– Привет, не ждал?
Конечно, не ждал. Только половина восьмого. В незастегнутой рубашке он отступил внутрь, пробормотав: «Входи».
– Что-нибудь изменилось?
Отчего-то смущаясь, она скороговоркой поведала про свои одежные проблемы, предложив альтернативу в бунгало.
– Если, конечно, хочешь.
– Так даже лучше. Проходи, я быстро приберусь. У меня беспорядок. Извини, я не ожидал…
– Не напрягайся – все свои.
Кругом и вправду царил бардак, всюду валялось все, что только могло валяться, от носков до карандашей. Владимир сгребал все, что попадалось под руку, и засовывал в платяной шкаф.
– Оставь, – запротестовала Нина. – Ой, что это?
Девушка осеклась, обомлела, подавшись вперед. На нее смотрела вторая Нина. Не из зеркала. С одинокого берега, залитого светом луны… Рисунок, сделанный пастелью, не был закончен, и оттого плечи, руки, одежда носили размытые очертания, словно отражение сна наяву. Но лицо было отчетливым, живым. Нина сделала шаг назад, вглядываясь в себя. В неразгаданное выражение тонкой, неизъяснимой печали глаз, нежности полураскрытых губ, легком наклоне головы… Так смотрела бы Надежда. Нина не могла смотреть так.
– Нравится? – тихо спросил за спиной Владимир.
– Ты давно это рисуешь?
– С первого дня.
– Я здесь не такая…
– Как раз здесь ты такая, какая есть, – мягко возразил Владимир. Его ладони легли на Нинины плечи. Горячие ладони. От них исходил пульсирующий зной. Такой, что делалось невыносимо жарко, как в июльский полдень. И перехватывало дыхание от невозможности сделать глоток живительной влаги. —
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя…[11]
– Гумилев… Он нравился Надежде.
– А тебе, значит, нет?
– Мне тоже, – вздохнув, призналась Нина. —
– Знаешь, что я подумал, когда увидел тебя впервые в аэропорту? – Он перешел на полушепот.
– Что у меня красивое нижнее белье. – Она хотела рассмеяться, но не смогла.
– Нет, то было после. А я увидел тебя немного раньше. Даже прежде, чем ты достала табличку с моей фамилией. Потому что я прилетел другим рейсом, немного раньше, и около часа слонялся вокруг. Все суетились, спешили кто куда. А потом я увидел тебя… Ты просто вышла из машины. Просто сняла шляпку, бросила на заднее сиденье. И вся эта суета не имела для тебя никакого значения. Ты была вне ее, сама по себе. Не играла, не волновалась, не старалась «выглядеть». Ты просто была. И тогда я подумал, что в жизни не видел более восхитительной девушки, и что вряд ли увижу когда-нибудь, и что конечно же она никогда об этом не узнает, потому что я не подойду и не скажу ей об этом… И возможно, буду жалеть о том всю жизнь… А потом ты подняла табличку с моей фамилией…
Его пальцы осторожно, словно боясь обжечь или обжечься, перебирали волосы на ее затылке. Просто перебирали волосы, просеивали, точно муку. И только. Нина не могла понять, отчего это безобидное движение заставляет подгибаться ее колени, а ее саму – балансировать, держа равновесие, чтобы не упасть, словно все происходило на палубе маленького и зыбкого суденышка в предштормовом открытом море.
– Почему ты раньше не говорил?
– Ты бы ответила, что я подлизываюсь к работодателю.
– Наверно, ты прав. Иногда я бываю невыносима. Приношу извинения, милый мальчик.
Она повернулась, приподнялась на мыски, чтобы дружески чмокнуть его в щеку, но обожглась о подставленные губы, внезапно осознав, что не сумеет от них оторваться, не осушив их влагу до дна и не отдав взамен свою. Что именно так и сбываются самые летящие сны. Сны, в которых нет места боли и страху, а лишь блаженство – такое невыносимо сладостное, неземное, нестерпимое, что не хочется просыпаться вовсе…
– Не уходи, останься…
Он поцеловал ее висок. Ее никто никогда не целовал столько. И она тоже. Она не любила этого. Поцелуи – для подростков, которые боятся секса. Пустая трата времени. То есть она, конечно, могла поцеловать кого-то, если этот кто-то очень хотел, но без особого рвения. Раньше. И еще она никогда не кричала. Прежде – никогда. Это казалось ей унизительным. Зачем? Чтобы все слышали, как тебя трахают? Нет, она никогда не кричала. Раньше. Почему же теперь она вдруг ненадолго, но сошла с ума? И именно с ним, с человеком, который был ей безразличен, вообще не в ее вкусе? И почему ей хочется раствориться в этом безумии снова и снова?!
Господи…
– Пожалуйста, не уходи, останься.
– Не могу. – Она нырнула в свитер как в спасательный жилет. – Я привыкла спать одна.
– Кто-то говорил, что нужно избавляться от стереотипов.
– Я не уверена, что хочу избавляться от них. По крайней мере, сейчас.
– А потом?
– Что – потом?
– Потом ты сможешь остаться?
– Потом – суп с котом.
Он снова обнял ее, и она почувствовала, как силы, с которыми она собралась, снова начинают медленно, но верно покидать ее.
– Прошу, поедем со мной. Всего несколько дней…
– Не говори глупостей. Ты знаешь, что я не могу.
– Нет, не знаю. Почему не можешь?
– Не могу, и все, – отчаянно проговорила Нина. – Отпусти меня…
– Нет, – прошептал он, заглядывая ей в лицо. Его глаза были темными, как страсть. – Мне нужна не одна ночь. Я хочу, чтобы мы были вместе. Всегда. И я готов подождать.
– Подождать – чего? – Резким движением она высвободилась из огненного кольца его рук.
– Когда ты поймешь, что можешь быть счастлива со мной.
– Перестань… – Качая головой, она отодвигалась к выходу. – Это просто секс…
– Нет, и ты сама это знаешь. Это гораздо больше, чем секс. Это…
– Замолчи! – закричала Нина что есть сил, закрыв ладонями уши. – Замолчи, заткнись!
– Выслушай меня! – закричал в ответ Владимир, настигнув ее в два прыжка у самой двери. – Я люблю тебя, слышишь! С самой первой минуты! – Он встряхнул ее за плечи. – Ты не должна всю жизнь думать о прошлом, о своих родителях! Я знаю, что тебе больно, но ты должна простить и отпустить! Жизнь дается один раз, и она прекрасна! Ты должна быть счастлива за себя и за них! Выходи за меня!
– Отстань! – Нина оттолкнула его, ударила наотмашь по губам. – Я никогда не выйду замуж! Никогда, понял?! Тем более за тебя! Наивный дурачок! Это был всего лишь секс, курортный роман! Как у Алекса с Надеждой! Уезжай, ты больше мне не нужен! Завтра ты получишь свои деньги. Уезжай и не возвращайся! Мне никто не нужен! Я сама построю себе дворец. И яхту куплю сама, и парус повешу любого цвета. Только не алого. Потому что алый – цвет крови! Уезжай! – Крик зазвенел в лампочках.
Нина ударилась о дверь, которая, с треском распахнувшись, выплюнула девушку в полночный холод. Снег все же пошел. Но не белые хлопья, а противная манная крупа. Она забивалась между ресниц и там таяла, стекая по щекам скупыми мокрыми стылыми бороздками.
Красноватые отблески придорожной разметки расплывались уродливыми кляксами на лобовом стекле.
Бип!
Нина резко сдала вправо, боднув бортик, затормозила. Мимо с возмущенным ревом пролетел запоздалый автобус. Внизу, сразу за низенькой оградой, чернел кривыми корягами сосен обрыв, бесновалось, желая добраться до незваной гостьи, море.
После она пила водку в каком-то придорожном кабаке. Прежде она никогда не пила столько, но ей было наплевать. После очередной рюмки, когда свеча на столе медленно поплыла куда-то, а Нина попыталась ее остановить, хозяин вышел из-за стойки и принялся настырно расспрашивать, не позвонить ли кому-нибудь. Может быть, Нину кто-то ждет, волнуется и приедет за ней.
Хозяин был квадратным человечком из серии «метр на метр». Когда он говорил, его щеки колыхались, как у бульдога. Это выглядело ужасно забавно. Нина рассмеялась, но тут же взяла себя в руки. Не хотелось обижать славного владельца этой богом забытой забегаловки. Нина ответила, что ее никто не ждет. Она не нужна никому, и ей никто не нужен. Впрочем, неправда, ее ждет бабушка. Но слишком далеко, чтобы сейчас приехать. И она, Нина, ничем не может ее порадовать. Даже застрой она отелями полмира. Вот если бы внучка стала примерной домохозяйкой… Моталась по дому в халате и бигуди, ковырялась на огороде, нарожала детишек…
В небольших влажных, как у бульдога, глазках хозяина Нина прочла солидарность со всеми бабушками на свете. Конечно, он тоже считает, что место женщины на кухне и в постели. Убогий мужской шовинизм!
Он покачал головой и развел руками, давая понять, что не очень хорошо понимает по-русски.
– Пошел ты!
Но он прав. Ей действительно надо позвонить. Нина достала телефон. Она наберет номер Асима и скажет, чтобы тот сию же минуту рассчитал Владимира. Немедленно.
Зачем-то Асим долго выспрашивал, где Нина и что с ней. Болван. Она про Фому, он про Ерему. Плюнув, Нина дала трубку хозяину. Пусть объяснит, где его тошниловка. Может, Асим тоже хочет выпить? Тогда пускай приезжает… Она уронила голову на руки, закрыла глаза. Все в порядке. Ничего особенного. Просто нужно собраться с силами перед обратной дорогой по этому омерзительному серпантину. Ей совсем неохота слететь в пропасть…
Вокруг клубился сизый туман. Дорога дала развилку, и Нина, как сказочный богатырь, остановилась посредине, не зная, куда ей сворачивать. По одну сторону стоял отец, живой и здоровый. Он улыбался и махал ей рукой. Нина хотела броситься к нему, но увидела рядом Надежду. Значит, они снова были вместе. Надежда тоже улыбалась и что-то говорила Нине. Ее губы шевелились, но слов было не разобрать. Нина слышала лишь музыку. Музыку, становившуюся громче, ритмичнее…