И заработать тоже получилось немало.
Глядя, как толпа постепенно и неохотно редеет, женщина мягко улыбалась. Люди всегда одинаковы — когда им даёшь что-либо редко и неохотно, то в их глазах полученное приобретает необычайную ценность. Даже если это сказки, которые каждый может выдумать и сам.
Необычная возня у входа привлекла её внимание. Кто-то упрямо пытался выгрести против течения — что было нелегко, но смельчак упорно протискивался через толпу по направлению к нескольким бочкам, заменявшим сказительнице сцену. Спустя миг глаза Далры блеснули узнаванием, и она махнула рукой, подзывая старого знакомца. Вышибалы, пытавшиеся уговорить странного посетителя убраться подобру-поздорову, прекратили свой тяжкий (и тщетный) труд, а парень радостно утроил усилия и вскорости уже восторженными возгласами приветствовал сказительницу.
Был он высок, но не широкоплеч, а, скорее, долговяз. Вытянутое лицо с уныло висящим носом могло бы принадлежать человеку, совершенно разочаровавшемуся в жизни, если бы не блестящие ироническим весельем глаза (правый при этом подозрительно припух). Большой рот с тонкими губами раздвинулся почти в лягушачьей улыбке, и парень, подобравшись поближе, радостно склонился в поклоне, подметая пол пером с видавшей виды шляпы:
— Приветствую мою самую удачливую из заклятых соперниц!
— И тебе не чихать, Тинни. Как жизнь? Давненько я тебя не видала.
Парень закатил глаза:
— А могла бы и вовсе не увидать! Нет, ты представляешь? Стоило немного подзадержаться — и всё, меня не пускают в дверь! Я им талдычу, что ты была бы счастлива перекинуться со мной парой слов, но эти костоломы, похоже, совсем оглохли и перестали разбирать человеческую речь!
Далра искренне расхохоталась:
— Тинни, ты неисправим!
— А это потому, что меня нужно не исправлять, а любить! — гордо подбоченился парень. Далра покачала головой:
— Да уж, любить тебя заповедовали людям боги! К слову: а где это ты подзадержался?
На самом деле, ответ был известен женщине заранее: только одна страсть могла заставить Тиннимана по прозвищу Юбочник пропустить то, что касалось напрямую его профессии, и страстью этой были женщины — все и сразу.
— Ну как тебе сказать… — парень сделал вид, что смутился. — Мы тут с одной девушкой — дочкой пекаря — обсуждали азы игры на лютне, и так увлеклись…
— Прекрасно понимаю. Ещё бы — ужасно увлекательная тема, — серьёзно кивнула Далра, и собеседники дружно рассмеялись.
Лютнистом Тинниман и впрямь был талантливым. Если б не его неисправимый характер, побуждавший регулярно нарушать покой чужих жён (и столь же регулярно огребать от возмущённых его визитами мужей), слава великого музыканта давным-давно гремела бы по всему Падашеру, если не по всей стране. А так он вынужден был скрываться в Гадюшнике, да и там его порой настигали громилы, нанятые оскорблёнными в лучших чувствах горожанами, а иногда — горожанками, не стерпевшими очередной измены. Говоря по правде, он подкатывал и к Далре, прекрасно зная о её связи с Аштаркамом, но тут уже сама сказительница пожалела дурака и дала ему от ворот поворот. Обижаться Тинни не стал — женщин на свете было ещё много, самых разных женщин, и почти в каждой имелась своя изюминка, делавшая её лучшей на свете. А дружеские отношения позволили лютнисту принять участие в парочке похождений Далры и обогатить свой репертуар поистине замечательными балладами.
— В любом случае, я здесь и бесконечно рад тебя видеть, дорогая, — отсмеявшись, сообщил Тинни. — Ты всё хорошеешь и хорошеешь. Это дар богов, или ты сама отыскала в своих странствиях источник вечной молодости?
— Я тоже рада, — отозвалась Далра, как обычно, пропуская мимо ушей комплименты Тинни-Юбочника — ясно же, что тренируется человек, и ничего больше! — Сейчас я закажу чего-нибудь взбадривающего и пройдём ко мне, расскажешь о последних сплетнях. А вздумаешь распускать руки — сломаю лютню и нос.
Профессия всегда вынуждала лютниста быть в курсе последних слухов, а дружба не позволяла утаивать важные новости от прямой конкурентки. Особенно с учётом того, что надолго Далра в Падашере не задерживалась, так что никаких особенных потерь Тинни не нёс. Наоборот, мог сам получить какую-нибудь иноземную побасенку, из которой впоследствии выходила неплохая любовная история.
— Только не нос! Как я буду петь гундосым? — в притворном ужасе возопил лютнист, а затем добавил уже серьёзней: — Выпивка — это всегда хорошо, но, может, сначала отдохнёшь немного? Ты уже зелёная, хоть тебе и этот цвет к лицу. Давай я заскочу после полудня, тогда и побеседуем всласть.
Сказительница вздохнула:
— Боюсь, не выйдет. Сам знаешь: дальше я на пару ночей перебираюсь в «Пьяный череп», а это значит, что до заката мне нужно быть в Гадюшнике. Аштаркаму не нравится, когда я хожу там по темноте.
— Ха! Кому бы понравилось? Он совершенно прав, дорогая!
— И ты туда же… — на самом деле Далра спорила исключительно по привычке, и они оба это знали, хоть старательно притворялись, будто ведут серьёзную беседу. — Словом, он обещал прислать людей, чтобы меня проводили, а учитывая его нелюбовь к моим ночным прогулкам, ждать их надо как раз к полудню.
— Это чтоб на тебя успеть засветло полюбоваться, — подмигнул Тинни-Юбочник, и вдруг насторожился: — Постой-ка… Когда это он умудрился тебе что-то наобещать? Он что, был здесь? Он выходил из Гадюшника?
Сказительница поморщилась:
— Не ори ты на всю гостиницу! Был, не был, выходил, на печи сидел… Ты уже успел выяснить, где моя комната? Вот и славно, ступай туда, я Бинну закажу чего-нибудь и догоню.
Лютнист повиновался, бормоча под нос что-то восхищённое насчёт любви, наполняющей сердца людей несказанной отвагой. Сомнений не было: к следующему утру, если не к сегодняшнему вечеру, эти строчки превратятся в премилую любовную балладу. Оставалось лишь проследить, чтобы там не упоминались подлинные имена.
Именно об этом Далра и заговорила, едва вошла в комнату. Тинни, разумеется, возмутился и заверил, что ничего подобного делать и не предполагал, но его клятвы женщина привычно пропустила мимо ушей. Наконец лютнист сменил преувеличенно-невинный взгляд на нормальный и пообещал, что никто ничего не заподозрит. Пообещал, надо заметить, с явным сожалением. Далра его понимала: имена везде и всегда играли важную роль для популярности стихотворений. Но точно так же она понимала, что лично ей неприятности совершенно не нужны — а городская стража могла сколько угодно закрывать глаза на её связь с Аштаркамом, но не тогда, когда об их встречах распевают во всё горло падашерские менестрели.
Тинниман это тоже понимал, так что, когда первый запал прошёл, даже слегка смутился, а потому в качестве извинений выложил куда больше сплетен, чем намеревался сначала. Выслушав ворох новостей вперемешку с самыми дикими слухами, сказительница задумчиво прищурилась:
— Стало быть, Советник Амбиогл укатил неведомо куда?
Тинниман пару раз хлопнул ресницами. С его точки зрения, новость была самой что ни на есть рядовой, излишнего внимания не заслуживающей.
— Ну да, укатил. И одним лишь богам ведомо, где его сейчас искать и когда он вернётся. С ним и раньше это случалось, старшая дочка с делами неплохо справляется в его отсутствие. А почему тебе так интересно?
— Да так… — Далра задумчиво усмехнулась. — Есть у меня к сыновьям Хафесты кое-какой интерес. Тебя, к слову, на Праздник луны к благороднорожденному Куддару пригласили?
— Шутишь? — лютнист не скрывал досады. — Эти толстосумы, небось, и знать-то обо мне не знают. Ну, им же хуже!
— Им же хуже, — спокойно согласилась Далра. — А ты у нас по-прежнему на площади Трёх козлов выступаешь?
Изначально ничем дотоле не примечательная площадёшка получила гордое наименование «площади Трёх наместников», будучи названа так в честь троих героев, на протяжении долгих лет защищавших Падашер от осады и в буквальном смысле этого слова отдавших за город собственные жизни. Разумеется, статуи великих наместников решено было поместить на площади — в честь славных подвигов, да и вообще, чтоб люди не забывали. Тогдашний наместник, то ли внук, то ли правнук одного из героев, согласился профинансировать воздвижение статуй. Вот только скульптор, которому поручили прославить подвиги в веках, не ограничился фигурами самих наместников, и попытался приделать им за спины копья и штандарты, символизирующие невесть что, но наверняка что-нибудь героическое. Получилось изумительно похоже на рога, и народное название площади было предрешено. Осознав ошибку, заказчик статуй велел штандарты удалить, но сделал этим ещё хуже — «три козла» моментально превратились в «трёх безрогих козлов». Со временем безрогость из названия вывалилась, но козлы прочно остались в народной памяти, и статуи регулярно украшались ветвистыми веночками, а то и просто рогами, спиленными неведомо с кого.
— Ну да, — Тинниман немного растерялся. — Козлы мне уже как родные, я им пару баллад посвятил… А что?
— А ты можешь осторожно людей поспрашивать, видели ли они Амбиогла? Если он выехал на рассвете, торговый люд точно его бы заметил. Ну, если не его самого, так хоть карету…
Площадь Трёх козлов давно уже использовалась местными, как удобное место для рыночка. Торговых лавок там, правда, не стояло, но с телег можно было вести коммерцию ничуть не хуже, а городская стража взимала за перевозимые торговые пункты куда меньшую мзду.
— Не вопрос, — Тинниман выглядел заинтригованным. — Но с тебя история. Причём такая, чтоб знал один лишь я.
— Потом, — Далра таинственно улыбнулась. — Но обязательно. Обещаю: ты в накладе не останешься. Да, и ещё мне нужны будут все слухи насчёт рода Хафесты, какие ты сумеешь раздобыть.
— Я много могу раздобыть, — Тинниман залихватски заломил бровь, и Далра вздохнула:
— Ладно, вот тебе задаток…
Чего-чего, а романтических историй Далра из Города-между-мирами знала в избытке.
Усталая, невыспавшаяся, Джамина ехала домой. Противоречивые чувства раздирали душу девушки на части.