, раздражающая боль, и, расположившись на диванчике, Натали, не смущаясь присутствием императора в потрёпанном смокинге, натянула носки.
— Кирилл, вы уже проверили координаты?
— М-м-м… признаться, нет. Я пытаюсь выяснить, как давно был нанят этот оркестр. До того, как наш друг продал столь респектабельное заведение, или уже после того, как Деннис Как-Его-Там купил его. Это дало бы нам ответ на многое. Мне хочется избежать пальбы в дальнейшем.
— А смысл? Патрезе остался позади…
— Пока неясно, кто был мишенью убийц. Как выяснилось в процессе беседы, никто из нас — ну, кроме, возможно, Норма, если ему вдруг есть что скрывать! — не сохранил инкогнито. Вы же не станете отрицать, что кое-кому будет проще, если Император Зиглинды перестанет существовать не только как номинальная, но и как потенциальная фигура?
Натали отвлеклась. По понятной причине всё её внимание было приковано к двери душевой: отсюда, из рубки, просматривались все входы и выходы. Игрейна переговаривалась с Нормом через щель, от значительности аж поднимаясь на цыпочки.
— Мэм, — сказала она, входя в рубку, — мне нужен пинцет, сканер, хирургический клей, эластичный бинт и ещё чем обеззаразить рану. И если найдётся местное обезболивающее, — тут она понизила голос, — я была бы признательна. В нём уймища осколков!
И никто из нас не заметил? Оставили кровавые дела ребёнку? Натали, сорвавшись с места и предоставив Кириллу рыться в его аптечках, ринулась в санузел, и только возле самой двери притормозила.
— Я умею оказывать первую помощь и крови не боюсь, — гордо заявила девочка, проходя мимо.
А вот Натали, признаться, боялась. Хотя тоже умела. Обязана уметь, как пацанья матушка и бывшая стюардесса. Но помочь позвали не её. Спасибо, хоть дверь перед носом не захлопнули! Норм, во всяком случае, глянул в её сторону диковато. Судя по количеству окровавленных тряпок в мусоре, тут впору службу спасения вызывать.
Что она видела дальше — затруднилась бы ответить. Слышала, как звякало стекло о фаянсовую раковину, как струилась вода. Красные пятна на белом и сдавленное шипение — от боли. Сдержанные — шёпотом! — порицания Игрейны и попытки оправдаться: всё же правильно, рука левая, мякоть, всё другое было бы хуже. Бок… ну а что — бок? Уйти и оставить их только вдвоём было бы нечестно.
— Нас можно резать, — приговаривала Игрейна, — мы и в лице не изменимся. Нас можно лазером жечь, мы будем изображать из себя этого… как его, древнего?.. а, Сцеволу. И куда только девается ваше мужество при виде пузырька со «щипалкой»?
— УФ-антисептик — и наше мужество остаётся при нас, — высказался капитан «Балерины» из-за дамских спин. — Режущее оружие — фу, как это брутально! Лазер — вот оружие современности, он и наносит рану, и дезинфицирует её. А «щипалку» придумали женщины-садистки, чтобы смотреть свысока. Мать Безумия, ты что, весь потолок в себя собрал?
— Ультрафиолет убивает далеко не все бактерии, — возразила Игрейна. — На многих обитаемых планетах есть микрожизнь, которой совершенно наплевать на излучения. Даже жёсткие.
Смотреть свысока. Угу. А он ещё лучше, чем… Н-да, какая ерунда лезет в голову. Нет, по жизни это, конечно, не ерунда, всех касается, все под этим ходим, но — не вовремя!
Люблю, когда тело выглядит твёрдым, отлитым из бронзы.
Наконец всё стало так, как оно должно быть. В том смысле, что женщина просыпается первой и готовит завтрак. Кто-то ощущает полноту жизни, только убегая тёмными подвалами и пригибаясь под обстрелом, но, спасибо, я лучше сырники пожарю. Можно, конечно, попросту залить мюсли йогуртом, но в холодильнике нашлась упаковка творога и сухофрукты. Пять минут незначительной возни — и готова горка аппетитных горячих кругляшей с изюмом внутри. Всё ж не сухомятка. Взрослые, судя по личному опыту, с удовольствием едят то же, что и дети. К тому же у нас тут есть и дети, и раненые, и подозрительные на язву — в ассортименте.
Кирилл, заспанный и помятый, разбуженный запахами, втянулся в кухню, нагрузил сырниками одноразовую тарелку, поколебался между сметаной и джемом, в результате залил их тем и другим, прихватил кружку с кофе и вернулся к себе в ложемент. Сырники он брал рукой, обмакивал в сметану, затем — в джем и отправлял в рот целиком, не отрывая глаз от монитора навигационной деки, и при этом время от времени что-то вбивал в клавиатуру — медленно, тыкая указательным пальцем левой руки.
Второй явилась Игрейна, против обыкновения какая-то вялая, взяла только парочку сырников, отговорившись тем, что с утра обычно много не ест, и убралась на диванчик в рубку. Вздохнув, Натали напомнила себе, что детское «невкусно!» не следует принимать всерьёз.
Последним проснулся раненый герой. Протиснулся вдоль стены в дальний угол, чтоб не шевелиться лишний раз, других пропуская, покорно принял сырники и ковырялся в них вилкой. И сразу стало ясно, что физиологически объём этой кухни рассчитан на двоих.
Запах кофе щекотал ноздри, и язва там, или нет, а Натали рискнула сделать себе кружечку и присела напротив, на полпути от стола к плите: если что понадобится.
А и не скажешь, что десять часов назад из него полкило стекла вынули. Пластика естественная, если и бережёт рапы, то — неощутимо. Под свежей футболкой бинтов не видно, и выражение лица как у любого мужчины с утра пораньше: уже ходит, но ещё спит.
— Норм, — решилась Натали, — у вас есть дом? Или вы всегда вот так? На коврике перед чьей-то дверью?
— Дом? Ну… дом! — На растерзанные вилкой сырники было страшно смотреть. — Да, пожалуй, что и вот так. Дом — это значит женщина, дети, без них не дом, а так логово. Пещера. А что я могу дать женщине? У меня совершенно другая точка внутреннего равновесия.
— Вам тридцать… э-э-э…
— …семь. Странно было бы в эти годы уходить на параллельный курс. Да и незачем. Не хочу показаться хвастливым, но я в прекрасной форме. Вчера никто не сделал бы большего.
— А вы выбирали себе род занятий и стиль жизни однажды и навсегда? Вы что, не знали, что однажды вам стукнет тридцать семь?
— В двадцать лет, — сказал Норм, положив вилку и глядя собеседнице в лицо, — ты уверен, что не доживёшь до столь глубокой старости,
— Мы все делаем вид, будто у нас есть выбор, — сказал он ей же, но уже в спину. — Для нас это вопрос самоуважения или, если хотите, собственной значимости. Тогда как выбора, в сущности, нет. Всегда найдётся тысяча причин, почему мы должны делать то, а не это. И где-то даже проще твёрдо про себя знать: ты просто не можешь поступить иначе.
Ничего не слышно, зато виден каждый жест, сопровождающий каждое слово. Спорят о важном, о жизненном: женщина наклоняется, безотчётно прижимает руки к груди. И этот ореол света, внешнее проявление пылающего в ней внутреннего огня, окутывает её, и сразу становится ясно, к чему у них идёт.
Я её теряю.
И не смотреть бы, а не смотреть нет сил. Что она нашла в этом лбе? Центнер мышц? Или, может, она думает, что он лучше её понимает? Тоже гонится за ребёнком. Или это естественное женское сочувствие к раненому? Ага, а тёплая дрожь воздуха, когда они сидели там вдвоём, под конусом света, когда его ещё не за что было жалеть, а я вёл с Патрезе словесную партию в шахматы? Может, им было до тебя дело? Ничего подобного, ты и тогда был только шофёр.
— Знаете, — сказала Игрейна сзади, с диванчика, — мне тоже хотелось, чтобы Брюс играл со мной одной. Ну, то есть, не то чтобы хотелось: такие вещи отсекаются моим контрактом. Но я иногда думала, каково это, когда хочется.
— Это как — отсекаются? — Кирилл поставил тарелку на деку и обернулся.
Девчонка сидела на диванчике с ногами и смотрела на него так, будто видела насквозь и забавлялась. Нет, ну женщины, они, понятное дело, инопланетяне. Но не настолько же!
— Как можно отсечь контрактом… ревность? Зависть? И что ещё в таком случае включает этот контракт?
— Ничто не может нарушить у Мари чувство исключительности. Она должна побеждать во всех играх, лучше всех одеваться, и все мальчики влюблены только в неё, Спорим, вам знакомо, когда вас все пропускают вперёд?
— Знакомо, предположим. Но это неправильно.
— Разумеется, неправильно. Но таковы правила, против которых мы с Нормом не можем лезть. Мы можем их только обходить. Оставить отпечаток личности, скажем, который наложится на всю её жизнь. У вас есть такой отпечаток?
Кирилл открыл рот и закрыл его.
— Сколько тебе лет? Нет, по правде?
— Технически — двенадцать. Что же до психики — вы ведь это имеете в виду? — господин отец Мари покупает только лучшее. Его мои харак… рекомендации устроили.
— И ты хочешь сказать, будто бежать вторым номером тебя не раздражает?
— Раздражает?.. Как это?
Кириллу захотелось стукнуть её за её улыбочку.
— У него кто-нибудь есть?
— Я не знаю. Я, — Грайни подчеркнула, — не знаю. Это, впрочем, ничего не значит. Норм — он из тех, кто называет кошку кошкой, даже если споткнулся об неё и упал.
— Как это? А!
— Если он считает, что в какую-то часть его жизни не следует совать нос маленьким девочкам, мы и не пролезем, как бы ни любопытствовали. У его контракта тоже есть свои непреложные условия.
— Да-да, я понял, папенька Мари покупает только лучшее. А мне, — решил капитан, ощутив прилив крови к ушам, — этот хмырь по барабану.
— Норм — он хороший.
— Даже слишком. Эй! Идите сюда, я тут ночью кое-чего подсчитал. Вам будет интересно.
Прибежали как миленькие. Игрейна потеснилась на диванчике ради Норма, а Натали прихватила с собой табуретку. Так. О главном надо думать, капитан, о деле, а не радоваться, что диванчик тесен для троих и вот эти двое хоть сейчас не оказались рядом, не соприкасаются плечами и бёдрами, обдавая друг дружку жаром.
— Я сразу отказался от мысли, что тут записан код гиперсвязи, — начал он. — Не так уж много в Галактике трансляторов гиперроуминга, и все они контролируются правительствами. Ну, или почти все, если вспомнить Патрезе. В любом случае едва ли посредник может рассчитывать, что у того, кто исполнил заказ, есть выход на связь нужного уровня. Получить-то сигнал можно на любом стандартном устройстве, но упаковать и отправить — для этого нужна станция.