Она прекрасно понимала, что одной постели в таком случае недостаточно. Нужна крепкая связь, нить, которая никогда не будет оборвана. Рассказать ему о деньгах? Рано. Шантажировать? Но чем? Разве что чем-то таким, во что он может вляпаться с ее помощью?
И вдруг ее осенило: Лия! И как только это мысль закралась в ее сознание, она сразу же вспомнила все те странные взгляды, которые Глеб бросал на девушку. Лия красавица. От такой ни один мужик не откажется, тем более — Глеб.
Галина представила Лию рядом с Глебом, и ее передернуло. Девушка испытывала к нему такое отвращение, что даже подумать о том, чтобы… Но разве это имеет значение, когда речь идет об огромных деньгах? Придется и Лие кое-чем пожертвовать ради счастливого будущего…
Она вернулась в Санкт-Петербург и долго еще не решалась воплотить свой план. На расстоянии Аня казалась ей не таким страшным врагом, да и все, что случилось у Синицына, представлялось маловероятным. Прошел месяц, и Галина снова приехала к Павлу Антоновичу. Она надеялась, что к этому времени Ани уже и след простыл. Но та не исчезла, как наваждение, а упрочила свои позиции. Она сидела у его кресла, а он гладил ее, как кошку, все время, пока разговаривал с Галиной. Даже на ее короткий приезд он не мог оторваться от этой маленькой дряни. Синицын себе не принадлежал. И тогда, возвратившись, Галина решилась…
Обычно Галина оставалась у Глеба ночевать два раза в неделю и проводила с ним выходные дни. Но теперь, сославшись на болезнь, она отменила встречи. Более того, она перестала отвечать на телефонные звонки и совсем пропала с его горизонта. Через полторы недели, едва сдерживая гнев, он явился к ней сам, но не застал дома. Дверь открыла Лия. Она только-только вышла из душа и стояла перед ним, придерживая на груди большое банное полотенце. С мокрых волос стекали струйки воды, на плечах блестели мелкие капли.
Глеб посмотрел на нее так, словно впервые увидел. Она посмотрела на него, словно загнанная лань на огромного тигра, который неминуемо настигнет… И если бы не этот взгляд, клялся он потом Галине, он бы никогда не притронулся к ней. Она стала жертвой за минуту до того, как у него появились хоть какие-то намерения…
Он потянул полотенце к себе. Дернул быстро и резко, так, что она не успела ничего предпринять. Она бросилась бежать… («И куда бы ты думала? — говорил потом Галине Глеб. — В твою спальню!») Он нагнал ее и все еще стоял в нерешительности. Губы девушки дрогнули, словно она молила о пощаде, и Глеб, уже совершенно не владея собой, накинулся на нее…
На следующий день к нему пришла Галина и бросила на стол кассету.
— Тебе интересно узнать, что это? — спросила она.
— Разумеется…
Глеб никак не мог взять в толк, что происходит. Даже когда вставил кассету в видеомагнитофон и на экране замелькали возбуждающие сцены, он не сразу узнал в главном герое самого себя.
— Что такое? — поинтересовался Глеб, не в силах оторваться от захватывающей сцены на экране.
— Сие означает, что ты изнасиловал несовершеннолетнюю девочку.
— Неужели?
— Ей исполнится восемнадцать только через неделю. А относительно того, что она была с тобой не по собственной воле, у любого, кто просмотрит этот материал, сомнений не возникнет.
Глеб уставился на Галину в полном недоумении. Всегда считал ее идиоткой, а она оказалась еще хуже. Неужели она думает, что какая-то там запись…
— Так это ты записала? — спросил он.
Галина молча кивнула. Глеб изучал ее лицо; признаков ревности не было. Говорила она спокойно и уверенно, будто все просчитала заранее.
— Зачем?
— Мне нужно, чтобы ты кое в чем мне помог, — начала Галина и рассказала ему о Синицыне и о своих догадках относительно его материального положения.
Рассказала не все, а только то, что Глебу, на ее взгляд, необходимо было знать. Глеб слушал с большим удовольствием. В середине рассказа он поднялся и достал из серванта коньяк и две рюмки. Плеснул немного Галине, себе налил полную.
— Послушай, зачем было… Зачем тебе эта пленка? Я бы и так помог. Деньги надежнее любого шантажа.
— Пусть будет и то, и другое, — улыбнулась Галина.
Они долго просидели в ту ночь, планы роились в их голове, но ничего дельного так и не пришло на ум. В конце концов они решили немного подождать. Неизвестно, какой оборот примут события завтра… Подождать, но не упускать Синицына из виду.
Галина по-прежнему навещала Павла Антоновича раз в две недели. То ей якобы нужно было проведать в Москве больную подругу, то она привозила Лию на экскурсию в Третьяковскую галерею, втайне надеясь, что красавица внучка составит конкуренцию Ане, которая была лет на пять старше. Но каждый раз она видела одно и то же: старик пускал слюни и все больше и больше привязывался к своей новой игрушке.
Они с Глебом решили было действовать без промедлений, но тут Павел Антонович попал в больницу. В первый раз он провел там чуть меньше месяца, но в следующие полгода побывал в больнице трижды, пока врачи не поставили ему страшный диагноз — рак. Узнав об этом, Галина снова обрела надежду. Ей казалось, что именно в таком положении Синицын будет нуждаться в ней гораздо больше, чем в молоденькой вертихвостке. И может быть…
Галина удерживала Глеба от решительных действий так долго, что он стал подозревать ее в сговоре со стариком, а потому и последовал за ней в Москву после его звонка…
Вдоволь насмотревшись на спящую Аню, Галина отправилась в холл и позвонила Синицыну.
— Я нашла ее, — сказала она устало. — Но ты сам понимаешь, в каком состоянии.
— Галя, — запричитал Павел Антонович. — Тащи ее домой. Нанимай такси и немедленно волоки домой. А если будет упираться…
— Она не в состоянии даже подумать об этом, — успокоила его Галина. — Не переживай. К чему тебе лишние волнения? Я сейчас все устрою.
Она повесила трубку и поймала себя на том, что все еще надеется на чудо. Ей все еще мерещится, что он скажет хотя бы: «Галя, как я ошибся! Каким я был дураком, когда связался с этой девчонкой!» Или что-нибудь в этом духе. Так нет! Подавай ему эту безмозглую куклу. Пусть пьяную, пусть грязную, но только ее и никого больше. А ведь у Галины еще теплилась жалость к старику. Ну, нет. Раз чудес не бывает…
Она вызвала такси, заплатила шоферу две сотни сверх счетчика, чтобы выволок Аню из номера и затащил на третий этаж к Синицыну. Не самой же возиться с этой тварью!
Павел Антонович пытался разбудить ее, отчаянно шлепал по щекам, но девушка только тихо стонала и вертелась во сне. Поздно ночью Синицын и Галина сидели за столом в гостиной.
— Завтра же, Галя, завтра же утром поезжай с ней в банк. Я предупредил там всех. Вас будут ждать. Вас встретят.
— Не волнуйся так…
— Мое время уходит. Может, мне осталось совсем немного. Господи, Галя, да сними ты с головы этот дурацкий платок. Мне так непривычно видеть тебя в этой…
— В чалме, — подсказала Галина. — Я попыталась сделать химию в вашем столичном салоне. И знаешь, что случилось? Мне сожгли волосы. Так что придется потерпеть…
— Не понимаю. Химия… Салон… О чем ты говоришь?
— Действительно, до того ли тебе сейчас? Знаешь, что нужно сделать завтра сразу после того, как мы закончим с бумагами? Вам нужно уехать. Увези ее на Селигер на праздники, подальше от беспутных подруг. Иначе она не выйдет из этого состояния…
— Ты умница, Галя! Знаешь, она ведь на самом деле очень хорошая девочка. Но совершенно безвольная. А этим многие не прочь воспользоваться…
— Конечно.
21
7 января 2001 года
Вспоминая сына, Екатерина Ильинична Синицына расчувствовалась, глаза ее покраснели, заблестели влажно. Воронцов хотел утешить, положил ей руку на плечо, да вышло только хуже: хозяйка расплакалась, ушла в свою комнату, и еще долго оттуда доносились всхлипы.
Николай занял пост в гостиной и глаз не сводил с двери. Только раз вышел на кухню покурить, но, сделав две затяжки, сигарету бросил. Через некоторое время всхлипы за дверью умолкли и Екатерина Ильинична показалась на пороге, утирая глаза платком,
— Давай, — сказала она Николаю, — помянем, что ли, Борьку моего? Я ведь, веришь, ни на похоронах, ни на поминках даже стопочки не выпила. Водка его сгубила, так не грех ли за упокой его души ту же водку пить!
Женщина вынула из буфета маленькую бутылку водки, протянула Николаю.
— На, открывай.
И пока он возился с пробкой, грустно улыбнулась:
— Когда человек умирает, принято наливать рюмку водки, хлебом покрывать и оставлять так. Будто ему налито. Так я, знаешь, до чего дошла? Воду ему в эту рюмку налила. Чтобы хоть на том свете вел себя как человек!
Воронцов разлил водку, протянул рюмку Екатерине Ильиничне.
— Эх, Борька, Борька, — сказала она, посмотрев в потолок, — хоть там человеком будь. А то? — снова обратилась она к Воронцову. — Может, и откроются ему ворота в Царствие Небесное. Человек он был беззлобный, покладистый. Один порок только имел, да от него смерть и принял. Ну, не тужи, сынок, — снова обратилась она к кому-то наверху, — скоро и мать твоя там будет. Не долго уж ждать… Ну давай, что ли.
Выпили. Помолчали. Потом Екатерина Ильинична махнула рукой, словно решившись на что-то.
— Ладно, Коля, — сказала она Воронцову, — понравился ты мне. Никто меня на белом свете ни разу так внимательно не слушал. А потому все я тебе расскажу…
Поскольку Екатерина Ильинична к мужу большой любви не питала, то на все его похождения смотрела сквозь пальцы. Пусть, думала себе, гуляет. Зато приставать с супружеским долгом станет меньше. На всякий случай, конечно, страху на него напускала, изображая ревность по поводу и без. Это чтобы гулял, да не загуливался особенно. Украдкой — пожалуйста, а в семье, при детях изволь быть образцовым отцом и мужем.
Как пошла перестройка да стала разваливаться партийная организация, началась у Екатерины Ильиничны самая настоящая паника. Теперь парткомом не припугнешь, никто с гуляющим мужем разбираться не станет, без того проблем в стране хватает. Что, если Павлу на старости лет захочется по новой жениться? С чем она тогда останется? До пенсии еще далеко. На что жить? Как детей поднимать? Они-то хоть и выросли, все равно в родителях нуждаются и в помощи.