То, что сейчас чувствовали они оба, не переводилось ни в какие слова. Возможно, таких слов просто не существовало. Они даже забыли, что рядом стоит Маэва.
– С меня довольно, – прошипела она. – Убирайтесь с глаз моих. Все.
Бывших соратников Рована как ветром сдуло. Они скрылись в тени стен, унеся с собой и плетки.
Селена помогла Ровану подняться. Он коснулся ее руки, и рана на запястье затянулась. Стоя плечом к плечу, они в последний раз взглянули на древнюю королеву.
Но Маэвы на веранде уже не было, а в ночное лунное небо, хлопая крыльями, поднималась сова-сипуха.
Селена и Рован спешно покинули Доранеллу и не останавливались, пока не добрались до ближайшего города. Рован даже не зашел к себе за вещами, сказав Селене, что там нет ничего стоящего. Бывшие соратники не пришли к мосту проститься с ним. Селена и Рован молча пересекли мост и, ни разу не оглянувшись, пустились бежать по ночной дороге. Они бежали несколько часов подряд, не делая остановок.
Заспанный хозяин постоялого двора отвел им лучшую комнату. Даже не умывшись, Селена повалилась на кровать и заснула как убитая. Рован думал, что она проспит до полудня. Но она проснулась на рассвете и попросила его достать из мешка принадлежности для татуировки.
Пока он готовил все необходимое, Селена вымылась в крошечной умывальной и до блеска натерла кожу солью. Вернувшись в комнату, она сняла рубашку, оставшись голой до пояса и улеглась на широкий стол. Рован лишь мельком взглянул на нее. Знакомые иглы. Блестящий сосуд с чернилами. Рован закатал рукава до локтей, а волосы увязал в пучок, чтобы не лезли в глаза, отчего татуировка на его лице стала еще рельефнее.
– Дыши как можно глубже, – распорядился Рован.
Селена подчинилась. Она легла на живот, уперев подбородок в руки. В очаге перемигивались угли. Она развлекалась тем, что пускала между ними огненные ручейки.
– Ты хорошо поела? – спросил Рован. – И воды достаточно попила?
Она кивнула. Перед мытьем она проглотила обильный завтрак.
– Если тебе понадобится встать, скажи заранее.
Проявляя деликатность, Рован не стал спрашивать, достаточно ли обдуманно ее решение покрыть спину татуировкой. А о том, насколько это болезненно, она знала сама. Он лишь провел рукой по ее испещренной шрамами спине, словно художник, оценивающий состояние холста. Его сильные мозолистые пальцы ощупывали каждый шрам, отчего сотни невидимых иголочек вонзались в ее кожу.
Затем Рован принялся рисовать контуры знаков, которые в течение ближайших часов ему предстояло заполнить чернилами. За завтраком он показал Селене несколько эскизов, торопливо нарисованных на куске пергамента. Они все были на редкость красивы, словно он нашел их у нее в душе. Селену это ничуть не удивляло.
Когда Рован закончил наносить контуры, выпитая Селеной вода потребовала выхода. Ненадолго отлучившись, она снова легла на живот и оперлась подбородком о ладони.
– А теперь не шевелись, – предупредил Рован. – Я начинаю.
Она кивнула и опять стала разглядывать мерцающие узоры на углях очага. Тепло, исходящее от Рована, приятно согревало кожу. Он слегка вздохнул и…
Первый укол обжег ей кожу. Смесь соли с железом усиливала боль. Селена стиснула зубы, но не поморщилась от боли, а приветствовала ее. Рован еще тогда, в крепости, объяснил ей, зачем для таких татуировок нужна соль. Это напоминание тому, на чье тело наносится узор, о пережитых потерях. Хорошо. Очень хорошо. Ей нужны эти напоминания.
Когда Рован наколол второй знак, Селена начала молиться.
Эти молитвы она должна была бы вознести еще десять лет назад. Поток слов на Древнем языке. Рассказ богам о смерти родителей, дяди и Маурины. Четыре жизни, отнятые за неполных два дня. Голос Селены звучал в едином ритме с движениями иглы Рована. Она умоляла бессмертных богов, которых никто никогда не видел, принять в райские земли души дорогих ей людей и уберечь от дальнейших бед. Селена рассказывала о благих делах каждого, за кого просила, вспоминала все их добрые слова и храбрые поступки. Почти безостановочно она шептала слова, запоздало выполняя свой долг дочери, племянницы и младшей подруги.
Иногда ее молитвы превращались в песнь, потом опять переходили в слова. Рован продолжал наносить знаки, и ему казалось, что он наносит не узоры, а живые слова этих молитв. Он не посмел нарушить ее моления и предложить воды, хотя у Селены пересохло в горле и она была вынуждена перейти на шепот. В Террасене она могла петь дни напролет, не ощущая голода, жажды и усталости. Сейчас она решила, что будет молиться, пока Рован не нанесет последний знак. Пока его игла прокалывает ей кожу, она будет совершать это приношение богам.
Когда он закончил, ее спина буквально звенела от боли, но Селена не стала отлеживаться. Превозмогая боль, она встала, и они пошли на соседний луг. Там Селена запрокинула голову и, глядя на луну, запела последнюю песню. Священную песню ее рода. Древнюю фэйскую песню, которую тоже должна была бы спеть еще десять лет назад.
Рован молча слушал. Голос Селены был хриплым и прерывистым. До самого рассвета они лежали на теплой траве и глядели в небо. Отныне кожу ее спины вокруг трех самых крупных шрамов покрывали три повествования о любви и потерях. Первое было посвящено ее родителям и дяде, второе – госпоже Маурине, а третье – королевскому двору и народу Террасена.
На других шрамах, тех, что покороче и помельче, Рован запечатлел истории о Нехемии и Саэме. О тех, кого она горячо любила, но не смогла уберечь.
До сих пор память обо всех, кто был ей дорог, она носила в сердце. Татуировки словно освободили ее сердце, сняв тяжелый груз. Больше она не будет стыдиться своего прошлого.
Глава 61
Настал срок военных игр.
Накануне всем кланам Железнозубых дали день отдыха, однако желающих отдохнуть не нашлось. Ведьмы до последних минут упражнялись. Каждый шабаш обсуждал свою стратегию.
В течение нескольких дней смертные встречали важных гостей – советников и министров адарланского короля. Они собрались на вершине Северного Клыка, чтобы оттуда следить за ходом игр. По возвращении в Адарлан они представят королю подробный отчет: не только имя победительницы, но свои впечатлении о подготовленности ведьм и драконов к воздушной войне.
Казалось бы, давно ли Аброхас совершил этот треклятый перелет и они вернулись на Омагу, срывая улыбки и рукоплескания? К моменту возвращения Маноны бабушки на площадке уже не было. Манона ничуть не удивилась. Она ведь не сделала ничего сверхъестественного. Лишь выполнила то, что должна была выполнить намного раньше.
Время от времени Манона вспоминала о пленной крошанской ведьме. Новых известий о судьбе узницы не поступало. Жива ли она или уже мертва (стараниями Желтоногих) – этого никто не знал. Обуреваемая любопытством, Манона подумывала, не спросить ли у бабушки. Но бабушка ее не вызывала, а являться самовольно и получать новые затрещины Маноне не хотелось.
В эти дни ее тянуло с кем-нибудь сцепиться. Внутри кланов наблюдалось сплочение. Каждый старался не покидать отведенных помещений. С ведьмами-соперницами если и разговаривали, то сквозь зубы. Поддержка, оказанная тогда Маноне, и ощущение единства всех Железнозубых были редким исключением. С новой силой вспыхнули многовековая борьба и кровная вражда.
Местом проведения военных игр были избраны три горные вершины, просматривающиеся с Северного Клыка. Каждый клан сооружал на своей вершине гнездо из ветвей и прутьев. В гнезде лежало стеклянное яйцо.
Когда начнутся игры, кому-то эти яйца принесут радость победы, а кому-то – горечь поражения. Правила были просты: используя силу, ловкость и смекалку, стараться проникнуть в гнезда противников и похитить оттуда яйца, одновременно защищая от вторжения свое гнездо. Защитники могли охранять лишь подступы, но спрятать яйцо не имели права. Если кто-то из ведьм завладеет яйцом, его можно будет отобрать, но так, чтобы оно не выскользнуло из рук и не разбилось. Ту, по чьей вине яйцо разобьется, вместе с ее шабашом объявят проигравшими. Более того, пятно от проигрыша падет на весь клан.
К своей обычной одежде, в которой она летала, Манона добавила защитные металлические накладки для плеч, запястий и бедер. Это были наиболее вероятные места, куда мог ударить меч или стрела противницы. Металл служил и защитой от зубов чужих драконов. Дополнительный вес не тяготил Манону и Аброхаса. Она и все Черноклювые специально летали с грузом, приучая себя и драконов.
Правила игр строжайше запрещали калечить и убивать противниц. Число единиц оружия ограничивалось двумя. Манона взяла Рассекатель Ветра и свой лучший кинжал. Тени, Астерина, Линна и близняшки взяли луки. Недаром они учились стрелять в седле, целясь по мишеням в каньоне и шумно радуясь каждой удачно пущенной стреле. Глядя на Астерину, можно было подумать, что она собралась не на военные игры, а на битву с силами ада.
У всех ведьм ко лбу был прикреплен кусочек кожи с цветом их клана: черным, синим или желтым. Такие же знаки различия были и у их драконов на шеях, хвостах и боках.
Все шабаши поднялись в воздух, образовав внушительное воинство, за которым следили посланцы короля. Сверху они казались букашками. Отряд Тринадцати летел впереди Черноклювых, выдерживая безупречный строй.
– Эти дурни не знают, какие силы разбередили, – пробормотала Астерина, и ветер понес ее слова Маноне. – У смертных что век короток, что ум.
Манона согласно закивала.
Отряд Тринадцати двигался в следующем порядке: впереди Манона, чуть поодаль – Астерина и Васта. Далее шли три ряда по три всадницы: Эмогия, окруженная зеленоглазыми демонессами, Гислана в сопровождении Кайи и Тейи и, наконец, Линна с Тенями. Соррель летела одна, замыкая строй. Это был настоящий таран: безупречный, испытанный, способный пробиться сквозь вражеские цепи.
Те, кого не собьет Манона, напорются на смертоносные мечи Астерины и Васты. Если кому-то удастся прорваться дальше, шестерка ведьм в среднем звене исполнит роль надежной западни. Линне и Теням останется лишь наблюдать за окрестностями, а Соррели – оберегать тыл отряда.