— Само собой… Но вы не находите, что в нашем кругу пара остаётся бездетной только до тех пор, пока сама этого хочет? Мы сидим на такой технологии, что о вынужденном бесплодии не может быть и речи, не так ли? И даже если так, что мешает нашему специалисту заказать ребёнка но собственному выбору? Оставьте эту тему, я не намерена нарушать обязательства по договору. Нам нужен этот клиент.
Всю дорогу обратно доктор Ванн ругался шёпотом.
— В конце концов, — заявил он, — а почему бы мне не сделать две копии? Ну, то есть одну точную? Нате, забирайте! А? Как тебе?
— И они убьют второго меня? А какая тогда разница? Знаете, доктор, я бы, может, и согласился, если бы вы не рассказали мне про маму-утку. А так… в нашей семье есть неудобные традиции. Мы за других не прячемся.
Просто, добрый доктор Ванн, у меня есть идея, которой лучше быть сюрпризом даже для тебя.
На Шебе бывает ночь. Лампы в переходах и общественных местах приглушаются, движение каров по магистралям замирает. Все, кроме дежурных, спят, разве что встретишь ползущего по коридору робота-уборщика. Закрыты коммерческие блоки — лавочки, в которых персонал может приобрести товары личного пользования. Из редких лабораторий, где работы требуют круглосуточного цикла, слышатся приглушённые голоса, на матовых дверях движутся тени. В действие вступают правила большого посёлка, где каждый на виду со всей своей семейной жизнью.
Ночью изменяется акустика: звук несётся по тихим пустым коридорам, как мяч. Камеры фиксируют движение. Впрочем, специфика Шебы такова, что тут строже следят за микробами или пожарами, чем за возможными злоумышленниками.
Конечно, сами научно-исследовательские уровни — только малая часть станции. Они — только верхушка пирамиды, в основании которой гравигенератор, электростанция, гаражи и лифты, системы очистки воздуха и воды. Чтобы существовала и приносила доход эта странная общность с повышенной плотностью гениев (а управлять интеллигентами — всё равно что кошек пасти), требовалось огромное количество техников и обслуги. Космическая станция — не планета, факторов риска тут несоизмеримо больше, ответственность персонала огромна. Профилактика систем постоянна. Днём. Техник, идущий по делу условной шебианской ночью, вызовет как минимум подозрение. А если спешит — то и панику.
Назгул не может пойти и посмотреть, и поискать, что ему нужно. Мобилизуя всё своё терпение, он — внешне безгласная и неподвижная машина — слушает Шебу и учится её понимать. Рядом за ширмой вздыхает и всхлипывает Биллем.
Только для наблюдателя заказчика режим передвижений не регламентирован. Никто не может запретить ему доступ в бокс, где ведутся поднадзорные ему работы. Например, если ему не спится.
Наконец! Неторопливые мягкие шаги, словно ему нет особой причины тут находиться, а так, проведать пришёл и словечком перемолвиться. Камеры наблюдения зафиксируют этот визит, но едва ли местное СБ сочтёт его противоправным. Назгул сдвигает блестящий, непрозрачный снаружи блистер, а Норм забирается к нему в кабину. Военный совет.
— Ты его видел?
— Да, мне удалось. В столовой. У меня другое время обеда, но я приходил то на пять минут раньше, то наоборот, опаздывал, ну и застал однажды.
Назгул мысленно кивнул. Он поступил бы так же, имитируя расхлябанность профессионального военного, который точно знает, где и когда ему нужно быть «как штык», а когда он не при исполнении и никому ничего не должен.
— Тебе удалось подать ему знак?
— Нет, он был с доктором. Кажется, мальчишке удалось с ним подружиться.
Назгул в короткой и нелицеприятной форме выразил мнение о шебианских вивисекторах вообще и о докторе Ванне в особенности.
— Он всё делает правильно. С доктором он может перемещаться по комплексу практически свободно.
— Где его держат по ночам?
— Там же, где и меня, — Норм ухмыльнулся. — Гостиницы для приезжих у них тут нет; это, насколько я понял, склад готовой продукции для «кукол». Индивидуальные блоки, запирающиеся снаружи.
— Ну хорошо. — Назгул вздохнул, хотя не имел к тому ни малейшей физиологической необходимости. — Что ты думаешь делать дальше?
— Ждать. Тутошний Академгородок — большая пласталевая деревня. Про Чёрные Истребители говорят всюду. Это же перспективное направление для инвестиций, гранты… Это касается всех. Брюс, если он отвоевал право свободного передвижения и приучил всех, что это нормально, сам сюда придёт. Сообразительный малый и правильно воспитан.
Поляризованный керамлит блистера прозрачен, если смотреть изнутри. Назгул притемнил его, чтобы пассажиру было уютнее, и сейчас разглядывал его, изучая. Он всю жизнь имел дело с высококлассной военной техникой, а потом в силу трагических обстоятельств стал ею сам. А в этом парне было что-то… противоположное, взаимоисключающее. Альтернативное. Всё то же самое, но без железа, так? И это стоило внимания.
— Я про всех знаю, — сказал он, — почему они со мной в этом деле. Кроме тебя.
— То, что меня наняли за деньги, потому что я знаю Шебу, тебя не устраивает?
— Нет. Мы, им перцы, во всём ищем личную подоплёку, особенно теперь, когда наше имперское прошлое стало чем-то вроде объединяющего начала…
— Хорошо. Ладно. Я знаю мальчика, он мне нравится, и я хочу помочь его матери.
— Знаешь? Как долго?
— Брюса-то? Где-то неделю общим счётом. Плюс то-сё.
«Неделю? Попади в меня молния! Я говорил с сыном несколько минут!»
Между ними как будто всё осталось по-прежнему, но что-то изменилось в самом докторе Ванне. Словно стерильная атмосфера, в которой он существовал на Шебе, способствовала некоему инфантилизму, а теперь тот дал трещину. Видимо, до сих пор его предложения рассматривались более внимательно. Тон, которым директор говорила с ним, что-то значил в местной иерархии, и, похоже, доктору Ванну кое-что дали понять. Так что толстячок в значительной степени утратил страсть к беззаботной болтовне. Наверное, ему не хотелось выглядеть в глазах мальчишки бесполезным прожектёром. «Не могу» не украшает мужчину.
Так что говорили они теперь исключительно о работе, делая вид, что у них обоих есть только более или менее счастливое сегодня. Есть у работы такое свойство — отвлекать от всяких глупостей, на которые иначе можно бесплодно потратить целую жизнь.
— Что это значит — выставить гену значение 3500 вместо 1800?
— Это условные показатели. Деятельность гена можно корректировать химическим воздействием. В твоей исходной ДНК миллион параметров, я изменил не более пятнадцати. Система следит, чтобы реальные показатели соответствовали программе, и в случае необходимости производит дополнительные воздействия. Если же возникнет расхождение, не поддающееся корректировке автоматическими методами, на мониторе появится предупреждение, и тогда я буду решать, как всё исправить вручную.
— А сейчас там всё в порядке?
— Пока трудно сказать. Ему только два дня. Никакой внешней формы, один «бульон», обладающий свойствами почти твоей ДНК на микроуровне.
— С какого момента это считается живым?
— Вопрос вопросов, мальчик. Даже в традиционном размножении человечество не до конца определилось с этим вопросом: знаешь ли ты, что в некоторых мирах до сих пор запрещена контрацепция, не говоря уже об абортах? Строительный материал повой личности заложен уже в сперматозоиде.
— Вы сами называли это «растить мясо».
— Ну… на Пантократоре мне впаяли бы иск за ересь и искажение Божьего замысла. В моей профессии, Брюс, приходится держаться подальше от философских систем, предлагающих выбирать, делать что-то или не делать. Не делать не даст ничего ни тебе, ни человечеству.
— А если какой-то ген по ошибке будет выставлен неправильно?
— Если так, лучше сразу слить бульон и начать заново: особь, скорее всего, будет нежизнеспособна. А если и выживет, окажется такой уродливой, что её можно сразу отправлять в музей.
Брюса передёрнуло.
— Не переживай, ты же видишь, я ежедневно тестирую молекулу протеинового раствора. Наш будущий малыш довольно прожорлив. Метаболизм просто бешеный.
— Угу. Бабушка всегда говорила, что адреналина в нашей семье могло бы быть и поменьше.
И это была тяжёлая работа. Система, конечно, помогала: каждое утро доктор Ваны получал распечатку протокола корректирующих воздействий, сделанных за сутки, анализировал причины и ещё что-то там делал. За микроуровень, словом, Брюс был спокоен. На макровкладку, где он в минуту озарения только одну цифирку поменял, доктор не заглядывал. А система не жаловалась.
Наверное, было бестактно и даже жестоко делать это с доктором Ванном, но иначе у Брюса ничего бы не вышло. Едва ли, если бы он сам подошёл к доктору Спиро, тот отвёл бы его к Назгулам. Брюс знал таких или думал, что знал. Брюс ему не интересен. Ему надобно восторжествовать над коллегой, тогда и глаза загорятся, и речь польётся широкой и плавной рекой.
Надо отдать должное доктору Ванну — он не сказал и слова против, когда Брюс подкатился к нему с этой просьбой. Никакой отговорки не выдумал, хотя бабушка — мальчик почти наяву слышал её голос! — непременно сказала бы, что такое поведение недопустимо. Но, так или иначе, они пошли смотреть Назгулов. Как в зоопарк в воскресенье.
Спиро пришёл в такой восторг, словно всего в жизни добился. Видимо, до сих пор его не слишком баловала слава.
— Я верил, — воскликнул он, — что над глупым предрассудком, именуемым профессиональной гордостью, в тебе возобладают профессиональное любопытство и здравый смысл. Пойдём, я всё тебе покажу!
Брюс, на которого никто не смотрел, почувствовал себя шпионом в стане врага. Он обошёл Тециму, одинокую, неприкаянную и непривычно молчаливую, всю в проводах. Вроде бы всё при ней: устремлённое вперёд тело стилизованного гуся, изящно развёрнутые стабилизаторы, устойчивые шасси, забитые в «башмаки». Качественная полировка корпуса, покрытого титаново-иридиевой бронёй. И всё же она выглядела больной.