести, и, изменив правилу, взял трубку.
Выслушав то, что сказали ему на другом конце провода, он быстро повесил трубку и безо всяких объяснений вышел из кабинета, оставив присутствующих в полном недоумении.
Соня ждала его в Гранд-отеле, где имела обыкновение останавливаться с тех пор, как был продан особняк на улице Сербеллони.
— Мне нужна твоя помощь, — сказала она Паоло после того, как нежно обняла его и поцеловала. — Мне и моей дочери.
В ее тоне было что-то театральное, но Паоло видел, что Соня и в самом деле очень обеспокоена.
— Мне кажется, — продолжала Соня, — что, если у Марии Карлотты появится интересное дело, она будет чувствовать себя более уверенной. — В голосе Сони звучала материнская озабоченность. — Что ты об этом думаешь?
Так родилась идея сделать из Марии Карлотты, последней в роду Ровести, престижную журналистку, тем более что для этого у нее были все данные: она была красива, как мать, порядочна, как отец, честолюбива, как дед. Живая интересная работа могла бы помочь ей побороть застенчивость, почувствовать себя нужной, найти свое место в жизни.
Когда Паоло вышел на освещенную солнцем площадь Пизани, раздался удар колокола — на колокольне церкви Санто-Стефано пробило час. Ветер стих, и густой низкий звук долго звучал в воздухе, а потом к нему присоединились скрипки и виолончели из Палаццо Пизани, где находилась консерватория. Журналист остановился перед зданием, облицованным светлым, привезенным с острова Истрия камнем, и огляделся вокруг. У распахнутых настежь створок широких дверей стояли студенты и громко разговаривали на венецианском диалекте. Из открытых окон доносились разрозненные ноты, однако в этой веселой вакханалии звуков Паоло уловил минорную тональность. Ему стало не по себе, и он еще раз обвел глазами стоящую молодежь, надеясь увидеть среди толпящихся перед входом девушек Марию Карлотту. Ему показалось, что она стоит к нему спиной, в джинсах, дубленой куртке и голубой шерстяной шапочке, но девушка обернулась и оказалась молодым человеком с бородкой и нежным ликом Иисуса Христа.
Чувствуя себя неуютно и беспокойно среди галдящих студентов, он вошел в атрий, откуда уходила перспектива внутренних двориков, зажатых высокими стенами здания. Римские императоры смотрели на него сверху вниз своими пустыми глазницами, и в этих слепых взглядах было что-то трагическое. Неожиданно все звуки стихли, и в воцарившейся тишине Паоло услышал оглушительный стук собственных каблуков по каменным плитам. На широкой лестнице под аркой он заметил людей в белом с носилками в руках; они почти бегом спускались вниз. В воздухе повисла одиночная скрипичная нота, резкая и визгливая, похожая на лязг. Когда люди в белых халатах поравнялись с Паоло, он увидел на носилках мертвое тело Марии Карлотты. Девушка была в джинсах и красной майке, ее мягкие черные волосы, словно только что расчесанные, рассыпались по плечам. Паоло подошел к носилкам и взял неподвижную холодную руку, на запястье которой выделялся кровавый надрез. Лицо Марии Карлотты было прекрасно, как у античной статуи.
ГЛАВА 5
Две таксы, черные с коричневыми подпалами, Боби и Пупетт, спавшие на ковре около кровати, неожиданно проснулись и одновременно повернули свои умные выразительные морды к двери. Потом встали и энергично завиляли хвостами, выражая радость. Золоченая медная ручка опустилась, дверь открылась, и на пороге комнаты появилась старушка с подносом в руках. Собаки заплясали вокруг нее в своем веселом танце, мешая ей пройти.
— Все, собачки, успокойтесь, — низким голосом проговорила Силия и осторожно поставила на полукруглый столик у кровати поднос с завтраком.
— Боби, Пупетт, идите сюда, — раздался сонный голос хозяйки, и собаки, снова одновременно, подбежали к постели, занавешенной бледно-лиловым тюлевым пологом, на которую падало солнце через открытые жалюзи.
Собаки, раздвинув носами полог, забрались на шелковую простыню и бросились лизать лицо и волосы лежащей женщины, которая, ласково отпихивая их, пыталась спрятать лицо в пуховую подушку. Через окно донесся всплеск воды и голос гондольера, спрашивающего у кого-то дорогу. Силия подошла к окну и закрыла его. Стало тихо.
— Силия, какая там погода? — еще не проснувшись окончательно, спросила Соня.
— Солнце. Ветер утих, — ответила Силия, отходя от окна.
В комнате главное место занимала кровать под балдахином времени Империи. У окна стояли два кресла с подлокотниками в виде крылатых чудовищ. Остальную часть обстановки составляли столики, заставленные безделушками и фотографиями в дорогих серебряных рамках, комод с выдвижными ящиками, также времен Империи, бронзовые часы с маятником, которые тикали нежно и мелодично.
— Сколько времени? — снова раздался голос из-за полога.
— Час. Нет, прошу прощения, без десяти час. Забыла, что они спешат на десять минут.
С трудом наклоняясь, Силия подбирала разбросанную по полу одежду: тончайшее белье с ручной вышивкой, вечерние туфли, черное шелковое платье, меховое манто, лайковые перчатки.
— Что слышно?
— Ничего особенного. — Силия приблизилась к кровати. — Садовник принес розы. Сегодня утром зацвели форзиции. Пришло приглашение на открытие парфюмерной выставки фирмы Феничи в Палаццо Грасси. И еще девочка не ночевала сегодня дома.
Силия говорила все это монотонным голосом, словно перебирала бусины четок, как человек, привыкший терпеливо произносить слова молитв. Потом она раздвинула тюлевый полог и улыбнулась, глядя на Соню в окружении собак.
Бывшая фотомодель, бывшая содержанка высокого ранга, бывшая звезда самых элитарных кругов общества, Соня была на грани пропасти. Судьба, щедрая на посулы, сначала вытащила ее из затхлого мирка маленького городка, вознесла на самый верх, превратив в первую даму, которой поклонялись и завидовали, а потом, словно наигравшись, безжалостно покинула. Без надежд, брошенная бывшими поклонниками, оставленная бывшими почитателями, пятидесятилетняя Соня больше времени проводила в казино, чем дома.
Соня села в постели, проснувшись наконец окончательно, и провела рукой по волосам, потерявшим от краски свой блеск. Растопыренной пятерней она убрала упавшие на лоб пряди и вздохнула коротко и резко, точно всхлипнула.