Бобришин покачал стриженой головой. «А усы-то его за одно лето и ползимы поседели», — успела она подумать, как он заговорил:
— Милая вы доктор, да ведь для нас, калек, война никогда не кончится, до прихода ее самой, смерти… Да и не вы только посильны дать нам забытье. Людей накормить, одеть, дать крышу над головой. Человек с войны шибко скучает по доброте. Пока он действует по инерции, с утра до ночи вкалывает с военной ожесточенностью. А когда та пружина у него раскрутится, какая потом должна его силу дальше двигать? Скажем, у Гришки Сунцова, знаете тракториста? У него «военный завод» в душе закончился в тот час, когда он узнал, что прежние надежды разбиты. Вот и зачах человек, потому что у него другой пружины еще не было.
— Гришу я знаю, — сказала Надя. — Я его лечила. Недавно была в МТС. Он работает старательно. — И спросила: — А вы еще сердитесь?
— Сердился. Шибко сильно. — Кирилл Макарович стал собирать с кровати книжки и брошюры. — Это надо же: связать, привезти. Правда, за щекой у меня чуть-чуть было — сестренку замуж в тот день выдавал. А теперь, думаю, истолок бы меня Вохминцев так, что на посыпку лошадям уже не пригодился бы. Говорят, Логунова сняли, не было наличности хлеба новое задание покрыть. Ушаков со строгачом. А мне, как подумаю, не время теперь от дела отставать. — Он помолчал, отыскивая глазами что-то на тумбочке. Взял в руки газету. — Вот постановление ЦК партии. Больше сеять зерновых, поднять урожай. Верно! А у меня тут вокруг старые книжечки о северном шелке, то есть о льне. За бобришинским льном раньше Европа гонялась. Семена у купца Бобришина были свои, пишут, из горстки вывел сорт. Длинное волокно. Полеглостью не страдал. Масло ароматное, в Москве и Питере по запаху за версту узнавали. А где оно сейчас? Хоть бы два семечка найти. Из двух семечек поля бы развел. Мы с Дрожжиной задумали экономику колхоза под местную свою природу приспособить. Картофель восстановить, были же у нас северные сорта: стебель, что крапива, от заморозков не сгорал. И пшеничка была своя, короткая, крепкая, соломистая. Росла споро, созревала скоро. А нам завезут кубанской пшенички, вот и сеем. Бедняжка, еще в амбаре подмерзнет… — Помолчал. — Электростанцию наметили строить, чуть повыше Вороньей мельницы. Без энергии, при слабости МТС нам никак нельзя. Мало на гектар земли лошадиных сил. Не поднимемся.
— У нашей мельницы песенка все равно спета?
— Спета, по правде сказать. Но не бойтесь, энергии хватит на всю округу. Так что, нельзя мне дело оставлять. — И спросил озабоченно: — Вернусь, а вдруг?..
«Не пойму Дрожжину, — подумала Надя озадаченно. — Боится — снимут. Но что стоит должность в сравнении с принципами?» И сказала:
— Не бойтесь, ничего не бойтесь. С месяц пролежите…
— Да вы что? Месяц! Да мне…
— Успокойтесь, Кирилл Макарович. Забыл, каким был тогда, под Москвой?.. Молодец был. Утром операция… Душой готовьтесь.
Надю принял секретарь обкома партии Топоров, подвижный и общительный мужчина чуть ниже среднего роста в темно-синем диагоналевом полувоенном костюме и сапогах. Сунув руки под ремень на животе, он энергично вышел из-за стола, усадил посетительницу в кресло, сам стал передвигаться по кабинету, то засовывая под ремень руки, то выпрастывая их. Он огорошил Надю сообщением о болезни доктора Цепкова и, не обратив внимания на то состояние, какое вызвало у женщины это известие, стал расспрашивать о больнице, о ее нуждах и достижениях, но Надя не могла держать себя в руках и отвечала невпопад. Все же овладев собой, объяснила цель своего прихода. Совершилась несправедливость. Председателей колхозов за то, что они выделили детский фонд, строго наказали, а может, и под суд отдадут. Топоров, оказывается, знал эту историю. И когда ему о ней напомнили, построжал лицом, сказал сухо:
— У нас пока нет хлеба для различных фондов. Вы это сами знаете, товарищ Сурнина.
Надя встала, к ней вдруг вернулась обычная ее уверенность в своих поступках, неломкое упрямство.
— У вас есть дети? Вы еще молодой мужчина…
— А как же! — вдруг обрадовался Топоров смене темы их разговора. — Один ныне кончает среднюю школу. Второй барахтается еще в начальной.
— Они у вас болели дистрофией? Голодали?
Топоров сел за стол, долго крутил в руках тонко отточенный карандаш. Потом сказал глухо:
— Вы могли бы меня не спрашивать об этом?
— Могла бы. Вопрос этот неправомерный. Но неправомерно и то, что людей наказывают за заботу о детях. Отмените решение райкома. Домна Кондратьевна просто перепугалась. Вот посмотрите результаты обследования детей участка нашей сельской больницы.
Топоров читал торопливо исписанные листки, живое лицо его то и дело меняло выражение, брови то поднимались, то опускались, дергались щеки, то туго сжимались, то расслаблялись тонкие губы. Закончив чтение, Топоров опять долго молча крутил карандаш, потом вернул Наде тетрадку.
— Ничего не поделаешь, наследство войны, — сказал Топоров, с сожалением качая головой.
— Наследство войны? Это я часто слышу, — проговорила Надя нетерпеливо. — То меня пугают им, то скрывают за ним свою беспомощность. Скажите, почему это?
Топоров пожал плечами:
— Это так понятно, товарищ Сурнина…
— А мне — нет. Война закончилась победой. Ее и надо звать в помощники. Я так считаю.
Топоров снова пожал плечами, сказал примирительно:
— Я позвоню Дрожжиной. Она в состоянии сама разобраться. А что касается выговоров, так я их износил знаете сколько? Два обычных и один строгач. Как видите, жив. — Он засмеялся. — Все дело в том, за что выговор. За глупость или за поспешность? Дрожжина остепенила коммунистов за поспешность. Это хотя и неприятно, но лучше, чем носить выговор за глупость.
Надя встала.
— Жаль, что вы не поняли меня до конца: забота о детях, о военных детях, — подчеркнула она, — не только наша местная проблема.
Из обкома она ушла с твердым убеждением, что не должна, не имеет права останавливаться. Если для пострадавших на войне солдат и офицеров созданы госпитали, если в стране могуче развилась хирургия, то педиатрия особенных успехов, конечно, не могла иметь, а детских больниц, кажется, не прибавилось. Правда, еще в годы войны в Москве создан институт педиатрии, но когда-то его молитвы дойдут до глубинки.
Несколько часов она просидела дома, сочиняя письмо о восстановлении детского здоровья, подорванного войной. Она чувствовала, что материалы наблюдений над детьми одного участка больницы не имеют на первый взгляд убедительности, куда легче было бы строить доказательства на данных района, области, но где их возьмешь? Если письмо попадет в руки вдумчивому человеку, он и в нем увидит то, что надо. Закончив писать, она так и не обозначила его адрес. Никак не могла сообразить, кому его направить.
В сумерки Надя вышла, чтобы вечером, когда врачей в больнице не остается, пройти к Цепкову. Халат, шапочка у нее с собой… Но к Цепкову так просто ее не пропустили. Она прошла к нему вместе с дежурным врачом. Цепков лежал в забытьи. Только что ему дали кислород, и пульс выравнивался: она взяла его руку и сразу почувствовала это. По привычке считала удары сердца и смотрела больному в лицо. Тот лежал, закрыв глаза. Бледные щеки начинали чуть-чуть розоветь. Крылья короткого носа заметно шевелились. Широкий лоб, плоские широкие скулы и неестественно маленькие уши — она и не замечала раньше, что они у него такие маленькие, — все было безжизненно спокойно. Вот глаза открылись, он увидел ее, молча стал разглядывать, как бы отгадывая, почему она тут. Потом тихо сказал:
— А, Надежда, рад. — Он передохнул. — Вот видите, не тянет мотор, да…
Дежурный врач движением руки запретила ему говорить, но тот упрямо отвернулся от нее и все смотрел на Надю.
— Надежда, жаль, что дела мои плохи. Не спорь, я сам знаю. Но помоги, прошу по-дружески, помоги девушке, Маше Каменщиковой. Она лежит в соседней палате, и давно лежит. У нее декомпенсированный порок. Ленинградка, Училась в медицинском. Заканчивала в Перми. Ее сняли с поезда, когда она ехала в Ленинград.
— Я ее возьму к себе. У нас и воздух лечит.
На другой день утром Надя вернулась из облздрава вместе с девушкой лет двадцати трех, с серыми большими глазами, влажными и грустными. Лицо ее с тонкими чертами слабо зарумянилось на морозе. Накануне они договорились, что Маша Каменщикова выпишется рано утром и получит в облздраве назначение. Надя еще не верила себе, что заполучила молодого врача-педиатра, хотя и не совсем еще здорового, но настоящего детского доктора. Уходя в госпиталь на операцию, она поймала себя на том, что волнуется: а что, если Маше придет мысль удрать? Узнает, что это за Теплые Дворики, и удерет?..
Кедров видел, как мальчики, по-военному четко ступая, выходили к доске, отвечая, стояли по команде «Смирно», держались прямо, прижимая руки к бокам. А девочки следили за чистотой, никому не давая спуску.
С охотой школьники ходили на экскурсии. В седьмом классе уже складывалась группа юных орнитологов.
Сегодня у них был уже не первый выход в лес.
У некоторых мальчиков и девочек нашлись более или менее сносные лыжи, и в воскресенье утром они во главе с Кедровым, сопровождаемые Серым, направились в лес для изучения зимующих птиц. Всем хотелось идти поближе к учителю, который с двустволкой за плечами и биноклем на груди, в пехотинском бушлате защитного цвета очень походил на боевого командира маленького отряда. Только разномастная собачья шапка придавала ему веселый, вовсе не военный вид. Скоро отряд вытянулся в цепочку. Впереди шел Дмитрий Степанович, или, как называли ребята, наш капитан, за ним, повторяя его движения, спешил Ваня Неухожев, в новой куртке, подаренной Кедровым, потом Нина Морозова в красной шапочке и зеленом вязаном свитере. Нина — хорошая лыжница, на районных соревнованиях заняла третье место. Пожалуй, Ваня и Нина — главные помощники Кедрова. Что он делал бы без них не только в кружке, но и в классе? К каждому уроку у них всегда готовы наглядные пособия и лабораторные материалы. У ребят они пользуются авторитетом, поэтому зачастую, прежде чем сдать домашние работы учителю, ребята показывают их Ване и Нине. Они увлечены орнитологией. Другие в его кружке по-разному любят природу. Одни, как Коля Воронов, косолапый медвежонок, любят наблюдать изменения в природе, ее настроения, хотя он этого, может быть, еще не понимает. Другие, как Сергей Мячин, короткошеий большеголовый молчун, любят певчих птиц и различают их по голосам. Третьи, как Вика Иванцова, крепкая физически девочка — она с малых лет р