Чуть приподняв дитя, она, едва касаясь, указала на крошечную точку на его плече.
- О, боги… - Томас запнулся, разглядывая родимое пятно в форме маленькой буквы "J". Медленно подняв голову, он посмотрел на Бланку широко раскрытыми глазами. - Сир Эдмунд Беркли… третий граф Хартворд…
- Да, - прошептала она. На её осунувшемся лице явственно виднелись следы слёз. – Да… и нет. Его высочество Эдмунд Даннидир, будущий король Корнваллиса.
Томас упал в кресло, пытаясь уразуметь увиденное.
- Бланка… - наконец произнёс он, пожевав губами, - я зашёл не просто так. Его высочество Оуэн Эмли желает видеть тебя. Тебя и ребёнка.
- Зачем?
- Кажется, он умирает. Он пребывал в беспамятстве уже два дня, и только сейчас очнулся. Он очень плох. Хрипит и время от времени бредит. Не знаю, сколько ещё проживёт. И он хочет увидеть своего правнука.
Бланка задумалась.
- Ну что же… Он всегда хорошо ко мне относился. Помоги мне одеться.
- Твои горничные…
- Нет. Не хочу никого видеть.
Закутав ребенка в покрывало, Бланка, слегка пошатываясь, пошла, поддерживаемая под руку Томасом. Она ещё не совсем оправилась после родов. Или, скорее, после того, как получила известие о взятии Драмланрига. Бланка тогда упала в обморок, рухнув на пол в своей опочивальне, и очнулась только от дикой боли. Она теряла сознание, и её поливали водой. Последнее, что запомнила - доброе лицо старичка Гленкиддина, удовлетворённо качавшего головой. А потом бесконечные слёзы и рыдания при мысли о нём, и ещё - когда заметила маленькое пятнышко на плече у своего сына. Рыдания, которые все окружающие приняли за слёзы радости и облегчения от того, что всё закончилось.
Оуэн Эмли лежал в своих покоях на необъятной по размерам постели. Ставни были закрыты, и комната освещалась десятком свечей в огромном серебряном канделябре, стоявшем у изголовья кровати.
Бланка прикрыла рот рукой. В спальне висел тяжёлый дух старости. Старости и болезни. Она вздрогнула: вид герцога был ужасен. Сочащиеся кроваво-жёлтой сукровицей язвы на лице старика сделали его неузнаваемым, и только горящие глаза принадлежали тому человеку, которого она знала.
- Покажи мне его, - хрипло прошептал Оуэн Эмли.
Ни слова не говоря, Бланка поднесла к нему своего сына.
- Ближе, - просипел герцог и, внезапно выпростав из-под одеяла руку, похожую на птичью лапу, потянул за покрывало, в которое был завёрнут ребёнок.
Покрывало сползло, слегка обнажив младенца. Тот немедленно зашёлся в плаче. Глаза старика расширились; его сверлящий взгляд устремился на маленькое родимое пятно, едва различимое на нежно-розовой коже.
Бланка, крепко прижав дитя к груди, смотрела на герцога, как затравленный зверёк. О боги… он знает.
- Беркли… - прошипел Оуэн Эмли. Рука его упала на постель, а сам он бессильно откинулся назад. – Хех… всё-таки они перехитрили меня… ты обманула меня…
Его начало трясти.
- Лекаря… - захрипел герцог, дрожа крупной дрожью. Глаза его закатились, а руки беспорядочно шарили над головой, пытаясь нащупать витой золотой шнур, прикреплённый к колокольчику в изголовье кровати. – Лекаря…
Бланка сделала шаг назад, стиснув зубы и наблюдая за агонией.
После двух недель всеобщей радости и веселья тёмный ветерок принёс в столицу страшные слухи.
В месяц Каплень года четыреста восемьдесят седьмого в королевство Корнваллис пришла Смерть.
Каплень – пока не весна, но лишь предвесенье, когда ещё дуют холодные ветры, а по ночам лёгкий морозец сковывает слякотную землю. Облака плывут быстро и высоко, а вилланы, поглядывая на пока серое небо, потирают руки и готовятся к скорым полевым работам. Начинает плодиться домашняя скотина и нестись куры, а в крестьянских хозяйствах слышится беспрерывный перестук молотков и скрежет пил. «На припёках Капленя ладь соху да борону», - покачивая головами, говорят старики, и с удовольствием нежатся на завалинках в еле тёплых лучах солнца. Это месяц-дроворуб, добавляют другие, ибо не будет потом на это времени, а осенние дрова до зимы и подсохнуть-то не успеют.
Но только не в этот год.
В эту весну по разбитым в грязь дорогам на север потянулись многочисленные телеги, заполненные наспех собранным скарбом, женщинами и плачущими детьми. Мужья и отцы хмуро шли рядом, то и дело подталкивая застревавшие в колдобинах деревянные колёса и с опаской поглядывая на небесное светило. Быстрее, быстрее, перешёптывались они, и к исходу дня их шаг, несмотря на неимоверную усталость, делался всё торопливей и торопливей, а крики, которыми они подгоняли животных, всё громче и отчаяннее. Ибо темнота несла с собой смерть.
Колонны латников, распихивая крестьян древками копий, тоже шли на север. Шли молча и угрюмо, и только время от времени сторонились, пропуская конные отряды под баронскими штандартами, которые, брызгая грязью, стремительно неслись по дорогам, сметая людей и повозки. Неслись тоже на север, ибо на юге не осталось ничего, кроме смерти. Смерти, которая пожирала всех без разбора: вооружённых и безоружных, крепостных и их господ, женщин и мужчин.
Тени вышли из-за Гриммельнского Вала. Волнами, холодным клубящимся туманом они расползались во все стороны, выпивая живое, плодясь и размножаясь с каждой съеденной жертвой. И ведёт их женщина, рассказывали друг другу люди, вздрагивая. Прекрасная девушка, светлая, как ангел, и с сердцем, полным нечеловеческой злобы. И нет никому от неё спасения.
Кто-то поначалу прятался в замках – ведь всем хорошо известно, что эти бестелесные твари не могут проходить сквозь стены, но даже мельчайшая щелочка для них, что распахнутые настежь ворота. Двери запирали и забивали изнутри, замуровывали себя живьём, но дьяволица в белоснежном платье, расшитом сияющими жемчугами, смеясь колокольчиком, разбивала крепчайшие запоры, ломая дуб и камень одним мановением своих тонких пальчиков.
Я видел сам, говорил один. Да, да, я тоже слышал об этом, вторил ему другой, и люди молчаливо взывали к Инэ, внимая ужасным подробностям. Сотни мглоров, рыча, идут за ней и тянут огромные телеги с едой для своей госпожи. Телеги, заполненные головами из господских замков. Из Клеймора и Айдгермара, Марча и Драмланрига, Гвервила и Ардланна, Стерлинга и Дро. Она жрёт их, высасывая мозги, и струйки крови стекают по её нежному подбородку, а вылакав всё до конца, бросает на землю, и там, где падает голова, ночью рождается новое чудовище. Она – мать, жена, сестра и любовница всех монстров на свете, содрогаясь, шептали простолюдины, а под прекрасной оболочкой скрывается зловещий восьминог с красными глазами.
И с ней идёт сам Белар. В чёрном платье, с безволосой головой. И с тысячей огромных чёрных волков, доедающих то, чем побрезгали тени.
Надо бежать на север, далеко на север, переговаривались крестьяне, в болота, горы и леса. Она сожрёт всех, до кого дотянется, а потом, может быть, уберётся восвояси. Со слабой надеждой они передавали друг другу никем не подтверждённые слухи: дьяволица ест не всех, но лишь погрязших в бесчестии господ. Баронов и их солдат, ввергнувших королевство в самую кровопролитную войну за последние полтысячи лет, убивает их за их грехи, за их самодовольство и неправедно нажитые богатства, за то горе, что несут они простому люду. И здесь самое главное – не попасться ей на пути, ибо не станет дождь разбираться, кого ему намочить, а кого – нет.
Не нашей смерти желает она, согласно кивая друг другу головами, говорили они. Чёрное воинство идёт на Лонхенбург, самый богатый и развратный город Корнваллиса. Там собирается армия, такая большая и сильная, какую не видывал свет. Король Галахад поведёт её. А с ним светлейший герцог Рич Беркли, Великий Северный лорд Хильдеберт Тэлфрин, графы Виоле, Деверó, Альбрад, Дакр и многие, многие другие. Даже заклятые враги короля графы Винфор и Буршье прекратили войну, чтобы вместе со всеми встать грудью против тёмных сил. Тридцать тысяч рыцарей и латников, лучников и копейщиков.
Но для тысячи тысяч теней это воинство, шёпотом соглашались крестьяне, что детский песочный замок перед океанским прибоем.
На север, на север.
Гуго сидел в углу общей залы в «Льве и Единороге» перед полудюжиной пустых кружек. Пил, не ощущая хмеля, и гнал от себя всех желающих выпить за здравие наследника или за победу над чёрными силами. Посетители только качали головами, глядя на мрачное лицо молодого человека с мечом у пояса. Может, горе какое у него, понимающе говорили они, и отходили в сторону.
Это была довольно дешёвая гостиница – во всех смыслах, кроме цены за постой. Список её достоинств исчерпывался, пожалуй, только тем обстоятельством, что она находилась всего в получасе ходьбы от главных ворот Лонливена. Всё прочее не заслуживало похвалы: ни грязные комнаты, ни частенько пережаренное или недожаренное мясо, ни похлёбка, похожая на клейстер, в которой, как редкие островки архипелага, плавали кусочки сала и гренок. Единственное, что здесь было относительно неплохим – так это эль, который варили где-то за городом и который каждое утро небритый хмурый крестьянин доставлял на телеге в двух больших бочках. Алун Максен, хозяин гостиницы, также каждое утро придирчиво пробовал эль на вкус, после чего приступал к традиционной перепалке с крестьянином по поводу цены. Немного поругавшись, они расходились с чувством выполненного долга, передав друг другу товар в обмен на звонкую монету.
Поначалу Гуго изрядно забавлялся этим зрелищем, тем более, что ни цена, ни качество, ни количество привозимого ни разу не менялись, но эти двое просто не могли попрощаться, предварительно не повздорив по поводу того или другого.
Желающих выпить за здравие с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Поначалу, в совершеннейшей эйфории от известия о гибели страшного герцога Бедвира, горожане орали песни и напивались вдрызг, не желая слышать о новой напасти с юга. Ерунда, отмахивались они. Стоит нашим славным эорлинам собраться воедино, и мы загоним эту погань в её нору. Так же, как великий король Мередидд Уриен сделал это триста лет назад. Но шли дни, и люди трезвели, шёпотом передавая друг другу страшные рассказы, услышанные от беженцев, мало-помалу наполнявших город. Нет от чудовищ спасения, говорили те. Что латник, что простой крестьянин, и даже лорд – это всего лишь пища для