Оказалось – один человек не спит. Это был Нечаев. Он сидел за столом и молча пил. Что-то, видать, стряслось.
Эрика вспомнила, что ведь и в нем, отменном фехтовальщике, видела мстителя. Так, может, еще не все потеряно?
Она тихонько подкралась и обняла его за плечи – дуре все позволено.
– Плохи мои дела, обезьянка, – сказал Мишка, сажая Эрику к себе на колени. – Совсем плохи. Ее увезли – и теперь она уж никогда тут не появится. Все я, дурак, проворонил… а ведь я люблю ее, обезьянка…
– Мишка, ты хороший, – не поняв ни единого слова, ответила Эрика и погладила взъерошенные белокурые волосы.
– Хороший-то хороший… Наваждение, обезьянка, сущее наваждение! Ведь сколько у меня бабьего сословия перебывало! Только что с арапкой не спал! А турчанка пленная была… Ни с кем так не получалось, чтобы два сердца в лад бились… а с ней… хоть бы поцелуй один, обезьянка…
Эрика обняла его и прижалась – точно от этого могло стать легче.
На столе горела сальная свеча и отражалась в темном стекле бутылки. Казалось, будто ничего хорошего в мире больше не осталось – один мрак да этот жалкий огонек.
– Ничего, Мишка, – сказала Эрика. – С Божьей помощью… Этим словам ее научила Анетта.
– Ишь ты, обезьянка… Умнеешь с каждым днем… А как же молиться, чтобы опять Господь привел встретиться? Я ведь и имени-то не знаю… знаю, что волосики золотые, не как твои, светлее… Я, обезьянка, сперва думал – хорошо бы такую любовницу завести. Молодая, богатая, стан – как у богини Дианы. А потом… потом понял, что другой мне не надо…
Эрика видела, что Мишка пьян. Но это ей было безразлично – хотелось хоть к кому-то прижаться, хотелось хоть чьей-то ласки. Она знала, что Мишка лишнего себе не позволит, а сама вот позволяла себе лишнее – гладила его и даже положила его бедовую голову себе на грудь. Обоим не повезло – могли же они хоть так утешить друг друга?
Но Мишка всего лишь тосковал о несбыточном, а Эрика понемногу собиралась с силами. Положение скверное – как бы фехтмейстеры не сообразили, кто устроил этот поединок, и не отправились бы прямо сейчас наверх – разбираться. Догадаться нетрудно – как бы они прямо сейчас не вломились. Значит, нужно при первой возможности запереть дверь… как только Мишка с горя ляжет спать…
Потом – могли ли они в потемках разглядеть женщину, что мелькнула и пропала?
Эрика решила, что вряд ли, но на всякий случай нужно переодеться в другое платье и опять заплести косу. Маша с Федосьей не понимали, для чего Анетта делает дуре прически, смеялись – ну пусть порадуются…
Тут дверь с лестницы все же отворилась. На пороге стоял человек с фонарем. За ним – еще какие-то люди, но не фехтмейстеры и не Громов с князем.
– Вы кто, господа? – спихивая с колен Эрику, спросил Мишка и встал. – Чего вам тут нужно в такое время?
– Мы за тобой, Нечаев, и за дурой, – отвечал человек. – Лучше не брыкайся.
Мишка схватился за шпажный эфес. Эрика, поняв, что стряслась беда, закричала. Ей ответили Маша и Федосья, отозвалась и Анетта.
Но что могли поделать Мишка и четыре женщины против команды полицейских?
Анетта не сразу выскочила из маленькой комнатки – сама не поняла, что удержало. Закричала Эрика, рухнул стул, кто-то хриплым голосом выкрикивал команды: не выпускай, тащи, вяжи!
И Анетта от страха едва не лишилась рассудка. Ее поймают, свезут в полицейскую часть, заставят назвать имя… а что, если родня уже ищет ее по всей столице и во всех частях оставляет явочные: пропала-де особа шестнадцати лет, приметы такие-то?..
Менее всего она хотела попасть в дом к Ворониным. Если раньше ей казалось, что там – приют всеобщей любви и доверия, то теперь особняк на Аглицкой перспективе представлялся ей местом отсутствия любви, и как иначе назвать дом, жители которого хотят лишить жизни грудное дитя?
Она забилась в угол за кроватью, опустилась на корточки, съежилась и закрыла глаза – так казалось надежнее и безопаснее. В комнатку заскочила Маша, за ней – огромный мужчина в черном кафтане, схватил ее за руку и поволок вон. Маша, рухнув на колени, вцепилась зубами в его кисть, он закричал, дал ей оплеуху.
Мирок, бывший Анеттиным пристанищем, рушился на глазах. Больше в мире не оставалось ничего, ничего…
Губы сами шептали беззвучную молитву, звали на помощь Богородицу.
Машу выволокли. В распахнутую дверь Анетта увидела, как вяжут Нечаева, как выносят завернутую в ту самую огромную шубу Эрику. А ее – не замечали!
Точно ли? Может быть, оставляли напоследок, когда всех прочих уведут и унесут?
– Беги, – шепнула Богородица. – Туфли скинь и беги…
Чудом, истинным чудом Эрика бесшумно проскользнула к заветной двери. Страха в тот миг не было – ведь в ней звучал спасительный голос: «Беги!..»
Она отворила дверь – чуть-чуть, на два вершка! – и этого хватило, она попала в комнату со старинной мебелью. Беззвучно пробежав, она выскочила в коридор, оттуда – на лестницу… и куда же теперь?..
И снова прозвучала подсказка: «Вниз беги, туда, где твой друг в белой маске – капитан Спавенто…»
Иного друга у нее в этот миг не было.
Анетта поспешила вниз, пока наверху ее не хватились, и на третьем этаже принялась стучать в дверь. Она знала – друг где-то там, за стеной, должен услышать и помочь!
Хотя дверь была совсем не та, на черной лестнице, из которой он вышел впервые, чтобы утешить ее, плачущую. Этаж – тот, а дверь – не та, и все же!..
– Кого там несет? – спросил сонный голос.
– Спасите, Христа ради! – только и могла сказать Анетта. Наверху уже слышался шум – не иначе, налетчики и похитители обнаружили, что казавшаяся запертой дверь открыта.
Лязгнул засов, проскрипел замок. В дверном проеме явился Никишка – с огарком в руке, в одной рубахе, без порток и босой..
– Впусти… – не дожидаясь вопросов, потребовала Анетта и ворвалась в чужое жилище.
Никишка тут же затворил за ней дверь и стал звать:
– Сударь, сударь, по вашу душу!..
– Кто там? – спросили из темноты.
– Девица! Та, что вы велели, коли что, к вам вести!
– Погоди, я оденусь…
Капитан Спавенто вышел через минуту, не более, в шлафроке, туго перепоясанный, и в своей белой маске. Эта минута показалась Анетте длиной в год. Но когда он появился в сенях, она вздохнула с облегчением – он поможет, непременно поможет!
– Что случилось, сударыня? – спросил он.
– Мне нужно скрыться. На жилище наше напали злодеи, господина Нечаева связали и увели, всех женщин увели, мне чудом удалось бежать… они сейчас будут тут!..
– Им так просто сюда не попасть. Никишка, одеваться! – приказал капитан Спавенто. – Я проведу вас в квартиру господина Фишера, и оттуда мы незаметно выйдем на улицу…
– Я не могу… я почти босиком… в одних чулках…
– Эко дело! Я понесу вас на руках.
– Но это невозможно…
– Возможно и даже необходимо. Вы боитесь меня? – вдруг спросил он.
– Да, – сразу ответила Анетта. – Я верю вам, как никому другому, но этот страх – я ничего не могу с ним поделать… простите меня… до сих пор меня обнимали только родные люди и муж, которому я буду верна до смерти…
– Ясно… Хорошо, что вы признались в этом, очень хорошо… да… и именно сейчас… Перст Господень… Сударыня, я должен открыть вам одну тайну, – сказал капитан Спавенто, и голос его выдавал нешуточное волнение. – Я прошу вас, примите это… примите как перст Господень… иначе объяснить нельзя… и времени у нас мало…
– Да, я вас слушаю, – ответила Анетта. – Вы назвались моим другом… я чувствую, что вы мне друг…
– Да, и даже более… погодите…
Капитан Спавенто распустил шнурки своей белой кожаной маски. Маска упала, открыв лицо.
Анетта увидела это лицо и ахнула.
Глава 24Возвращение дитяти
Княгиня Черкасская была разом и довольна и недовольна. От Бергмана принесли почтительное письмо – он докладывал, что комиссию ее сиятельства исполнил, но указанная особа в предполагаемых действиях не замешана и ведет благопристойный образ жизни, каждый шаг – на виду. Что означало – любовник не впутался в странную историю с похищением Катеньки Егуновой. Это радовало – а не радовало другое: он куда-то пропал и в обществе не показывался. Не могла же княгиня просить графа Панина, чтобы в приказном порядке командировал к ней Фомина.
Княгиня даже послала к нему на дом записочку – но ответа не получила.
Но если не любезный Дени заварил эту кашу, то кто из домочадцев госпожи Егуновой мог бы затеять интригу? Ответ у княгини был один – смиренница Наташа.
В егуновском доме княгиню Темрюкову-Черкасскую знали и понимали, что ее мнением хозяйка дорожит. Кое-кто даже подозревал, что многое в хозяйстве делается по советам княгини. Так что, когда она потихоньку велела няне Василисе, состоявшей при Авдотье Тимофеевне с самого рождения, прийти к себе в дом с утра, приказ был исполнен безукоризненно.
Няня Василиса, собственно, даже не главной мамкой при дитяти была, а помощницей: кто бы ей, пятнадцатилетней, барское дитя доверил? Сейчас это была здоровенная и сообразительная баба чуть за пятьдесят, продолжавшая нянчить свою толстенькую малютку Дунюшку и люто ненавидящая всех ученых докторов, которые постоянно призывались к госпоже Егуновой.
Княгиня приняла няню в своей спальне.
– Мне с тобой, голубушка, долгих подходов не надобно, – сказала она. – Сама знаешь, что у вас в доме творится. И вот как я все это понимаю – не обошлось без вашей богомольной Натальи. Ты уж разберись, где эта Наталья грехи замаливает и с кем встречается, а потом мне все доложи. А я уж придумаю, как беду избыть.
Василиса приложилась к милостиво пожалованной княгининой ручке и поспешила домой радостная: нашлось занятие! И не по хозяйству, а подымай выше – по спасению всего дома от злодейки.
Княгиня знала, что няня возьмется за это дело с азартом и нагородит половину чуши. Но надеялась, что сумеет отделить зерно от плевел.
Насчет незаконного ребенка, которого Наташа выносила и родила под носом у легковерной Авдотьи Тимофеевны, княгиня сразу сказала: не поверит, пока не увидит дитя. А вот тайные встречи с мужчиной ее заинтересовали. Мужчине было поболее сорока, сложения плотного, и при разговоре с ним Наташа радостно улыбалась, даже смеялась, – это и явилось главной уликой ее преступного романа. Тут княгиня поверила – она что-то не могла припомнить Наташиного смеха, воспитанница все время сидела в уголке тихохонько и таращилась то в пяльца, то в книжки без единой улыбочки.