– Я полагаю, ваше превосходительство, пока Фрелона не изловим – держать в надежном месте, как фамильные драгоценности.
– Верно. Выгляни-ка в коридор, вели Андрюшке приготовить возок и все потребное, он поймет.
Фомин обернулся – взгляд был измученный.
– Ты молись, молись, – напомнил Степан Иванович. – Я по доброте своей дам тебе с собой в казематку и образок, и молитвослов, чтобы зря времени не терял. А ты, немчик хитромудрый, скажи – сколько у нас есть времени?
– Я чай, дня два или три, – подумав, отвечал Бергман. – Мы не знаем, из-за чего закололи Воротынского, чего он со злодеями своими не поделил…
– Господи Иисусе… – пробормотал потрясенный новостью Фомин. И вдруг улыбнулся – до него дошло, что Воротынский, им оклеветанный, никогда уже не возразит, не назовет Фомина лжецом, и все, что было только что с перепугу поведано Шешковскому, отныне – единственная правда.
– Да, именно столько. Фрелон, сукин сын, даст то же поручение подлецу Нечаеву, а Нечаев потащится искать нашего соловейку. И главное – чтобы он не проведал, что соловейка-то уже в клеточке. То есть – в тот промежуток между Фрелоновыми наставлениями и задуманным визитом к господину Фомину… молись, молись, Бога благодари, что дешево отделался! Ничего, в казематке хоть и сыро, зато душеполезно.
– Я не успел доложить вашему превосходительству насчет розыска подозрительных французов, – сказал Бергман и вышел звать Андрюшку.
На душе было легко и привольно – он угодил начальству.
Глава 23Тигресса
Эрика сердилась до того, что сопела и топала ножкой. Внизу, в зале, был какой-то шумный переполох, господа из душного помещения выскакивали на лестницу освежиться, и это мешало ей встретиться с князем Черкасским, который, она точно знала, где-то поблизости. Надзор был ослаблен, этим следовало воспользоваться.
Она хотела заглянуть в зал, прокравшись на хоры, но подошла к двери – и тут же убежала: там тоже были люди.
О том, что в фехтовальных залах устраиваются ассо, она не знала, и о Мишкином участии даже не подозревала. Сколько продлится это действо – понятия не имела. Она уж собралась возвращаться в свое скучное жилище, под присмотр совсем затосковавшей Анетты, но услышала сверху крики. Это веселая толпа зрителей, человек тридцать, вывалилась из зала, чтобы дружно продолжить хорошо начавшийся вечер в ином месте.
Они с хохотом вырвались на Невский, двери за ними захлопнулись, и стало тихо. Эрика, подождала, опять спустилась и опять беззвучно взбежала наверх – из зала вышел почтенный господин, сопровождаемый фехтмейстерами. О том, что это мэтр де Фревиль, Эрика, разумеется, не ведала.
Появилась надежда, что вечер закончится удачно.
Эрика подождала еще немного – и услышала шаги. Кто-то взбегал по ступенькам – и мгновение спустя позвал по-французски. Это был князь Темрюков-Черкасский.
– Я тут, сударь, – шепотом откликнулась она.
Сейчас ей предстояло тяжкое испытание.
Эрика ненавидела этого щекастого мальчишку, до такой степени ненавидела, что перед свиданием мучительно думала: а не взять ли с собой охотничий нож?
Если бы все это было в сентябре и ей предстояла встреча с убийцей Валентина – и вопроса бы не было, она бы так и поспешила на свидание с ножом в руке. И ударила бы недрогнувшей рукой, и засмеялась бы, глядя, как умирающий князь падает к ее ногам. А что будет потом – неважно. Хоть тюрьма, хоть плаха!
В восемнадцать лет даже тюрьма и плаха представляются возвышенными и прекрасными, ибо главное – месть за жениха, а прочее – вроде как последнее испытание перед встречей с ним на небесах.
Но сейчас Эрика уже не желала слишком рано встречаться с Валентином. Валентин никуда не денется – он в раю… Валентин подождет…
Перед ней после убийства должен был открыться изумительный мир. Рано или поздно попытка венчания повторится, потом мнимые родители откроют ей свои объятия. Придется понемногу умнеть, и это несложно – Эрика, осваивая русские слова, уже поняла: разум будет возвращаться одновременно с постижением русского языка, и это всем очень понравится. А потом – роскошь, победы в гостиных, может быть, даже балы в Зимнем дворце. Можно ли жертвовать всем этим? Нельзя. Потому-то князя Черкасского убьет другой человек. Громова жалко, Громов хорош собой и при других обстоятельствах был бы достоин любви. Но где же взять иного убийцу? Негде!
– Сударыня, – прошептал юный князь. – Я заставил вас ждать…
Эрика знала, как себя вести в таком случае: сперва сердиться, потом сменить гнев на милость и, как бы нечаянно, позволить более, чем обычно: хотя бы поцелуй в щеку. И после поцелуя уже чего-то просить, что-то внушать. Эту нехитрую политику она еще в Курляндии изучила – там в нее половина молодых соседей была влюблена и домогалась благосклонности, пусть без мыслей о браке, а так – ради общей радости.
Но кокетство богатой наследницы тут не годилось – Эрика, ожидая князя, уже несколько раз сыграла в голове сцену недовольства и примирения, один был хуже другого, и к цели эти сценки ее не приближали. Нужно было нечто, подобное фейерверку, внезапное, исполненное страсти! Чтобы вывести игру с высокородным мальчишкой из области кокетства в область трагедии…
Все произошло само – Эрика зарыдала и бросилась князю на шею.
Как ей это удалось – она не могла бы объяснить. Видимо, те слова о вероломном друге, которые она повторяла многократно, чтобы найти самые верные интонации, сделались от повторения правдой у нее в голове, правдой страшной до дрожи.
– Спасите меня, спасите меня! – твердила Эрика.
– Но как, как? Что я должен сделать? – спрашивал перепуганный князь, прижимая к груди девушку. – Увезти вас? Спрятать?
– Ах, нет, он найдет меня! Я не знаю!.. Не знаю, что мне поможет… только не покидайте меня!..
Князь растерялся, но не настолько, чтобы не понимать, что в объятиях у него – желанное сокровище.
– Я все для вас сделаю, все, только прикажите! – говорил он и целовал висок Эрики, целовал щеку, зарывался носом в высоко поднятые рыжеватые волосы.
– Ах, нет, нет, – повторяла она, ощущая на своей талии мужские руки. И чем смелее они делались – тем яснее становилось, что Эрика на верном пути и правильно ведет игру. Наконец руки уж вовсе обнаглели – и чутье подсказало девушке, что пора производить правильное отступление.
– Не слушайте меня, ради Бога, – сказала она. – Все это – не для вас… это мои глупые страхи и расстройства… мне померещилось, а я и плачу…
– Что вам померещилось, любовь моя? – прошептал прямо в ухо князь, не выпуская добычу из объятий.
– Так, неважно… я от всех жду для себя беды… пришли вы, мне показалось, что вы можете спасти меня, и я не выдержала… да пустите же!..
Затем князь Темрюков-Черкасский долго домогался, что за беда впридачу к тем, которые уже имеются, а Эрика твердила что ему того знать не надобно.
– Есть человек, который грозится выдать меня господину Менцендорфу, – сказала она наконец, – и я вынуждена его выслушивать. Он требует невозможного… да, невозможного! Я скорее умру, чем соглашусь на это!
– Но я же предлагал вам бежать! В доме матушки моей вы будете в безопасности!
– Да говорю же вам, что я не могу оставить тут сестру!
– Мы и сестру заберем!
– Она лежит в постели, не вставая! Всякое движение ей опасно! – воскликнула Эрика. – Еще две недели – и болезнь ее пройдет! Но за эти две недели он нас погубит!
Болезнь у нее была наготове – тяжелейшая беременность. Князь, которому на вид было лет восемнадцать, вряд ли в этих делах разбирался – Эрика могла наплести любую чушь и ахинею.
– Кто этот человек? – сурово спросил князь. – Назовите мне его – я найду подлеца, и если он благородного звания – вызову на поединок и убью. А если подлого – мои лакеи спустят его под лед.
– Молчите, ради Бога, молчите! – и Эрика закрыла рукой рот, произносящий такие милые ей угрозы. Князь стал целовать ее ладонь – и она не отнимала руки. Эта игра даже стала ей нравиться – Эрика наслаждалась своим могуществом.
В конце концов князь поклялся, что убьет мерзавца, если только Эрике это будет угодно, и с тем был выпровожен. Последним призом ему было назначенное новое свидание – очень позднее, так что ему пришлось задуматься над тем, как подкупить швейцара. Эрика сказала, что уж это – самое простое.
Она медленно пошла наверх. Сердце ликовало. Князь близился к своей погибели. Оставалось, правда, самое трудное – но Эрика не сомневалась, что справится.
Одним из условий замысла была открытая дверь в фехтовальный зал. Нужно было выследить, кто и как ее запирает. Поэтому Эрика подождала еще немного – в зале кто-то оставался допоздна, она слышала из-за двери голоса, и вряд ли те люди собирались фехтовать всю ночь.
Наконец мужчина в белой маске выпроводил двух подвыпивших офицеров и сам поднялся наверх, в свое жилище. Дверь осталась открытой!
От изумительного ощущения, что все складывается великолепно, Эрика едва не запрыгала. Ее восторг уже бил через край, ощущение собственной силы и ловкости пьянило. Сейчас она была неумолимой и мстительной хищницей из той породы, которой несвойственна жалость.
Однако хищникам легче – они могут безмятежно спать, просыпаясь в нужный час и выходя на охоту без лишнего волнения. А Эрика вся извелась, пока наступила желанная ночь.
– Помолитесь за меня, сударыня, – сказала она Анетте.
– Конечно, сударыня. Сядьте, я вам волосы поправлю.
Эрика посмотрела на нее пристально.
– Анетта, вас обидели. У вас такой вид, будто вы все в жизни утратили и осталось только умереть.
Ответа не было – да и что тут скажешь, если угадано верно?
– Если Господь пошлет мне сегодня удачу, я помогу вам, я найду способ! – пообещала Эрика. – Я сделаю все, чтобы вы могли спокойно жить… все, что только в силах человеческих!
Они обнялись.
Это правильно, говорила себе Эрика, я совершу сейчас поступок, который не очень соответствует евангельскому закону прощения, но я искуплю грех добрым делом, а какое дело лучше, чем помощь бедной Анетте?