— Ну как ты вообще?
Натали поёрзала в ложементе. Холодный. Она была тогда такой глупой, такой… смелой, такой одинокой, Роман женщины, которая никому не нужна, с мужчиной, нужным буквально всем. Во всей огромной Галактике у неё не было ничего, кроме этого голоса в наушниках, и темноты, обнимавшей её.
Мы все тогда сошли с ума, а безумие не проходит бесследно.
— Нормально — в целом. Твои родители — прекрасные люди. У меня есть, — она помедлила, — дом. Мы ни в чём не нуждаемся. Брюска… летает, само собой. Кто бы сомневался в том, что растёт Эстергази. — Назгулу… Рубу совершенно незачем знать, что дом смыло, а сына — крали. Мужчина в таких случаях спрашивает только «кто?», хватает плазменную пушку и идёт разбираться. У меня теперь есть диван, где я провожу жизнь, и множество уютных домашних обязанностей, которые эту жизнь составляют.
— А я даже рядом с коляской ни разу не прошёлся. Эх… Я хотел сводить вас в тысячу мест. Я, — в приступе свирепой физиологической откровенности, — даже живота твоего не видел.
— О, аквариум был будь здоров! Как-нибудь, может, получится показать тебе снимки с УЗИ.
Помолчали. Те ли мы спустя двенадцать лет? Есть ли представление о времени у человека… тогда она не могла воспринимать его иначе, но теперь, когда под ногами есть планета, и рука сына в руке, и нас уже двое, всё по-другому… у существа, в заснеженной пещере ожидающего приказа ринуться в бой? Кто он нам — на нашем диване? Что ему ответить и что у него спросить? Что теперь между нами общего? Ты не был с нами Каждый Наш День!
Вот беда: зачем меня вылечили?
— Ты, — ведь знала, что он спросит, — нашла себе хорошего мужика?
— Не могу сказать, чтобы сильно искала, Рубен. Меня взяли невесткой в хороший дом…
— …не для того, чтобы ты приносила жертвы!
Тысяча оттенков в мужском голосе. Благодаря наушникам кажется, будто звучит он внутри головы. О да, он знает, что должен сказать, и даже с пеной у рта будет настаивать на том, что сказал это искренне, вот только… Вот только ему невыносима даже мысль о ком-то ещё, и это слышно сквозь всю мужскую твёрдость в этом вопросе.
— Только не говори мне про Императора, хорошего, но одинокого.
— А что бы и не сказать? У него на тебя такой… кхм… пульс!
— Я одинокая мать, — усмехнулась Натали. — Что он может мне предложить, кроме своего пульса? Разделить с ним грузовик? Так и тот нынче по цене металлолома.
Тут она ощутила нечто вроде укола совести: с какой стороны ни глянь, у Кирилла действительно не было ничего, кроме грузовика. Потому что Чёрная Девятка — та ещё собственность. Голову за неё оторвать могут, а на торги её не выставишь. И эта промороженная пещера годится, только чтобы прятать в ней награбленное. Как в сказке.
Каждый из нас потерял в этом деле всё, и только у меня снова есть сын. Да, и ещё отец — у Брюса.
Как много отдала бы Натали, чтобы, как прежде, свернувшись в тесной кабине, в обнимающей её темноте, почувствовать абсолютное, всепоглощающее счастье!
Женщина с мальчиком ушли — Брюс ошарашенный, а Натали как будто расстроенная чем-то. Кирилл давно уже отчаялся научиться понимать женщин, тем более, как выяснилось, им и не надо, чтобы их понимали. Пусть идут, сейчас без них легче. И робота с собой прихватят. Остались Девятеро, собравшись в круг, и их хозяин, сидящий перед ними на ящике.
А в подполе у нас — Империя!
Соображение это греет, как мысль о заначке. Моя армия!
Вопрос: а греет ли это их?
Биллем, Бьярни, Торён, Грэм… Динки, Эгиль. Рэдиссон, которого мы зовём просто Рэнди. Моуди. Этот всегда молчит, я даже по голосу его не узнаю. И Рубен Эстергази, Лидер, вежливо стоит в сторонке, о своём думает.
У парней назрел разговор.
— Что у нас впереди? — спрашивает за всех Торён Адамсон. — Вы пришли, съер, потому что мы наконец понадобились или так, проведать? Есть ли у нас цель, по которой стрелять?
— Пока нет, — честно отвечает Кирилл. — Я не занимаюсь вопросами планетарной власти. Круг моих интересов несколько уже.
— А если вы умрёте? — это Эгиль. — Мы так и останемся здесь, зарытые и забытые?
При жизни этот засранец был маленького роста. Еле-еле дотянул до нормы, поступая в Имперские ВКС, а кое-кто утверждал, будто и не дотянул. Будто бы подложил под пятки папины деньги. Теперь по размеру он не больше и не меньше других Тецим, однако осталась привычка компенсировать малый рост неудержимой болтовнёй.
— Когда ты проводишь дни, слушая музыку, играя в многомерный «морской бой», в одном и том же составе и при одной и той же температуре окружающей среды, кажется, будто время не течёт. Но когда видишь… мальчишку, понимаешь, что где-то жизнь проходит мимо.
Это Биллем, большой спокойный парень, всегда озабоченный тем, чтобы его поняли правильно.
— То есть вам приспичило повоевать?
— Нам приспичило пристроиться к какому-нибудь делу, съер. Не поймите нас превратно.
Кирилл сокрушённо вздохнул. Они тут слушают всякие трансляции и набираются вредных идей. Вы видали это: выдвинуть Императору претензии? Это, между прочим, бунт.
— Войны нет, — сказал он. — Были бы вы кадровыми военными, чем бы вы сейчас занимались? Пухли бы со скуки на авианосцах три месяца в год, остальное время пухли бы на планете от той же скуки. Спивались и волочились за бабами.
— Да мы б ничего… поволочились, — буркнул кто-то, чей голос Император не узнал. — Не ко всем же жён-красавиц привозят.
— Кстати о бабах, — ввинтился в разговор Эгиль. — Почему Империя для нас ничего не придумала? Какая-нибудь заправка…
— Империя, — ответил Кирилл, — думала о вас как об оружии. Вы созданы для войны.
— Ты едва ли представляешь, Эгиль, сколько стоит девочка для тебя, — хмыкнул комэск. — Займись лучше чем-нибудь полезным для инфочипов. А то как было тебе двадцать два, так и осталось.
— Что бы мы делали в мирное время? — задумался вслух Рэдиссон. — Командир, а нельзя ли нам где-нибудь по найму служить? Всё лучше, чем тут морально разлагаться. И ущерба для чести в этом, как мне кажется, нет. Не может такого быть, чтобы где-то не воевали. То-то мы б сгодились. А Его Величество мог бы стать… ну… менеджером нашей… эээ…
— Ага, труппы! «Император и Летающие Тигры»! Не городи ерунды, Рэнди, — сказал ему Рубен. — Ты прекрасно понимаешь, что, если засветишься, попадёшь не на передовую, а прямиком на лабораторный стол, где яйцеголовые вынут из тебя кишки и мозги, чтобы понять, как ты устроен. Никто не удовлетворится девятью эксклюзивными машинами, если может получить их сто. У науки морали нет. И кстати, наш юридический и гражданский статус не определён, никто не сможет нас нанять. Только купить или арендовать. Учитывайте это.
— Понимаете, Ваше Величество… Всё это время сидим мы тут и ждём: вот вы придёте и скажете, что пора всыпать этим засранцам по первое число, объяснить, кто тут хозяин! Но вы сами не служите своей Империи!
— Если бы пришлось воевать с Люссаком, как мы воевали с уродами, я бы и на секунду не задумался. Но я не представляю, как отбивать планету у её населения.
— Ваше Величество, — чопорно сказал Торён, — если мы вам не нужны или если вы не знаете, когда мы вам будем нужны, мы хотели бы, чтобы вы предоставили нам право самим о себе позаботиться.
— Меня бы, пожалуй, устроило, — поразмыслив, продолжил Лидер, — хранить покой планеты негласно. Участие в общем фронте Зиглинде явно не па пользу. Общая внешняя граница сделала проницаемой границу внутреннюю. Мы можем быть тихими как мыши. С выключенными двигателями нас никто не заметит. Но, может быть, стоит взвесить и наши недостатки? Мы не можем сесть на планету земного типа и не можем с неё взлететь. У нас нет прыжковых двигателей, прямая космогация нам недоступна. Если мы летаем, нам регулярно приходится заправлять баки и заряжать батареи. Даже при половинной гравитации Сив мы истощаем аккумуляторы на подъёме, и стрелять уже нечем. Таким образом, нам требуется орбитальная база с персоналом. Мы неизбежно окажемся привязаны к системе, в которую попадём. Ты, Рэнди, готов выбрать такую систему?
— Мы уже привязаны, — возразил Биллем. — К Зиглинде.
— Лучше уж я буду привязан к Зиглинде.
— Это называется «вынужденный патриотизм», командир.
— Ты же не летаешь, Руб!
— Зато я могу сказать себе, что делаю это по собственной воле.
— Не все же могут провести вечность за аудиокнигой или послушивая себе музычку! Командир прав: мы сидим тут кружком, трындим об одном и том же и тем же составом, не меняемся и не взрослеем. Когда испытывали Назгулов, кто-нибудь предвидел возможность, что мы можем спятить?
— Назгулов, — бросил Кирилл, — не испытывали! Как скоро вы спятите, наматывая бесконечные круги по орбите?
— Я, собственно, к чему, — гнул Биллем. — Эти… ну… деньги, их можно было бы потратить на исследования. Я не возражаю: быть боевой техникой во время войны весьма вдохновляюще, но после хочется уже вылезти из кабины и пойти с сыном в зоопарк.
Кирилл растерянно оглянулся. Даже Рубену нечем крыть. У них было двенадцать ничем не заполненных лет, чтобы обсудить всё это.
— Ладно, позже договорим, — сказал Император. — Некоторое время вас не должно тут быть. Я вляпался: позволил увидеть вас кому не следовало.
— А шлёпнуть глазастого гада? — невинно поинтересовался Эгиль.
— По некоторым причинам я не могу это сделать. При женщине и детях. Здесь твоя жена с сыном, Руб, и этот парень помогал освободить Брюса.
— Об этом ты расскажешь мне поподробнее, — ласково намекнул Назгул.
— Договорились. И ещё тут дочка Люссака, при которой парень состоит гардом. А от того, что девочка скажет папе, в некотором роде зависит, как мы отсюда выберемся. Так что на вылет, ребята. Дистанционки от замка на входе есть у каждого: вернётесь, когда тут будет безопасно.
— Дочка Люссака у вас? — Если бы у Назгулов были рты, они бы их разинули. — И вы говорите, будто ничего не можете сделать? Да это такая козырная карта!