– Гарем, а ты – турок, – подтвердил Арист. – А с турками мы сейчас воюем! Ан гард, Абдулла Мустафа Нечай-бей!
– Моя твоя не понимай! – отскочив от Ариста, явно изготовившегося к драке, крикнул Мишка. – А гарема никакого нет, судите сами: из четырех баб одной сорок, другая – просто сенная девка и на рожу страшна, как смертный грех, третья – заморыш, ни у нее спереди, ни сзади, а четвертая – дура!
– И что? – удивился Арист. – Тебе академик в юбке нужен? Спереди-сзади все, что потребно, есть?
– Есть-то есть, и красавица, но, господа мои, дура натуральная! Она слов знает с сотню, и все! Совсем убогая, – объяснил Мишка.
– Что ж ты с ней связался?
– Велено ее стеречь. Так, право, на нее глядеть жалко! У нее коса чуть ли не золотая, и с мою руку толщиной. А ума – как у годовалого дитяти. Теперь лишь выучилась сама ложкой есть и на юбку кашу не ронять.
– Вон оно что, – сказал Арист и переглянулся с капитаном Спавенто. – А заморыш что же? Совсем ни на что не годится?
– Заморыша трогать нельзя, девку и так Бог наказал. Она дитя родила, я думаю, от заезжего молодца, и ее родители со двора согнали. Я ее взял за дурищей смотреть, дура ее полюбила. Нравом она тихая, ласковая и, видать, из благородных. Ей бы найти жениха под стать, канцеляриста какого-нибудь или писца, и отдать замуж. Я бы и на приданое денег раздобыл, хоть малость.
Мысль о приданом возникла в Мишкиной шальной голове внезапно, он сам от себя такого прекрасного намерения не ожидал и даже обрадовался. Потому и не заметил, что фехтмейстеры опять переглянулись.
– Так что нет у меня никакого гарема и могу свататься к мадемуазель Фортуне, – сказал Мишка. – Хотя неизвестно, какова она с лица. И уж больно ловко она управляется что с флоретом, что со шпагой. Диво какое-то – чтобы девицу из хорошей семьи выучили быть фехтмейстером.
– Диво, – согласился Арист. – Но она ведь не напрасно Фортуной велела себя звать. И оружие ей нужно не для баловства, а для святого дела. Хочешь, сказочку расскажу?
– Сказывай.
– Жили три отменных фехтовальщика, – начал Арист, – жили, жили, глядь – старость подступает, а детей они не нажили. И вот шли они втроем, а им навстречу – колдунья. И говорит: вы все трое были славными молодцами, хочу я вас наградить, просите, чего душеньке угодно, разве что молодость вернуть не могу. Подумали они и говорят: золота не надобно, в могилу его с собой не потащишь, а надо вот что – мастерство свое передать, чтобы не так обидно было помирать. На старости лет – одного ученика на троих, но такого, чтобы все три души в него вложить. Ну и отвечает им колдунья: это я могу, это я сделаю, да только на свой лад. Будет вашим трем непобедимым клинкам не наследник, а наследница…
– То-то три старичка расстроились, – сказал Мишка. – Учить девицу – то-то каторга… удружила им колдунья!..
– Колдунья была не дура. У этой наследницы от рождения оказался такой талант к шпажному бою, что никакому пареньку не угнаться, – возразил Арист. – Вот примерно такую сказочку мы и разыграли. А для чего – только она сама и может рассказать, нам – нельзя.
– Фишер же сказал – хочет заманить в зал неверного любовника и при всех проучить его, – напомнил Мишка.
– Фишер так полагает. А что на самом деле – нам, может, лучше вовсе не знать, – строго сказал капитан Спавенто.
И более о загадочной фехтовальщице они не говорили.
После обеда Мишка поднялся наверх, чтобы отдохнуть и переодеться. Он заставил Машу с Федосьей отутюжить лучшую рубаху, не беспокоясь, что она окажется изодранной в клочья. Мишка здраво рассудил, что победит он мадемуазель Фортуну или окажется побежденным, какие-то деньги ему заплатят, и на новую рубаху их хватит, а выглядеть среди богатых господ нищим он не желал.
Эрика подглядывала в щелку, как Мишка переодевается. Делала она это назло Анетте, которая, вернувшись после побега, была совершенно невменяема и впала в неумеренную богобоязненность – всякую свободную минуту читала молитвослов или Псалтирь, или же молилась перед образами. Вид у нее был самый тоскливый, и Эрика сперва пыталась как-то утешить потом стала злиться. Потому она и развлекалась зрелищем голого по пояс Нечаева. При этом Эрика задавала себе такие вопросы: можно ли любить столь худощавое и на вид хрупкое мужское тело, каково его обнимать и что обнаружится, если стянуть рубаху с красавца-преображенца.
Если бы ей в эту минуту напомнили про Валентина, она бы себя почувствовала очень неловко. Валентина в ее мире больше не было – лишь висел портрет, в очень дорогой позолоченной раме и с расплывшимися чертами. Прадедушка фон Гаккельн в соседней раме виделся куда отчетливее.
Эрике и в голову бы не пришло называть Мишкино тело алебастровым. Она просто подивилась белизне кожи и вздернула собственный рукав – не может быть, чтобы мужская кожа была белее! Сравнение оказалось не в пользу Эрики – и сразу на ум пришел подпоручик Громов, который был, как положено брюнету, смугловат. Вот его рука служила бы отличным фоном для нежных пальчиков курляндки – если бы чудесным образом месть убийце осталась в прошлом, а из громовской головы какой-нибудь добрый ангел убрал воспоминания о князе Темрюкове-Черкасском.
Пока Анетта читала Псалтирь, а Эрика подглядывала, Мишка понемногу оделся. Маша причесала его и горячими щипцами загнула букли. Тогда только он понял, что сделал глупость, – нужно было сперва немного полежать, а потом лишь приводить себя в парадный вид.
Сидеть без дела в обществе баб ему не хотелось – он сунул в карман бархатную маску, которую ему дал капитан Спавенто, и решил спуститься в зал. Шел он по черной лестнице и у самого выхода столкнулся с дамой. Эта дама была одета очень просто и, увидев Мишку, закрыла лицо краем платка. Он понял – мадемуазель Фортуна! За ней шла пожилая женщина, поглядевшая на Нечаева весьма неодобрительно.
А потом случилось крошечное чудо.
Пропуская мимо себя даму, Мишка ухитрился незаметно взять ее за руку. Старуха этого не видела – пожатие длилось миг. Но оно было взаимным!
В беспутной Мишкиной жизни проказливых рукопожатий набралось – на гвардейскую роту с избытком стало бы. А вот именно это вознесло душу в небеса. Это было – как будто самая первая в его жизни женская рука возникла из небытия вместе с тем первым волнением, восторгом и победным торжеством, вместе с первым обещанием и первой лаской.
А по тому, как на этот изумительный миг замерла мадемуазель Фортуна, Мишка понял – и она ощутила что-то подобное, пронзительно-сладостное, как страшноватое и головокружительное предчувствие первого поцелуя.
Мишка уже шагнул вниз, дама поднялась на следующую ступеньку, но пальцы не могли расслабиться и расстаться. Еще миг – и пришлось…
Мишка медленно спустился вниз, а дама постучала в двери жилища капитана Спавенто, где ее уже ждали. Оттуда был еще и другой выход – на парадную лестницу.
До начала сбора публики было больше часа – как раз столько, чтобы мадемуазель Фортуне успеть привести себя в порядок и приготовиться к ассо. Мишка надел маску и вошел в пустой зал. Там все было готово – стояли кресла, оружие с длинного стола убрали. Слуга зажигал свечи в спущенных вниз люстрах и в канделябрах. На небольшом столике у окна был приготовлен поднос с прохладительными напитками – господин Фишер желал, чтобы увеселение имело совершенно светский вид.
Минуту спустя вошел знакомец, отменный фехтовальщик Польди, чьим главным ремеслом была медицина. Сегодня и у него было назначено ассо с кем-то из офицеров Семеновского полка. Насколько Нечаев знал, это был давний спор о превосходстве, и они встречались в поединках постоянно, даже несколько раз нешуточно ранили друг друга.
Мишка и Польди по-немецки разговорились о важном для обоих деле – стали сравнивать известных столичных фехтмейстеров. И Мишка с печалью отметил, что русских среди них почти нет.
– А тут – как в моем ремесле, – сказал Польди. – Российскому жителю в столичные доктора выбиться трудно, Медицинская коллегия – это же теснейший союз иностранцев против русских. Вот Густав Ореус – когда подал прошение о получении диплома? Бог весть когда! Вся его вина – в том, что он учился в России, в адмиралтейском госпитале. Пока государыня, пошли ей Бог здоровья, самолично не вмешалась и не велела признать Ореуса доктором медицины, диплома ему не давали. То же и в фехтовании. Только тут государыня вмешиваться не станет.
– Но ведь господин Арист и капитан Спавенто уже известны в обществе? – спросил Нечаев.
– Их слава ненадолго. Фишер довольно умен, чтобы открыто с ними не ссориться и даже позволить им давать уроки в своем зале. Но обратите внимание – придворные к ним не ходят. Казалось бы, Фишер сделал все, чтобы их привлечь – одно занятие в зале стоит два рубля, вдумайтесь – два рубля! Лучшая гарантия, что не понабегут армейцы и сомнительные личности. А когда стало ясно, что Арист и капитан Спавенто – русские, тут-то любопытство к ним и угасло. Господам придворным хоть пьяного конюха в фехтмейстеры поставь – лишь бы француз! Поэтому оба они вскоре вернутся в Англию, где их отлично знают и принимают в лучших домах. Там даже хорошо, что они русские, – англичане это забавляет…
Мишка затосковал – фехтмейстеры ему нравились. И родилась отчаянная мысль – не податься ли и самому в Англию? Из полученных за ассо денег часть употребить в домашнее хозяйство, а остальные приберечь до весны, когда начнется навигация.
О своем долге он в тот миг совершенно не помнил. А Фортуна, глядя с небес, только вздохнула – неисправим…
Стало быть, нуждается в поучении…
Понемногу в зале стала собираться публика. Мишка и Польди ушли в соседнее помещение, где им подали для бодрости по стопочке янтарного напитка – это был настоящий коньяк из Коньяка. Мишка выглядывал в приоткрытую дверь – господа, оставив шубы в гардеробной, прохаживались, смеялись, читали раздаваемые лакеем листки и спорили о мадемуазель Фортуне. Было в зале и несколько замаскированных дам – суда по их манерам, вряд ли из высшего общества. Сам Бальтазар Фишер стоял у входа и приветствовал знакомцев. Судя по довольной физиономии, финансовая сторона дела казалась ему успешной.