– А потом?
– Потом – ко мне на доклад.
– Надеюсь, это не значит, что я должна доносить? – насторожилась Дайнека.
– Мне нужно знать, как проходит подготовка к концерту, – сдержанно ответила директриса.
Дайнеке показалось, что Татьяна Ивановна «включила заднюю скорость», но виду не подала:
– Все поняла. Могу идти?
– Идите. Знаете, где актовый зал?
– На первом этаже, возле Римской галереи.
– У вас хорошая память.
Дайнека вышла из директорского кабинета, спустилась по лестнице и, не доходя до Римской галереи, свернула в высокие дубовые двери. Рассчитывая увидеть нечто похожее на школьный актовый зал, она замерла у входа. Зал Дома ветеранов сцены был великолепен и полностью оправдывал свою принадлежность дворцовому комплексу. Если бы Дайнеке пришлось описывать его, она бы начала с роскошной многоярусной люстры, которая, сияя хрусталем, висела под расписным потолком. Превосходный интерьер зала продолжали мраморные барельефы и гнутые кресла, обитые алым бархатом. Блистательную картину завершала театральная сцена с распахнутым занавесом.
К Дайнеке подошел старик с кудрявой прической. По складкам на его крашеных волосах было видно, что прошлую ночь он спал в бигуди. Старик был одет в пестрый пиджак. На его шее красовался желтый платок, не подходящий ни к пиджаку, ни к рубашке.
– Разрешите представиться: Рафаил Кожушкин, режиссер, – старик взял ее под руку и повел по проходу между рядами кресел. – Прошу к режиссерскому пульту.
Дайнека решила, что представляться излишне, о ее существовании уже знают все обитатели пансионата. Пока они шли к десятому ряду, возле которого располагался приставной столик с лампой, осветитель плавно убавил общее освещение. Дайнека успела заметить, что в зале сидят человек двадцать пансионеров, среди которых есть знакомые лица. Устроившись неподалеку от Кожушкина, она обнаружила, что слева от нее сидит недавний знакомец, мрачный человек в очках – Бирюков. Справа – пансионатский шофер Квят.
– Здравствуйте, Виталий Самойлович. – Дайнека начала с Бирюкова.
– Приятно вас снова увидеть, – ответил он и заметил: – Имеете хорошую память на имена.
– Что да, то да, – согласилась она и обратилась к водителю: – Вы тоже здесь? Вот хорошо! Как ваши дела?
– Хорошего мало, – мрачно ответил Квят. – Два дня просидел в своей комнате, а тут плюнул – да ну его на фиг!
– Среди людей всегда проще, – поддержала Дайнека.
Кожушкин, между тем, взял со стола микрофон, щелкнул пальцем по сетчатому кожуху и сказал:
– Раз-два-три… Меня хорошо слышно? – его голос громоподобно разлетелся по залу.
На сцену вышла коренастая старуха на толстых ногах и, приложив к глазам ладонь козырьком, глянула в темный зал:
– Рафаил, не надо так надрываться, мы вас хорошо слышим!
– Не делайте мне замечаний, Роза Самуиловна! Ступайте за рояль и делайте вашу работу!
Продолжая ворчать, старуха захромала к роялю и мощно села, припечатав рояльный пуфик огромной, как печка, задницей.
– Кто объявляет?! – крикнул Кожушкин.
Чуть повернув голову, Роза Самуиловна обиженно проронила:
– Модест Мусоргский… Картинки с выставки… Богатырские ворота… – и тяжело опустила руки на клавиши.
– Удачное начало, очень торжественно… – вполголоса сказала Дайнека и склонила голову к Бирюкову: – Вы тоже будете выступать?
Он чуть заметно кивнул:
– Во втором отделении.
– Что будете делать?
– Бить чечетку…
Что-то подсказало Дайнеке, что это неправда.
– Зачем вы так шутите?
– Ну так не задавайте глупых вопросов.
Роза Самуиловна тяжело била по клавишам, изображая колокольный перезвон. Величественные звуки аккордами уносились в зрительный зал.
– Как вы устроились? – из вежливости спросил Бирюков.
– Хорошо.
– Простите, я забыл, кажется, мы уже говорили об этом в столовой.
– Еще мы говорили о том, кто такие артисты.
– Сегодня вас ждут иллюстрации, – пообещал Виталий Самойлович. – Советую досидеть до конца.
– Я так и планирую.
Прозвучал завершающий аккорд, пианистка встала из-за рояля и, не отходя от пуфика, поклонилась. Потом снова села.
– Очень хорошо! Спасибо, Роза Самуиловна! – громко сказал Кожушкин. – Что у нас дальше?!
Два старика вынесли стол и установили его на середине сцены. Один из них объявил густым, хорошо поставленным басом:
– Сцена из спектакля «Правда хорошо, а счастье лучше» по одноименной пьесе Александра Николаевича Островского. В роли Мавры Тарасовны – заслуженная артистка России Лукерья Темьянова. Роль Грознова исполняет Василий Михайлович Ветряков.
– Комик… – Бирюков сдержанно улыбнулся. – Забавный мужик. Сыплет шутками, которые всем надоели. Жаль его, с недавнего времени стал терять память.
– Болезнь Альцгеймера? – со знанием дела поинтересовалась Дайнека.
– Причина всегда одна.
– Значит, его переведут в третий корпус?
– Думаю, после Нового года. Дадут отыграть концерт и – прощай. Хотя, может, протянет и дольше.
– Это грустно.
– Я так не думаю. Я фаталист. Мы все когда-нибудь окажемся там. – Бирюков поверх очков взглянул на Дайнеку. – Разумеется, вас я не имею в виду.
Дайнека перевела взгляд на сцену, где в инвалидном кресле в старомодном чепце сидела Темьянова. Вокруг нее сновал щупленький старичок:
– Да ты помнишь клятву, свою клятву страшную?
– Ох, помню, помню. Как ее забудешь? Ну, чего ж тебе от меня надобно? – спросила Темьянова в роли Мавры Тарасовны.
Старичок стукнул кулаком по столу:
– Хочу стать к тебе на квартиру. Выберу у тебя гостиную, которая получше, да и обоснуюсь тут… – Он вдруг замялся.
Кожушкин подсказал в микрофон:
– …«гвоздей по стенам набью, амуницию развешаю»! Текст учить нужно, Василий Михайлович!
Темьянова бросила реплику:
– Ах, беда моей головушке!
Дальше снова заговорил старик в роли Грознова:
– А вы каждое утро ко мне всей семьей здороваться приходите, в ноги кланяться, вечером покойной ночи желать. И сундук тот, железный, ко мне в комнату под кровать поставь.
– Не нужно перевирать текст! – снова вмешался Кожушкин. – Я все слышу!
– Да как ты, погубитель мой, про сундук-то знаешь? – спросила Темьянова в полном соответствии с ролью.
– Грознов знает все, – неуверенно заметил старик.
Глядя на комика Ветрякова, Дайнека подумала, что если он еще раз забудет текст, у нее разорвется сердце, поэтому напомнила Бирюкову:
– Вы сказали, что вы фаталист.
Он подтвердил:
– Верю в неизбежность событий.
Она кивнула:
– Только вчера услышала фразу: «Мы все плывем туда, куда волна понесет».
– Уже познакомились с Платоном Борисовичем?
– Откуда вы знаете? – удивилась Дайнека.
– Нетрудно догадаться. У нас с ним близкие взгляды. Мы часто говорим на подобные темы. В подтверждение сказанного – вот вам цитата: «Человек пребывает в счастливом неведении, полагая, что существует свобода выбора. Просто он не до конца понимает подлинный смысл слов «Власть» и «Случайность». Попробуйте не согласиться… Это, между прочим, Исайя Берлин.
– И вы тоже? – удивилась она.
– Что? – Бирюкова озадачил ее вопрос.
– Вы тоже читаете Берлина?
– А кто еще?
Решив не болтать лишнего, она скромно опустила глаза:
– Я.
– Похвально, – коротко сказал Бирюков.
На сцене между тем происходил диалог из пьесы Островского.
Темьянова:
– Каково жить всю жизнь с такой петлей на шее! Душит она меня.
Ветряков:
– Сниму, сниму, – другую возьму, полегче.
Темьянова:
– Да я и без клятвы для тебя все…
Ветряков:
– А сделаешь – так шабаш: вничью разойдемся… – Проговорив эти слова, старик замер, словно припоминая, что там еще…
– «Вот и надо бы мне поговорить с тобой по душе!» – немедленно отреагировал режиссер. – Неужели трудно запомнить?
– Нет, это невыносимо, – Дайнека опустила глаза. – Неужели болезнь Альцгеймера не лечится?..
Под жидкие аплодисменты Ветряков увез Темьянову за кулисы. Оттуда вышла Артюхова. Издалека ее можно было принять за девчонку. Стройная, легкая, она встала у микрофона. Привычный хвостик волос на этот раз был начесан и замысловато свит в современный кокон.
Дайнека заметила:
– Похоже, она победила время.
– Что? – рассеянно спросил Бирюков.
– Она победила время, – повторила Дайнека. – Взгляните на нее… Уверена, когда-нибудь я буду гордиться тем, что была с ней знакома.
Бирюков не отрывал взгляда от сцены.
Артюхова просто сказала:
– Давид Самойлов. «Снегопад», – и стала читать:
Декабрь. И холода стоят
В Москве суровой и печальной.
И некий молодой солдат
В шинели куцей госпитальной
Трамвая ждет.
Его семья
В эвакуации в Сибири.
Чужие лица в их квартире.
И он свободен в целом мире.
Он в отпуску, как был и я.
Дайнека как будто провалилась в другую реальность. Она видела военную, засыпанную снегом Москву, парящие в темном небе снежинки и мальчишку-солдата в госпитальной шинели. Он ждал трамвая, наслаждаясь мирным затишьем. Артюхова читала так, как будто рассказывала что-то близкому другу. И это что-то было простым, понятным и честным.
Вдруг снег посыпал. Клочья ватки
Слетели с неба там и тут,
Потом все гуще и все чаще.
И вот солдат, как в белой чаще,
Полузасыпанный стоит
И очарованный глядит.
Был этот снег так чист и светел,
Что он сперва и не заметил,
Как женщина из-за угла
К той остановке подошла…
– Как она читает! – восхитилась Дайнека.
– Молчите! – сдавленно сказал Бирюков, не отрывая взгляда от сцены.
Артюхова продолжала читать, глядя в одну точку, куда-то поверх их голов.