— Музыку любите? — обратилась она к парню и, не дожидаясь ответа, щелкнула ручкой приемника.
Из динамика вырвался мощный, энергичный голос: «А смерть — это просто иная жизнь. А смерть — это лучше, чем сучья жизнь…»
— Мам, найди что-нибудь другое, — взмолилась Саша, — не люблю я эту Медведеву.
— Сейчас, дай только повернуть. Смотри, сколько машин скопилось! Авария там, что ли?
Певица продолжала рвать горло и душу: «Да, смерть! Это лучше, чем быть взятым в плен. Да, смерть! В этой жизни, где ты не у дел…»
Галина Васильевна свернула вправо и покрутила ручку приемника.
— Вот джаз — другое дело. — Саша откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.
Несколько километров ехали молча. Галина Васильевна посмотрела в зеркальце на дочь: «Кажется, заснула. Вот и славно. Пусть немного отдохнет, труженица». Заметив, что парень уже дважды нервно взглянул на часы, Галина Васильевна спросила:
— Во сколько самолет?
— Че-че-рез два часа с по-ло-ло…
— Не волнуйтесь, успеем.
Музыка закончилась. Прозвучала новостная заставка. Голос ведущего был сух и бесцветен: «В Москве двадцать один час. В эфире новости. Начну с печальной. Сегодня на шестьдесят восьмом году жизни после тяжелой болезни скончался народный художник России, академик Академии художеств, лауреат Ленинской и Государственных премий, замечательный художник-портретист Владимир Григорьевич Иваницкий».
Галина Васильевна тихонько вскрикнула и резко затормозила. Она почувствовала резкую боль в сердце. Как будто в него вонзили нож В глазах потемнело. От резкого торможения проснулась Саша.
— Мама, мама, что с тобой?!
Не слыша дочь, Галина Васильевна на ощупь нашла ручку и с усилием толкнула дверцу машины. Пошатываясь, она пошла по проезжей части:
— Воздуха! Воздуха!
Ее голос больше походил на стон. Она пыталась сорвать с себя шарф, но он еще крепче сдавливал ей горло. Галина Васильевна едва держалась на ногах. Саша подбежала вовремя. Секундой позже — и мать просто рухнула бы на асфальт. Парень смотрел на них из машины широко распахнутыми от испуга глазами. Его буквально пригвоздило к сиденью. Машинально он покрутил ручку приемника. Голос новостиста зазвучал громче: «Прощание с Владимиром Иваницким состоится двадцать второго января в Академии художеств с десяти до тринадцати часов. Отпевание — в церкви Николы в Хамовниках — в четырнадцать часов. Художник будет похоронен в фамильном склепе на Ваганьковском кладбище».
Экскурсовод, молодая девушка, явно мерзла в своей модной пестрой шубке из искусственного меха. Психолог отметил бы: налицо комплекс маленького роста. Девушка была в навороченных сапогах на высокой тонкой шпильке, благодаря чему удлинила себя на несколько сантиметров. Стоять в таких сапогах было еще можно, но чтобы ходить по заснеженным московским улицам — для этого требовалось большое искусство. Девушка им владела на все сто.
— Господа, идите за мной. — Она направилась к старинному особняку.
«Господа» переглянулись и прыснули со смеху, прикрыв лица руками. Это были учащиеся таганрогской художественной школы. Их прикалывало, что экскурсоводша Дарья так к ним обращалась. Следуя за ней, они обошли длинный фургон. К особняку одна за другой подъезжали машины. В основном иномарки — роскошные, дорогие. Из них выходили люди с букетами в руках и исчезали за дверью.
Это был довольно большой особняк — прямоугольной формы, двухэтажный, окрашенный в серо-голубые тона, в меру украшенный лепниной. С улицы он был почти незаметен. В первую очередь обращали на себя внимание большие чугунные ворота. Вход в особняк обрамляли бюсты, выстроенные в два ряда, как оловянные солдатики. Всякий, кто шел в дом, как сквозь строй, проходил между ними, направляясь к тяжелой дубовой двери.
— Дальше не пойдем, — Дарья остановилась, — ближе нам не подойти. Видите, сколько машин.
— А чего тут такое происходит?
Она не видела спросившего — он спрятался за спинами товарищей. Задумалась: сказать — не сказать…
— Сам, что ли, не видишь, кино снимают. — Пухлая девочка показала рукой на фургон, на котором большими буквами было написано «Телевидение».
— Нет, — Дарья решилась, — это не кино. Дело в том, что в этом особняке жил… жил и работал замечательный художник Владимир Иваницкий. Два дня назад он умер. Будет желание, можете сходить в галерею «Вера», тут недалеко. Там открылась выставка его новых работ… последних работ… — Она обвела господ учащихся взглядом. — Ну а теперь я расскажу вам об этом особняке. У него интересная история.
Дарья говорила увлеченно, с жаром. Она уже не чувствовала холода:
— Особняк был построен в двадцатых годах прошлого, в смысле уже позапрошлого века. Принадлежал вдове героя Отечественной войны 1812 года генерала Дохтурова. В разные годы в доме бывали, живали и работали известные личности: военные, писатели, артисты, художники. К примеру, на втором этаже в гостиной стоит небольшой, неказистый диванчик Существует легенда, что Гоголь любил на нем сидеть. Считал его своим. В этом доме прошло детство выдающегося русского химика Лугинина, художник Тропинин работал здесь над портретом Пушкина. В 1856-м по возвращении из сибирской ссылки здесь жил декабрист Сергей Трубецкой. В гостиной звучали голоса Шаляпина и Вяльцевой, захаживал в дом нарком просвещения Луначарский. В двадцатых годах прошлого века одну из квартир снимал замечательный театральный художник Рындин, известный тем, что…
Господа учащиеся слушали внимательно. Только троих ребят не занимал ее рассказ. Они во все глаза следили за тем, что происходило у особняка. Люди шли вереницей. Не все входили в дом. Некоторые оставляли цветы прямо у крыльца, зажигали свечки, осеняли себя крестом. Журналистка с микрофоном в руках подходила то к одному, то к другому. Оператор с камерой неотступно следовал за ней. Дарья вдруг замолчала.
— Господа учащиеся, если вам холодно, можем вернуться в автобус.
— Нормально.
— Не холодно.
— Терпеть можно.
— Ну хорошо, тогда продолжим…
Третий день дом Иваницких был полон народу: друзья, знакомые, журналисты… Прихожая, где выставили портрет художника в траурной рамке, утопала в цветах. Они были повсюду: в многочисленных вазах и даже в ведрах — живые, на стенах — в виде картин. Художник любил рисовать цветы. Картины висели везде — в прихожей, на лестнице, в комнатах — и так плотно, что за ними не были видны стены, обитые дорогим шелком.
Широкий коридор вел из прихожей в столовые — большую и малую. Столы всегда стояли накрытыми. Кто бы ни пришел — друг или международная делегация — к приему в этом доме были готовы. Так любил хозяин. Сейчас в столовых суетилась дюжина официантов, сервируя столы к поминальному обеду. Все в черных атласных рубашках с черными бабочками.
Темная дубовая лестница поднималась на второй этаж, где находились гостиная, каминная, кабинет хозяина дома, жилые комнаты. Над лестничной площадкой — темный витраж с изображением рыцаря, вооруженного мечом. Из-за недостатка света его нельзя увидеть во всей красе и яркости. По стенам вдоль лестницы кроме картин висят эмали со сценами из Евангелия.
Гостиная заставлена креслами и диванчиками. Так называемый Гоголевский диванчик стоит особняком, на табличке рукой художника размашисто написано: «Ничем не трогать!». Картины, которым не нашлось места в экспозиции, стоят у стен. На небольшом круглом столике из карельской березы словно случайно разбросаны фотографии: хозяин дома с Лайзой Миннелли, с президентом, с Пеле, с Анни Жирардо, с Кобзоном… Все это должно было производить впечатление. И производило: у одних вызывало уважение, у других — зависть.
В доме пахло стариной и богатством, сытостью и уверенностью. Он был чем-то похож на музей Дали в Фигерасе, где все сделано, чтобы позабавить гостя, пустить ему пыль в глаза, заворожить, а самому спрятаться за бархатной портьерой и, оставаясь невидимым, насмехаться над его простотой и наивностью. Создать атмосферу таинственности, чтобы скрыть саму тайну — художник везде и нигде.
Анна Федоровна, вдова Иваницкого, немолодая, но ухоженная блондинка со следами былой красоты, стояла у портрета, где была изображена молодой и красивой. Журналисты, расположившись полукругом, так и сыпали вопросами. Несмотря на усталость и моральную, и физическую — муж угасал медленно, на ее глазах, — она ничем не выдавала себя, держалась достойно, была доброжелательна, отвечала обстоятельно, подробно:
— Это мой портрет Володиной работы. Собственно, он нас и познакомил. Такое ощущение, что это было вчера.
Она не смотрела в глазок камеры, которая стояла перед ней, в мыслях она унеслась в прошлое, в тот счастливый и роковой для нее день, когда уступила бывшему мужу, согласившись пойти с ним на прием в американское посольство. Тогда он еще надеялся, что Анна вернется к нему и все у них будет опять хорошо. Но его надежды не оправдались. Из посольства до дома ее провожал уже другой мужчина.
— Мы познакомились с Владимиром Григорьевичем на приеме в американском посольстве. Он почти сразу сказал мне: «Я хочу, чтобы вы мне позировали». Я согласилась.
В гостиную внесли новые охапки цветов, в картонной коробке — телеграммы и письма с соболезнованиями. Это была уже третья коробка.
— Я позировала ему на Масловке. Зима. Холод ужасный, как сегодня. Он варил мне грог на какой-то допотопной спиртовке. Верочке тогда было лет шесть, я брала ее с собой, чтобы застраховать себя от возможных Володиных посягательств.
— Госпожа Иваницкая, — обратилась к ней переводчица, она говорила с легким акцентом, — госпожу Ригби из телекомпании Би-би-си интересует, является ли ваша дочь Вера приемной дочерью господина Иваницкого?
— Да, это так, но я никогда не делала из этого тайны.
В дверях показался охранник и едва заметно махнул Анне Федоровне рукой.
— Господа журналисты, надеюсь, я ответила на все ваши вопросы. Благодарю вас и прошу прощения: дела требуют моего присутствия. Олег, — она подошла к высокому мужчине приятной наружности, взяла его под руку, и они медленно стали спускаться по лестнице в прихожую, — там Георгий приехал. — Она с тревогой взглянула на Олега. — Я что-то не вижу Верочки