— Да он такой, Дмитрий-то твой, любить будет, жалеть будет. Надя! Да ты самая счастливая на всем белом свете!
— Ну что там? — спросила Надя уже озабоченно. — Ты дежурила?
— Да. Только что сдала. Ничего особенного. Бабу из Подсосенок привезли. Не сегодня-завтра окочурится.
— Манефа! Уйми язык. Что за женщина? Кто смотрел? Диагноз? — Пожалела: — Надо же со мной такому случиться…
— Все смотрели, успокойся.
— Да что с ней?
— Что? Старость… Сама не знает, сколько ей лет. Отродясь я не видывала: пульса нет, а глаза живые, умирать не хотят.
— Анастасия Федоровна?
— От нее не отходит. Как же!
— А ты здесь зачем? Что тебе надо?
— Не волнуйся, ничего такого. Постряпать затеяла. Печка у Виссарионовны — одна мечта… Договорюсь на воскресенье.
Не пошла — побежала Надя полем. Снег на дороге не утоптан, сыпучий.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
На открытие рентгеновского кабинета ждали приезда Дрожжиной.
Много «слез пролила» Надя у Цепкова, в облздравотделе, и в районе тоже, пока получила аппаратуру, уже не новую да и некомплектную к тому же. И вот наконец все готово.
Еще утром должна была прибыть секретарь райкома партии. Вася-Казак не раз бегал к мельнице, надеясь встретить ее, но вскоре махнул рукой. Уже перед сумерками еще раз вышел на дорогу, увидел след легких саней, который и привел его к стожку сена у конюшни. Вороной жеребчик лениво жевал сено. В санках, сплетенных из ивовых прутьев, уткнувшись лицом в серый воротник тулупа, спала Дрожжина. Брови ее и шапка надо лбом закуржевели от дыхания. Вася-Казак осторожно подошел, взял упавшие на снег вожжи, легонько тронул женщину за плечо. «Такую бабу жизнь ухайдакала», — подумал он жалостливо. Глаза Дрожжиной, просветленные после короткого бегучего сна, распахнулись, недоуменно остановились на его лице.
— Здравствуйте, Домна Кондратьевна! — сказал весело Вася-Казак. — Ждем вас не дождемся. Как поспали?
— Тише! — Дрожжина заговорщически наморщила губы, веля ему молчать. — Садитесь!
Вася-Казак плюхнулся на козлы. Вороной жеребчик играючи вынес санки на поляну и, чувствуя вожжи, кося налитым кровью глазом на незнакомого седока, уверенной рысью пошел прямо. Но тут натянулась левая вожжа, жеребчик, как бы радуясь ощущению власти человеческой руки, круто повернул, санки занесло, и они, накренившись, какое-то время скользили на одном полозе, потом оперлись на другой, выровнялись.
Дрожжина энергично выскочила из саней, сбросила черный, с большим воротником тулуп. Она была в темно-синем бостоновом пальто, отороченном по подолу и рукавам светлой смушкой, и с таким же смушковым воротником, только он был чуть потемнее.
— Рисковая вы, Домна Кондратьевна. На таком чертике, да одной? — сказал осудительно Вася, беря жеребчика под уздцы.
— Он послушный, — ответила довольная женщина. — Напоите его. Овес под козлами. Тулуп пусть где-нибудь в тепле повисит. Часа через два поеду к Бобришину.
— На ночь-то глядя! Волков не боитесь, Домна Кондратьевна?
— Волков? Да, Василий, тут ружьишко в сене, вынеси и его: как бы этот чертенок не погрыз ложу… — Дрожжина похлопала жеребчика по широкой шее, тот попрядал ушами, копнул снег копытом. — Ну, ну! Знаю, что домой пора.
Надя и Зоя Петровна, увидев в окно секретаря райкома, поспешили на крыльцо, не успев одеться. Дрожжина сердито замахала руками, они исчезли и снова показались уже в накинутых на плечи пальто. Дрожжина подходила к крыльцу, как всегда, твердо ступая, чуть склонившись вперед, будто преодолевая течение воды, вся ее фигура выражала уверенность и силу. В рентгеновском кабинете в неторопливом ожидании стояла у щита техник — хрупкая девчушка Таня Заикина, чувствующая себя настоящей хозяйкой хотя и небольшого, но такого важного и нужного для больницы дела. Как только вошли врачи и сестры, а затем и Дрожжина, о чем-то увлеченно говорящая с Надей, Таня задернула на окне черную плотную штору, щелкнула выключателем. Кабинет залил матовый электрический свет. Надя вышла вперед и, оглядев полукругом стоящих врачей и сестер (вот их уже сколько!), заговорила, тая взволнованность:
— Коллеги, вчера специалисты приняли нашу рентгеновскую установку. Вчера же были сделаны пробные снимки. Они проявлены и оказались сносными. Мы получили могучего помощника. Наши возможности в диагностике болезней стали намного шире.
«Не могла это сделать празднично, — недовольно подумала Манефа, стоящая неподалеку. — Такое дело сделано, а она: «Мы получили могучего помощника…» Петь надо, всем петь…»
А Надя продолжала:
— Пока у нас нет рентгенолога, заведовать кабинетом будет доктор Колеватова, наш «главный» терапевт, у нее, к счастью, есть опыт. — Надя помолчала. — Ну а открыть наш кабинет попросим Домну Кондратьевну.
Только сейчас все увидели, что экран аппарата обвязан красной лентой, а в руках Тани блеснули хирургические ножницы. Она шагнула от щита и подала их Дрожжиной.
— Спасибо за приятную обязанность! — сказала секретарь райкома, беря ножницы. — Поздравляю вас всех! Рентген — важное ваше приобретение. Берегите его и хорошо, в полную силу используйте!
«Какая торжественность! — возмутился про себя Антон Васильевич. — Будничное дело, а такое величание».
Анастасия Федоровна подумала, радуясь: «Везде бы так, по всей области. — Погоревала: — Нет, долго еще не будет широких дорог рентгену на село…» И с сожалением вздохнула: уж она-то знала свою область из конца в конец.
— А теперь первая официальная рентгенограмма грудной клетки! — объявила Таня Заикина. — Домна Кондратьевна, пожалуйста. Остальных прошу освободить кабинет…
— Погоди, погоди! — Дрожжина подошла к аппарату. — Расскажи, пожалуйста, как тут все действует.
Таня старательно, как на экзамене, начала рассказывать и так увлеклась, что Наде пришлось дать ей знак закругляться. Таня поняла ее, сбивчиво закончила пояснение.
— Разденьтесь до пояса, встаньте вот сюда… — смело попросила Таня Дрожжину. Ей нравилась новая роль, и она из кожи лезла вон, чтобы держаться построже и делать все четко, как учили. До этого она ни разу не сбилась и не думала, что ее ждет конфуз: пациентка подошла к ней, погладила по голове, сказала по-матерински, чуть покровительственно:
— Дитя мое, спасибо тебе за все, что ты мне показала, о чем рассказала. Вижу, учили тебя хорошо и ты все, что надо, усвоила. Но, знаешь, дочка, я боюсь этих самых аппаратов. Вот, честное слово, боюсь.
Таня вдруг почувствовала себя обыкновенной девочкой, ее тоненькая шейка втянулась в плечи. Домна Кондратьевна заметила это, подбодрила:
— Ничего, не огорчайся. Первое просвечивание сделай знаешь кому? Чьих сил больше всего вложено в это… Так кому же?
Таня взглянула на Надежду Игнатьевну. Дрожжина заметила ее взгляд.
— Верно! Нуте-ка, доктор, разденьтесь до пояса и встаньте вот сюда! — Дрожжина произнесла эти слова тоном Тани, и все засмеялись.
— Нет, нет! При чем тут я? — заупрямилась Надя.
— Что же, проголосуем, — предложила Дрожжина. — Кто «за»? «Против»? Нет. Воздержались? Один. — Она взглянула на доктора Семиградова, который стоял скрестив руки.
— Ну и привыкли вы… — рассмеялась Надя и неохотно пошла к аппарату. Тут уже хозяйничала взволнованная Анастасия Федоровна.
Толкаясь в дверях, все остальные вышли. Таня выключила свет. В темноте сильно щелкнуло, и аппарат загудел. Где-то, будто глубоко под землей, слышался голос Колеватовой.
— Так, вдохните! Выдохните! Повернитесь левым боком. Что это у вас под ключицей? Осколок? Врос в костную ткань. Не мешает?
Ответов главного врача не было слышно. Голос у Нади почему-то вдруг сел.
Потом все собрались в зале приемного покоя, стали рассматривать снимки, только что сделанные и проявленные. Первый снимок был сделан Бобришину, которого Надя готовила к операции, второй — Кедрову — в порядке контроля. У бобришинской руки далеко друг от друга концами стояли кости, на кедровском снимке была видна взвихренная костная мозоль, пугающая своим неправдоподобием. Снимки разглядывали, будто никогда такого не видывали. Манефа долго стояла перед рентгенограммой своей грудной клетки. Ребра, легкие. Вот комочек сердца, и ей было немножко страшно видеть себя такой, будто она неживая.
Молодежь немного потанцевала под патефон, попела песни. Скоро голоса выплеснулись на поляну и еще долго звучали в морозном воздухе.
А Дрожжина, Надя и Зоя Петровна сидели в это время в кабинете главного врача, говорили.
— Да, праздник вышел настоящий, — сказала Дрожжина, отходя от окна. — Хорошо звучит песня над снегом. Побольше бы таких праздников. Что это? Вижу, вы скисли, мои дорогие женщины. На очереди — детское отделение? Это вас заботит? Но что я могу поделать, карман у Мигунова пуст, денег на детское отделение он вам дать не может. Где их достать, не знаю. Попытайтесь поговорить с колхозами. Постепенно рассчитаетесь.
— Теперь колхозы на это не пойдут. После строгих решений, — оказала Зоя Петровна, напомнив этим о недавнем постановлении ЦК партии и правительства о нарушениях Устава сельхозартели.
— И это верно, Зоя. — Дрожжина насупилась. — Придется годик подождать, дорогие мои. А детского врача обещаю. С нового года вам передадут ставку педиатра из Пыжанской больницы. Детского отделения у них нет, а ставка заведующего числится. Хотят строить, да когда это еще будет… А вот с ремонтом и оборудованием корпуса, право, не знаю… И в облисполком ходила, и в обком.
Наде не хотелось верить, что там нет людей, которые не могли бы понять, что откладывать организацию широкой медицинской помощи детям хотя бы на один год — всего на один год! — такая ошибка, которую потом не поправишь. И она горячо высказала эту свою мысль.
— Ну, Надежда, да разве у партии только эти заботы? У нее, как ты знаешь, масса и других. Народ надо кормить. Люди кровь проливали, жизни не жалели… Должны мы о них думать? В сельском хозяйстве, ты видишь, — прореха на прорехе.