— Я скоро вернусь, — сказал он, потрепав ее — по плечу, а подскочившего Дика — по загривку.
Чубатый сидел дома не в лучшем расположении духа. Он еще вчера получил от Павла портрет Шмарина и проверил его по всем своим каналам — ничего. То ли Воронцов ошибся, считая, что Шмарин непременно должен быть в Питере, то ли этот человек не хочет, чтобы его нашли, — не прописывался, недвижимости не покупал, не регистрировался, нигде официально не работал и вообще никак не светился. Больше всего Чубатому не понравилось дело Шмарина. Неприятный тип.
Начальство требовало бросить всех людей на охрану важной политической персоны, прибывшей с Ближнего Востока, и по идее нужно было бы снять пост у дома Воронцова. Чубатый грыз заусенец и думал. Звонок в дверь застал его врасплох.
— Получил мое послание?
— Конечно. Садись. Пока никого не отыскал. Дай хоть какую-нибудь зацепку.
— Все будет. Кстати, хотел поблагодарить за эскорт…
Павел удивленно посмотрел на него, но тут же понял:
— А, это. Кстати, сегодня сниму ребят. Сам обойдешься?
— Разумеется.
— Дня через два снова поставлю.
— Спасибо.
— Мне не нравится этот мужик.
— А мне-то как не нравится.
— Давай так: никакой самодеятельности и все время на связи.
— Понял. Ну если ничего нет, то я побежал.
— Погоди. Телефон запиши, чтобы не кататься по всему городу.
— Так у тебя же…
— Коля, в интернет без телефона не выйти, разве ты не знаешь? — вздохнул Чубатый. — Правда, он занят у меня почти все время. Запиши трубку.
— Вот, значит, как, — догадался Воронцов, — заманили. Пахомыч придумал или ты?
— Он. Спасибо ему скажи, а то никогда бы из своей берлоги не вылез.
— Это точно. Ну давай телефон, мне бежать пора.
Чубатый продиктовал номер и спросил:
— В курсе, что твоя красавица покидала временное убежище?
— Да. Ушла сразу после меня, вернулась на следующий день утром.
— Сама призналась?
— Нет. Есть у меня одна сотрудница…
— Кругом у тебя бабы! — восхитился Чубатый. — Не много ли? Может, познакомишь хоть с одной?
— Я подумаю, — пообещал Воронцов, — ты уж звякни, как найдется наш друг Шмарин.
— Сразу же.
На пороге Воронцов остановился и попросил:
— Трубку дай.
— Я же дал.
— Не номер. Позвонить дай. Из соседней комнаты, можно?
— Секреты?
Воронцов молча пожал плечами, закрыл за собой дверь и позвонил Вере:
— Вера?
— Что случилось? — сразу же отозвалась она.
— Вера, скажите честно, откуда вы знаете, что Лия вернулась на следующий день?
— У окна дежурила.
— Вера, вы не спали целую ночь?
— Нет, конечно. Как я могла?..
И замолчала неожиданно.
— Вы мне действительно очень помогли, — грустно сказал Николай.
— Мне кажется, у вас неприятности. Вы попали в какую-то дурацкую историю, — в ее голосе послышалась надежда.
И почему-то ему не захотелось эту надежду умерщвлять.
— Похоже.
— Я могу вам еще чем-нибудь помочь?
— Я позвоню.
— Подождите, — почти вскрикнула она. — Пожалуйста, будьте осторожны. Эта девочка… Думайте обо мне что хотите: пусть я вздорная, пусть злая, но эта девочка совсем не такая, какой вам кажется. Вы сказали, она и мухи не обидит? Не знаю, насколько вы слепы, но эта девочка жестока. У нее нет сердца. Женщины такими бывают редко. Да и то лишь те, которых жизнь изрядно потрепала. А она такая молоденькая…
— Вера, я… — он сдержал себя и ответил спокойно, — я приму во внимание ваши слова.
— Берегите себя! — еще раз попросила она и повесила трубку.
Когда Воронцов добрался до дома, Лия спала. Он не стал ее будить, несмотря на то, что нетерпение впивалось в его душу всеми четырьмя лапами и двадцатью когтями. Теперь во что бы то ни стало нужно было попасть к ней домой и хорошенько все осмотреть. Кроме того, нужно было ненавязчиво устроить ей допрос относительно Шмарина. Он совершил большую ошибку, не сделав этого раньше. Щадя чувства Лии, он допустил промах, который в любой момент мог обернуться трагедией.
Но сегодня можно спать спокойно. Он дома. Она — рядом. И значит, ничего не может случиться. А завтра с утра они обязательно поедут к ней.
Он легко уговорил себя отложить все до завтра и лег в постель. Поворочался с боку на бок часа два, прежде чем понял, что чувствует себя не как человек, пытающийся заснуть, а как спринтер, стоящий на старте в ожидании сигнала. Сна не было ни в одном глазу. Он обнял Лию, подумал о том, какая она славная. И тут же на ум пришли слова Веры: «У нее нет сердца». Слова возмущали, и он снова не спал, обдумывая, чем вызвано такое странное отношение Веры к Лие.
Как он ни пытался составить психологический портрет своей бывшей домработницы, ничего не получалось. То казалось, что она просто-напросто неприятная особа, ко всему миру относящаяся, поджав губы. Она драила его дом до блеска, не оставляя нигде ни пылиночки, и, может быть, к людям относилась точно так же — выискивала грязь и темные пятна. Если так, то она из тех, кто ищет в чужом глазу соринку, а в собственном не видит бревна.
Его бы вполне устроил такой портрет Веры, если бы она не дежурила ночь напролет возле окна по его просьбе, если бы отказалась помочь им с Лией. И вот тут-то она ставила Воронцова в тупик. Он смотрел на спящую Лию, думал о Вере и никак не мог решить, в чем тут загадка. Холодный ум подсказывал ему, что кто-то из них не прав. Либо он, либо Вера. Но дальше идти не решался. Потому что о Вере Воронцов мог думать спокойно, а о Лие не мог. Даже спящая она вызывала у него необыкновенную нежность, а значит, о чем бы связанном с Лией он не думал, он будет судить предвзято.
Часов в шесть утра, устав от собственных мыслей, Николай уснул. Сны его были тревожными, без сюжета и образов. Только несносное чувство близкой опасности витало в пустом пространстве его снов…
24
22 декабря 2000 года. Москва
По дороге домой Галина Ивановна с Аней заехали в большой универсам, накупили продуктов, чтобы отметить сегодняшнее событие и чтобы Синицыным хватило на первое время, когда они приедут на Селигер.
Павел Антонович жадно высматривал в окно машину и, как только джип припарковался у подъезда, покатил в коридор. Он почти оттолкнул Анюту и схватил Галину за руку, от чего та чуть не выронила свертки.
— Пойдем ко мне, — он требовательно потянул ее в свой кабинет.
Галина протянула свертки подоспевшей Ане, разделась и направилась за Синицыным.
— Где она? — спросил он, как только Галина закрыла за собой дверь.
— Паша, не волнуйся, все в полном порядке, — улыбнулась Галина и, порывшись в сумке, протянула ему пластиковую карточку и конверт.
— Что за новшества дурацкие в этих банках, — взгляд Павла Антоновича бегал по стенам и по потолку, задерживаясь на полках с книгами.
— Ее не нужно прятать, — подсказала Галина. — В конверте пин-код. Без него она деньги не снимет. Достаточно запомнить его и уничтожить конверт. Ты еще полагаешься на свою память?
Синицын кивнул и попросил Галину выйти. Она наклонилась, поцеловала его в висок и сказала:
— Без твоего позволения я решила устроить маленькое застолье. Не возражаешь?
— Да, да, конечно, — Синицын явно думал о своем.
— Ну тогда я пойду накрывать на стол.
— Да, да…
Через четверть часа небольшой импровизированный стол стоял посреди гостиной и Павел Антонович лично откупоривал для женщин шампанское.
— Вы даже не представляете, как мне хочется позабыть, что я болен. Сегодня я впервые чувствую себя немного лучше.
— А тебе можно шампанское? — заботливо поинтересовалась Галина.
— Мне теперь все можно, — отмахнулся Павел Антонович.
Он разлил шампанское по высоким тонким фужерам и высоко поднял свой:
— Хочу выпить за мою молодую жену, которая украсила последние дни моей жизни и которая, надеюсь, закроет мне глаза и будет вспоминать меня всю жизнь с большой благодарностью…
Он не договорил. Слезы выступили у него из глаз. «Ну и сказал! — подумала Галина. — За такие деньги любой бы испытывал благодарность всю оставшуюся жизнь. Интересно, о чем сейчас думает наша молодая женушка?» Она перевела взгляд на Аню и обомлела. Девушка смотрела в глаза Синицыну и тихо плакала. По ее щеке ползла самая натуральная крокодилья слеза. Галина присмотрелась получше: неужели она всерьез? Неужели не притворяется? Но Аня плакала совершенно натурально, и что самое смешное, было похоже, что именно слова Павла Антоновича вызвали ее слезы. «Дурдом!» — решила Галина, опустошая свой бокал.
После короткого, но насыщенного слезами и тостами застолья, во время которого Галина периодически глубоко вздыхала и делала вид, что смахивает из уголков глаз мелкие слезинки, Павел Антонович отправился поспать.
— Мне сегодня действительно лучше! — говорил он. — Боли совсем нет. Пойду отдохну перед дорогой, а вы, девочки, соберите вещи. Все время хочу спросить тебя, Галя, ты что, всю жизнь собралась ходить в этой дурацкой чалме?
Аня невежливо хихикнула, а Галина Ивановна, потупившись, пробормотала:
— Павел, ты ставишь меня в неловкое положение. Мне в парикмахерской волосы спалили. Не могу же я…
Голос ее дрогнул, и Павел Антонович махнул рукой:
— Конечно, тогда лучше так, извини меня, дурака. Поехал в койку.
И с этими словами он покатил в спальню.
— Он говорит, что ему лучше. Неужели это правда? — шепотом спросила Аню Галина.
— Нет. Это наступает заключительный период, когда человек даже боль перестает чувствовать. Недолго ему осталось. — И она снова смахнула самую настоящую слезу.
На этот раз Галина смотрела на Аню в упор и все равно не заметила ни грана фальши.
— Давай собираться, — предложила она.
— Ты поедешь с нами?
— Боже упаси. У меня внучка на руках. Не могу же я ее одну оставить…
Во второй половине дня, когда снег наконец прекратился, а солнце выплыло из-за туч, Галина помогала Павлу Антоновичу спускаться по ступенькам, а Аня тащила следом складное инвалидное кресло. Усаживались в машину непростительно долго, из окон дома глазели досужие старушки. Заметив их, Галина Ивановна упросила подбросить ее до ближайшей станции метро.