Торговец, утомленный пылом, который он вложил в поединок, начал сдавать. Вэл почувствовал перемену ритма в ударах и кружении клинков. «Не прикончить ли его?» – подумал Вэл. Эта мысль удивила его самого. С тех пор как он убил противника на дуэли, прошло уже много лет. Тогда он был молод, горяч и стремился доказать, что он уже мужчина. Почему же теперь ему пришла в голову мысль убить?
Он выкинул ее из головы. Это было бы слишком просто. Он сделал стремительную серию выпадов, завершив ее резким круговым движением, от которого рапира вылетела из рук торговца и, описав высокую дугу, исчезла во тьме. Затем поднес острие своей рапиры к самому сердцу соперника.
– Сдаетесь? – Он чувствовал, как судорожно вздымается и опадает грудь торговца и как трепещет в такт дыханию соперника чуткая сталь. Тот внезапно всхлипнул.
– Пустите мне кровь, ради всего святого, – взмолился он шепотом. – Вы меня победили. Зачем еще и позорить меня?
Губы Вальмона дрогнули в некоем подобии презрительной ухмылки. Перед ним был жалкий трус. Человек чести молил бы о смерти, и Вальмон внял бы этой мольбе, как и просьбе о пощаде. Но молить о ничтожной ране ради спасения репутации – так мог поступить только трус. Трус, который без колебаний убил бы, будь это в его силах.
Вальмон чуть шевельнул запястьем. Его рапира взмыла вверх и аккуратно срезала миллиметр кожи с мочки уха торговца. Затем Вэл повернулся к сопернику спиной и зашагал прочь.
Альфред подал ему сюртук и принял из его рук рапиру.
– Занятная дуэль, – сказал он. – Надеюсь, этот прекрасный полет не сбил баланс у другой рапиры. Слуги сейчас ищут ее… Что теперь? Не выпить ли шампанского за твою победу?
Улыбка Вэла сверкнула в полумраке.
– Чуть позже, – со смехом проговорил он. – Мне кажется, я выиграл танец с мадемуазель Дюлак, из-за которого, собственно, и произошла размолвка.
– Тебе жаль, что он не убил этого хлопкороба? – спросила у Сесиль Мари Лаво.
Девушка пожала плечами:
– Мне не хотелось с ним танцевать. Теперь я от этого избавлена. Я рада.
– Оставь свои игры, Сесиль. Вспомни, с кем ты говоришь. Все эти дуэли, которые возникают из-за тебя, становятся просто неприличны. Ты ведешь себя как избалованный ребенок, который ломает свои игрушки.
– А что я для этих мужчин, мадам, как не дорогая игрушка? Я их всех ненавижу.
– Включая Сен-Бревэна?
– Он же мужчина.
– Ты меня разочаровываешь. Мне казалось, что ты неглупа.
Сесиль судорожно вдохнула, словно Мари ударила ее.
– Простите, – произнесла она после долгой паузы. – Благодарю вас за вашу доброту ко мне и к моей матери. Я не хочу вас разочаровывать… Этот Сен-Бревэн – вы уверены, что Куртенэ-младшая влюблена в него?
– Больше жизни.
– Мне-то хотелось бы получить Куртенэ-сына.
– Я уже говорила тебе, это невозможно. Он сам незаконнорожденный, и видеть других внебрачных детей отца на людях для него просто невыносимо, как бы красивы они ни были. К тому же его отталкивает кровосмесительство.
– В таком случае, мадам Мари, я согласна на месье Сен-Бревэна. Пожалуйста, уладьте все формальности.
– Может быть, он не захочет?
Сесиль рассмеялась искренним радостным смехом юности и поцеловала Мари в щеку:
– Во второй раз я вас не разочарую.
Она вышла с балкона в тот самый момент, когда Вэл вошел в залу.
– Вы фехтуете так же искусно, как и танцуете, – сказала она. – Примите мои поздравления.
Вэл поклонился:
– Вы мне льстите.
– Нисколько.
Вэл улыбнулся:
– В таком случае не окажете ли вы мне честь принять мое приглашение еще на один вальс?
Сесиль подала ему руку.
Мари смотрела на них, стоя в темном уголке балкона. В глазах у нее стояли слезы. На мгновение ей захотелось перестать быть собой, перевоплотиться в прекрасную юную девушку, не наделенную никакими особыми талантами, кроме одного – даром покорить Вальмона Сен-Бревэна. И отдать весь мир за любовь.
Затем она засмеялась глубоким грудным смехом. Она смеялась над этим мимолетным сентиментальным порывом и чувствовала, как тело ее вновь наливается силой. Она давно уже выбрала для себя мир и променять его не согласится ни на что. Она же королева.
Глава 37
«Какие глупости! – подумала Мэри. – Не может же одна мысль о предстоящих танцах настолько изменить всю мою жизнь». И все-таки, едва Луиза упомянула, что они приоденутся и пойдут развлекаться, от мрачного настроения Мэри не осталось и следа. Она прекрасно выспалась и видела сон, из которого запомнила лишь то, что он был счастливым. Она проснулась с улыбкой.
День, как всегда, был полон суеты, но ее это нисколько не раздражало. Посетительницы требовали внимания, хотя и заходили «только посмотреть», швеи опоздали к началу работы, Ханна пролила кофе на их лучший кринолин – еще вчера все это привело бы Мэри в бешенство, а сегодня представлялось ей совершенными пустяками. Мэри еще раз взглянула на моток серебристых кружев, которые собиралась пришить к синему вечернему платью – она надевала его в оперу. Кайма совершенно изменит платье, превратив из милого девичьего в женственное и элегантное. Она купит к нему серебристые туфельки, которые видела в магазине на Шартр-стрит. Из денег, составляющих ее долю прибыли, она пока не потратила ни цента – была слишком занята, и единственным излишеством, на которое у нее хватало времени, была конка. И еще надо взять из магазина побольше серебристой ленты и сделать прическу поинтереснее той аккуратной косички, которую она обычно укладывала на затылке. Возможно, она выкроит минутку сходить в парикмахерскую. Какое-то время Ханна может справиться и без нее. Уложить бы волосы так, как ей укладывала их та женщина, которая приходила в дом Куртенэ… Тогда она выглядела такой красивой.
Дверь магазина открылась. Мэри вышла из-за ширмы, за которой шила.
– Мэй-Ри, это ты?!
Жанна Куртенэ подбежала к Мэри и крепко обняла ее. Поверх плеча Жанны Мэри увидела Берту Куртенэ. Та стояла, словно громом пораженная.
«Берта ничего не знала, – подумала Мэри. – Это все Карлос. Он вышвырнул меня вон, и никто не знал об этом. Наверное, он им что-нибудь наврал. Что я убежала или что-то в этом роде». Она попыталась сосредоточить внимание на радостной болтовне Жанны. О новом платье, о том, что все нынче только и говорят о Ринках, о бале-маскараде, и согласна ли Мэри, что Жанне следует нарядиться Джульеттой, и была ли она на прошлой неделе в опере, и не правда ли, что музыка Беллини божественно романтична, и разве не чудно было бы надеть небольшую шапочку, расшитую жемчугом, а волосы распустить, потому что волосы у нее, у Жанны, прекрасные, но никто еще не видел их распущенными, ниспадающими на плечи. И далее в том же духе.
Вытянув губы в тонкую ниточку, Берта схватила Жанну за руку.
– Жанна, мы идем к мадам Альфанд, – сказала она. – В этом месте молодой девушке не пристало покупать платья.
Мэри поняла, что Карлос Куртенэ действовал не один, и старые раны вновь заныли. Почему они так поступили с ней, что она такого сделала, почему ее изгнали, как прокаженную, даже не объяснившись? За что, за что с ней обошлись так жестоко? Мучительные вопросы душили ее. Мэри потянулась к Берте, попыталась что-то сказать. Но Берта уже выходила и тянула за собой Жанну.
– Мама, – возмущалась Жанна. – Я же хочу поговорить с Мэй-Ри!
Но мать тащила Жанну прочь, и голос ее постепенно стих.
– Кто это был, Мэри? – Ханна вышла из задней комнаты магазина, где она распаковывала новую партию перчаток.
– Да так, старые знакомые, – сказала Мэри. – Ничего особенного.
Эти слова дались ей с трудом, ее душили слезы. Когда-то ей удалось заставить себя забыть об этой боли, запереть ее в темный уголок сознания вместе с другими ранами, о которых она не желала думать. Теперь боль вырвалась наружу, и Мэри снова ощутила ее, еще сильнее, чем в то утро, когда Карлос изгнал ее из дома, который она считала родным. Тогда боль была приглушена шоком. Теперь же каждая клеточка ее существа живо чувствовала оскорбительность этого изгнания, его несправедливость, ужасающую уязвимость и беспомощность нынешнего состояния. Она была одинока, ничем не защищена от ударов и капризов бездушного мира.
– Я скоро вернусь, – сказала она Ханне. – Через несколько минут.
Сорвав шаль с крючка, Мэри выскочила за дверь.
Стройные ряды платанов, когда-то украшавшие Пляс д'Арм, были вырублены. Теперь площадь представляла собой пустой, изрытый канавами квадрат темной земли. Лишь кое-где проглядывали пучки нескошенной травы и сорных растений. Площадь, раскинувшуюся под серым низким небом, продувал холодный ветер, который трепал уголки шали Мэри, залезал ледяными пальцами за воротник. Он швырял в нее пыль, поднятую на площади; пыль кусала ей щеки и лоб, жалила в глаза.
Мэри побежала, преследуемая ветром. Юбки ее раздувались на ветру, лицо было мокрым от слез. Она устремилась к собору, расположенному на площади, надеясь найти там убежище.
Она, не задумываясь, опустила пальцы в купель и поспешно перекрестилась – насущная потребность гнала ее дальше, внутрь дома божия.
Там она опустилась на колени и стала молиться, тихо рыдая:
– Отец небесный, Пресвятая Богородица. Я одна. Мне страшно. Утешьте меня. Не оставляйте меня.
Каменный пол, на который опирались ее колени, напомнил ей пол в часовне при монастырской школе, а холод в огромном соборе – свежий горный воздух Пенсильвании. Запах воска и ладана казался родным, и у Мэри отлегло от сердца. Боль ушла в свой темный уголок и снова закрылась на засов.
Мэри побежала обратно в магазин, к серебристым кружевам для своего платья. Ветер дул ей в лицо. Скоро она повеселится с друзьями. У нее есть друзья, есть люди, которым она дорога.
Ханна была только счастлива взять на себя все заботы о магазине, пока Мэри сходит к парикмахеру.
– Если креольские дамы захотят что-нибудь купить, пусть только покажут пальцем. Я и без всякого французского пойму, чего они хотят.