Она поймала неодобрительный взгляд Анетты и едва поборола искушение показать подружке язык. Есть вещи, которых Анетте не понять, уж слишком проста. И не красавица, не знает, на что способны мужчины ради красавиц. Обычная девочка из почтенной семьи, рано выданная замуж, и сама-то она мужа все еще обожает наперекор рассудку, а любил ли ее этот загадочный муж, гнавшийся за ней ночью по Васильевскому острову?
Вошел Андреич и поклонился.
– Ты сейчас поедешь к Казанскому, пойдешь ко мне на квартиру, узнаешь, не было ли на мое имя писем, – распорядился Нечаев. – И тотчас же назад.
– Как вам будет угодно, – буркнул Андреич, и тут на него напустился Воротынский:
– Нам будет угодно, чтобы ты не шатался полдня по Невскому, как петиметр, а тотчас же вернулся бы!
– Напраслину возводите…
– Пошел, пошел!
Андреич молча вышел.
– А может, там какие-то иные письма лежат, – сказал Нечаев. – Я всем ведь этот адрес даю. Матвеев человек добрый, комнатенку за мной держит. И с платой не пристает.
– Скажи лучше – чулан, – поправил Воротынский. – А плату он с тебя еще стребует! Купчина хитер! Помяни мое слово – он через тебя свою Матрену выпихнет в дворянское сословие! Даст хорошее приданое – ты и не откажешься.
– Приданое? Хм-м… – Нечаев задумался, перестав обращать внимание на игру с пальцами до такой степени, что и сам машинально стал поглаживать руку Эрики.
Из приданого можно было бы заплатить тот давний долг – и умилостивить капризницу Фортуну, которой взбрело на ум стать поборницей добродетели. А Матрена… ну что Матрена?.. Так же устроена, как все девки, но при этом воспитана в смирении и покорности, муж для нее будет превыше царей земных.
Если Фортуна все еще зла – то Матрена, воспитанная в строгости, сразу из-под венца встрепенется и выпустит острые коготки, и поди поспорь, когда за спиной у нее – купчина Матвеев. Так что женитьба – дело опасное. Может статься, из приданого мужу-дворянину достанется только пара кафтанов и пряжки к башмакам.
Но ведь есть еще и другие способы заработать деньги. Взять ту же Академию Фортуны…
Человек, отменно владеющий шпагой или рапирой, мог прийти туда и заявить о своем желании схватиться в ассо с кем-то из записных бойцов, которые были главным образом учителя фехтования, в том числе и русские. Наилучшими фехтмейстерами считались французы, потеснившие на сем поприще итальянцев, уважаемы были и немцы. В публичной фехтовальной схватке этот человек мог выступить хоть с открытым лицом, хоть в кожаной маске, а зрители, дилетанты и знатоки шпажного боя, бились об заклад и заключали пари. По договоренности с хозяевами зала оба бойца получали за ассо некоторые суммы – если это был поединок не на рапирах-флоретах с шариками, не дающими наносить колотые раны, а на шпагах.
Клинком Нечаев владел отменно. У него была врожденная способность двигаться быстрее, чем большинство бойцов, а также отличный глазомер, сильная и гибкая кисть, стальные пальцы, а мышцы ног – как у породистого коня, на вид сухие, в деле – эластичные и сильные. Кроме того, он любил фехтовать и пользовался каждым случаем посостязаться с достойным партнером.
Так отчего бы, сбыв с рук дуру и получив причитающееся за эту авантюру вознаграждение, не пойти с предложением своих услуг в Академию Фортуны, благо идти недалеко – спуститься по лестнице и, обойдя полквартала, войти в тот же дом со стороны Невского? Хозяин зала, ученик самого мэтра де Фревиля мэтр Фишер, позволивший занять на некоторое время комнаты четвертого этажа, охотно позволит давнему знакомцу показать себя в Академии. Плохо лишь, что сейчас неудачное время – почти вся гвардия в Москве. Без гвардейцев фехтовальный зал – сирота. Но потолковать, узнать всякие важные мелочи, можно хоть сегодня.
– Побудь тут, Воротынский, а я схожу на часок по одному дельцу, – сказал Нечаев и встал.
Эрика, балуясь, не отпустила его руку и вышла за ним в небольшие сени. Это его развеселило, а отсутствие свидетелей навело на забавную мысль.
– А ведь ты, обезьянка, поди, и не целовалась ни с кем, – сказал Михаэль-Мишка. – Так и ходишь нецелованная. Хочешь – научу?
Он положил руку Эрике на шею, осторожно притянул к себе – между губами осталось с вершок воздуха. Намерения были ясны без переводчиков.
Эрика невольно закрыла глаза – и губы коснулись губ.
Нечаев не хотел зря волновать дуру-девку. Ему показалась занятной мысль кое-чему обучить ее, чтобы она могла удивить супруга. Однако, приступая к таким урокам, никогда не знаешь, где остановиться. И он никак не ожидал, что дура, казалось бы, радостно отдавшаяся неторопливому, деликатному и в то же время настойчивому поцелую, вдруг оттолкнет его обеими руками и выскочит из сеней, будто ошпаренная кошка.
Он усмехнулся: надо же, дура испугалась! А ведь дело шло на лад… оказывается, и дуры к поцелуйному ремеслу способны…
Посмеиваясь, Нечаев спускался по лестнице, а Эрика, ворвавшись в маленькую комнату, бросилась на постель и зарыдала. Ее сжигал яростный, отчаянный стыд. И месяца не прошло со дня смерти Валентина!.. Что ж это за наваждение? За какие грехи послано?
Анетта вбежала следом, села рядом и стала ее гладить по плечу.
– Прочь подите, сударыня, – кое-как выговорила по-французски Эрика. Вот только утешений от этой унылой праведницы сейчас недоставало!
– Бог вам судья, сударыня, – прошептала Анетта.
Глава 12Свадьба
Эрика сидела на кровати, протягивая ногу Федосье, чтобы та расстегнула пряжку башмачка.
– А вот снимем у Катеньки башмачок с ножки, – приговаривала Федосья.
– Ножки, – повторила Эрика.
– Ах ты, моя голубушка! Где у Катеньки ножки?
Эрика показала на свое колено. Если так пойдет дальше, то русский язык до возвращения гвардии из Москвы весь понемногу уляжется в голове, подумала она. Скорее бы женщины уложили ее и оставили наедине с Анеттой. Есть о чем поговорить – и даже если бы не было повода, все равно охота вернуться в свое естественное состояние, положенное восемнадцатилетней девушке, а не корчить из себя годовалого младенца.
– Катенька, скажи «ручка»! – не унималась Федосья.
– Мишка, – ответила Эрика.
Женщины расхохотались.
– Что тут удивительного? Она брала господина Нечаева за руку, вот у нее два эти слова и связались меж собой, – объяснила Анетта.
– Диво, как она быстро ума набирается, – заметила Маша. – Уже говорит «ложка», «играй», «роток», а как привезли – молчала, да и только! И тамбурной иглой цепочку сегодня плела. Те, у кого она раньше жила, совсем ею не занимались! А она, может, через год совсем хорошо заговорит!
– Нужно ее учить петь! – воскликнула Анетта. – Как я раньше не догадалась! Поют же деткам про сороку-ворону!..
И осеклась – вспомнила о своем младенчике.
Эрика была порой недовольна Анеттой, но не настолько, чтобы делать ей гадости. Анетта обещала быть верным другом – и слово свое держала. Сейчас она, судя по лицу, нуждалась в помощи – только что слезы по щекам не текли.
– Маша! – сказала Эрика. – Дай пирог!
– Господи-Иисусе! – Маша перекрестилась. – Сейчас, голубушка моя, сейчас дам пирожка! И точно ведь заговорит! Да как внятно!
Тут дверь распахнулась.
На пороге стоял Нечаев.
– Одевайте дуру скорее, – велел он. – Слава те, Господи, все устроилось! Снаряжайте под венец! Живей!
– Так платья-то подвенечного нет! – закричала Маша. – И волосики ей пока всчешешь!
– Косу наново переплетите, и ладно! Нарядов не надобно, и так сойдет. Эй, обезьянка, пряник хочешь? – Нечаев достал из кармана кафтана половинку печатного пряника. – Будь умна – получишь!
– Мишка! – сказала Эрика. – Дай! Ручку!
– Это что еще за новости? – удивился он.
– Дура-то наша заговорила! – сообщила Федосья. – Пирожка просила.
– Будет ей пирожок… одевайте скорее, чулки ей натягивайте…
После того поцелуя в сенях Нечаев никаких фривольных попыток не совершал. Он полагал, что дуреха до смерти перепугана, – да так оно, в сущности, и было. Эрика только что на колени не опускалась да лбом в пол не колотилась, пытаясь на свой лад замолить грех страстного поцелуя. Как вышло, что она ответила на игру мужского языка?! Этого быть не могло даже в страшном сне – однако случился такой миг, когда рассудок словно бы умер, остались только руки и губы. Миг – и его хватило, чтобы изменить покойному жениху! Как же странно устроено женское сердце…
Но Эрика знала, как сделать свой грех недействительным. Способ – месть. Она всю душу вложит в месть – и где-то там, наверху, Валентин скажет: моя возлюбленная споткнулась, но это не помешало ей доказать свою любовь, и я доволен!
Когда Маша с Федосьей вдруг принялись ее заново одевать и обувать, Эрика удивилась несказанно и стала ловить Анеттин взгляд. Ей удалось – потому что сама Анетта очень хотела объяснить ей Машину и Федосьину суету с причитаниями: «Ах, белил на самом донышке! Ах, алых румян нет, остались одни брусничные!»
– Свадьба… – чуть слышно по-французски шепнула Анетта в самое ухо.
– Ах! – и Эрика, напрочь забыв о своих затеях, вскочила. Мало ей было проклятого поцелуя – так теперь еще и брак приблизился настолько, что душу охватил настоящий ужас. Приятно воображать, как заставишь влюбленного и богатого мужа совершить месть, но ведь прежде того надобно стать женой замаскированному кавалеру. Настоящей женой – тогда лишь станет слушаться… ох, вот это – самое страшное…
– Голубушка, душенька, красавица! – заголосили, удерживая ее, Маша с Федосьей, а Нечаев тут же вжал ей в ладонь половину пряника. Но Эрика швырнула ненужное лакомство на пол. Все в ней – и душа, и плоть, – взбунтовалось при мысли о супружестве.
– А ведь чует неладное! – сообразила Маша.
И тут вмешалась Анетта.
– Оставьте меня с ней, все уйдите! – потребовала она. – Я ее успокою!
И действительно – выставила из маленькой комнаты и женщин, и Нечаева.
Эрика подошла к окну – прямо хоть вниз бросайся…