Так вот, теперь встаю каждое утро до рассвета, и есть у меня время для красоты и тишины, пока иду пешком до моей больницы. Этот час утренний наполняет силой особенной — на весь день! Тогда про всё, что нужно, — приходит ясное понимание от Бога!
А потом весь день эта Соединённость с Божественной Любовью, с Божьими Мудростью и Знанием обо всём — словно поддерживается в неизменной неразрывности. Даже — если операция идёт сложная, даже если непростая беседа с кем-то.
Я почти не прикладываю усилий к этому, а Бог Сам помогает, показывает, направляет и руки мои, и мысли, и слова. И Он удерживает Свою Любовь во мне — в неколебимой устойчивости, в дивной Божественной Радости!
И эта Радость — она теперь постоянно! Бог в сердце моём духовном уже не Гость долгожданный, но Хозяин Единственный!
Ты вот переживаешь, что я одинока, что не вышла другой раз замуж, что от этого могу быть не полностью счастлива, что в этом может быть причина для печали... Но я — с Богом и совсем не ощущаю себя одинокой!
Бог мне даже деток дал!
Помнишь, писала я тебе, что детское отделение в больнице нашей мы открыли? И вот, так получилось, что есть детки, которым реабилитация нужна долгая, у которых родных и родственников нет. Их восемь таких — наших теперь детей разного возраста осталось в больнице!
Думаю, что нужно будет оформить это как-то официально, как приют детский при больнице. Поможешь советами?
А пока мама моя особенно счастлива, что занимается ими. Мечтала она о внуках — и вот есть у неё теперь восемь деток, которые уже как родные стали! И я теперь стала для них немного мама, немного доктор и немного учитель.
О. Александр тоже взялся помогать с обучением старшеньких деток: у меня на всё не достаёт времени.
И всё же, среди всех сих забот множественных, я — счастлива! И счастье моё — оттого, что я — в Боге, с Богом!
Это счастье не выразить словами, но ты поймёшь меня, ибо ты прикасалась уже к сему чуду Жизни Божией, которая с твоей жизнью может соединяться!
Это — то счастье, о котором старец Зосима говорил, как о высшей награде в жизни монашеской. Жизнь моя совсем не монастырская, но монашество — это — иное...
Есть словно внешний слой, пласт жизни моей: там — работа, люди, которым могу помочь как врачеванием тел, так и врачеванием душ, детки вот теперь есть. Но есть и иная жизнь — внутренняя, сокровенная, глубинная.
И вот тут — и есть счастье, которое не удержать внутри, которое изливается любовью, радостью, нежностью вовне из Источника Вечного!
Здесь — только Бог! Здесь — больше нет «отдельной меня»! Здесь — Единение в Любви Божией! Здесь — Жизнь Вечная!
И кажется, что могу уйти в Неё в любую минуту, как только Бог призовёт. И это — не страшно, не печально, а радость в этом дивная! И страха вовсе не остаётся, и печалей никаких нет, если из сей Глубины — в этот мир, смотреть. Везде, во всём — Бог! Во всём — Мудрость Его и Любовь!
Прежде я читала о таком у старца Зосимы. Умом — понимала, а представить такое не могла.
Смущалась я немного, что теперь о себе подобное помыслить могу... Даже о. Александру исповедовалась, чтобы увериться, что не заблуждаюсь.
Он слушал со слезами счастья в глазах, а после благословил и сказал:
— Не утеряй сего до часа смертного! Ведь не ведаем, когда он настанет, как встретить сие время перехода суждено.
Ну вот — это и есть главное в жизни моей теперешней.
Очень рада за Дениса! Передавай поздравления мои со свадьбой! Счастлива за него и за его Танечку! Обязательно заеду к ним, когда выберусь к вам в столицу.
Спасибо, что навещаешь Петра Яковлевича. Ему это очень радостно, он писал мне об этом. Для него смерть Вити до сих пор — как кровоточащая рана. И любое ваше внимание ему дорого!
Ну вот и всё! Жду вас всех летом! Обнимаю!
Ваша Зося»
Письмо Дениса Зосе (1919 год):
«Милая Зося!
Не знаю, дойдёт ли моё письмо, доходят ли вообще теперь письма?
Можно сказать, что у меня всё хорошо. По- прежнему работаю в госпитале, и работы не становится меньше.
Вторая страшная война, казалось бы, наконец, закончилась, но им на смену пришла ещё одна.
Никогда не мог даже вообразить, что Россию ждёт такое будущее! Может ли быть что-то ужаснее гражданской войны, когда люди одной страны убивают друг друга потому, что различны их представления о добре и благе для своей родины?
Правда, ты уже не раз говорила мне о том, что разделение людей на религии, на страны — это разделение между различно живущими общностями братьев и сестёр, детей Единого Бога. И всё же, для меня остались весьма ощущаемыми понятия своей страны, своего народа... И вот, теперь вижу, как растёт в людях ненависть, которая охватила умы и вылилась в кровавый террор и братоубийственную резню.
На прошлое моё письмо от тебя не было ответа, видимо, ты его не получила или ответ затерялся в этом хаосе революции.
Поэтому кратко повторю то, что тогда было мной написано.
Думаю, что ты уже знаешь о том, что Сергей погиб. Даже если письма не доходят, ты ведь умеешь знать многое вовсе без писем.
Всё это не укладывается у меня в голове до сих пор. Он пытался остановить толпу матросов, чтобы не допустить расстрела арестованных офицеров флота. Он даже не был знаком с теми, кого пытался спасти. Он был уверен, что сможет остановить происходящее. Ведь его всегда так уважали подчинённые, его словам подчинялись беспрекословно.
Теперь всё стало иначе.
Сергей погиб как герой, но нужен ли был кому-то этот героизм?
Ольга не может до сих пор оправиться от горя... Павлик остался сиротой.
От слепой ненависти к тем, кто «делают революцию», меня удерживает лишь память о Викторе, который, несомненно, — со всей его честностью и любовью к справедливости и свободе — был бы на стороне революционеров.
Единственное, что меня сейчас успокаивает — это то, что я отправил Ольгу, Павлика и мою Таню с детьми во Францию и они там благополучно обосновались.
Очень хотел бы, чтобы ты тоже ехала с ними! Я говорил как раз об этом в прошлом письме.
Вновь прошу, чтобы ты приняла моё предложение! Сейчас я ещё мог бы посодействовать в этом. Думаю, что, вероятнее всего, скоро решусь и уеду в армию к адмиралу Колчаку как врач и тогда уже не смогу тебе помочь с отъездом за границу.
Не знаю, одобрила бы ты мой выбор среди противоборствующих сторон или посоветовала бы не пытаться вмешиваться в противостояние? Но совесть указывает мне мой такой путь. Не смог бы я сейчас спокойно жить с Таней и Олей во Франции и делать научную карьеру как врач!
Вот — всё, что смог написать на бумаге, а сколько хотел бы сказать при встрече!
Знаю, что твои любовь и мудрость смогли бы помочь мне в выборе того, как жить дальше, для чего жить, на что опереться в этом безумном мире.
Храни тебя Бог!
С любовью,
Денис»
Там, где Жизнь Вечная
Зося стала всё более и более ощущать, что живёт с Богом, в Боге — в каждую минуточку жизни!
Это и спасало: ведь в мире последовательно происходило то, что люди потом называли Первой мировой войной, революцией, гражданской войной...
Зося работала в своей больнице уже много лет как главный врач, и в это сложное время сумела сохранить и врачей, и сестёр. И всё, необходимое для лечения, умудрялась иметь. Зосе также удавалось без особых усилий поддерживать внутренний мир в душах сотрудников больницы — с его законами любви и уважения, доброты и взаимопомощи.
Городок уже несколько раз переходил из-под одной власти к другой. Лилась кровь людская, множились муки от ран, от голода, от потери всего имущества и крыши над головой — в безумной битве «за Родину!».
В больнице же Зося принимала больных и раненых, не разделяя на «белых» и «красных», военных и гражданских. При детском отделении образовался дом-приют для детей-сирот, которых становилось всё больше.
* * *
Инок Всеволод, новый ученик о. Александра, вошёл в скромную келью своего учителя.
О. Александр ныне был главным в сей монашеской обители, в которой теперь осталось всего двенадцать монахов.
Последний настоятель монастыря, архимандрит Илларион, после расправ в Белогорском Свято-Николаевском монастыре, распустил всех монахов. Велел для спасения людей ехать всем по домам, укрыться по родственникам, взять с собой самые ценные иконы, книги церковные, спрятать, чтобы сохранить всё на будущее... Только несколько ближайших учеников о. Александра захотели остаться с ним в обители, чтобы продолжать учиться. И ещё те остались, кому идти было некуда.
Инок Всеволод попал в обитель совсем недавно, гонимый событиями внешней жизни. Но увидел он в том великий Промысел Божий! Никогда прежде он не встречал таких людей, как о. Александр! Мудрость и сила духа этого человека потрясли его! Он понял, что нашёл своего учителя!
* * *
О. Александр в это утро встретил его как всегда ласково, благословил, сказал:
— Ты сегодня, после уроков в детском приюте, зайди к Софье Фёдоровне в больницу: она тебя ждёт, собирается передать нам что-то.
— Откуда Вы всегда всё это знаете? Будто по телефону с ней поговорили!
— Скоро сам познаешь, что души и без телефона меж собой понимание могут иметь весьма ясное.
— Она, выходит, тоже святая, хоть и в миру живёт? Как такое возможно?
— А ты сам присмотрись со вниманием — и многое тогда заметишь! «Святость» же — слово особое, давай мы без него обходиться пока будем. Ступай теперь! Опаздывать — нехорошо: будет правильным детей учить своим примером во всём!
* * *
Инок Всеволод закончил уроки со старшими детьми в детском приюте при больнице. Это учительство было своего рода послушанием, которое о. Александр предложил исполнять нескольким хорошо образованным монахам.
Всеволод шёл в кабинет к Зосе. Его сопровождали те дети, очередь которых была сегодня для помощи в больнице. Они радостно показывали Всеволоду дорогу. А ещё они были так счастливы, что увидят сегодня «маму Зосю», как «за глаза» называли Софью Фёдоровну все в приюте.