тенью, чем понять, о чём в действительности думает Вопрощающий.
Эдмунд задумчиво кивнул. Что ж, оказывается, не только у него, даже принимая во внимание его полную неопытность во всех этих делах, сложилось такое представление. От Гровена веяло затаившейся опасностью. Несмотря на его складные речи, юноша и сейчас не мог бы с уверенностью утверждать, что епископ со всеми его «благородными побуждениями» – его друг.
Вскоре к ним присоединился и Лотар, с интересом выслушавший как рассказ Эдмунда, так и предположения своего деда по этому поводу. Видно было, что герцог Ллевеллин души не чает в своём внуке, а тот отвечает ему уважением и почтительной любовью; оба они вели разговор почти на равных, с вниманием друг друга выслушивая и обмениваясь соображениями, несмотря на солидную разницу в возрасте. Герцог, суровый сухопарый старик с благородной внешностью, отличался немногословием и замкнутостью, но сейчас лёгкая улыбка нередко озаряла его лицо, а разговор с Лотаром более напоминал общение с ещё молодым, но уже уважаемым другом. В душе Эдмунда даже шевельнулось какое-то неведомое ему прежде чувство: это то, чего у него никогда не было и, по всей видимости, уже никогда не будет. Ни деда, ни отца, ни матери. Только сестра.
Эта мысль вернула юношу на землю: да, у него есть дела, которые сейчас имеют для него куда более важное значение, чем все Роберты Даннидиры вместе взятые. Только тогда, когда Алиенора будет в безопасности - щемящее воспоминание о Бланке он старался задвинуть куда-то вглубь, хотя это плохо получалось, - только тогда он даст себе труд подумать обо всех тех делах, о которых толковал епископ.
О том, где находится Бланка, он уже знал: один из шпионов герцога Ллевеллина донёс, что при дворе в Лонхенбурге объявилась некая леди Оргин, которая, судя по неподтверждённым слухам, ходатайствует о графине Хартворд, и приехала она в столицу в сопровождении какого-то молодого человека. Слава богам, думал Эдмунд, его возлюбленная хотя бы в безопасности, а тот молодой человек – наверняка Томас. Уж он-то в обиду её точно не даст. Юноша хотел поначалу отправить ей весточку о себе, о том, что он жив, но по здравому размышлению отказался от этой мысли: при королевском дворе факт знакомства с Эдмундом Беркли почти наверняка стал бы опасен для любого человека, и уж совершенно точно не смог бы помочь в заступничестве за Алиенору. Он тяжко вздохнул: увы, как бы этого не хотелось, пока всё же лучше оставить её в неведении.
- За Эдмунда Даннидира, герцога Беркли! – внезапно произнёс Ллевеллин, подняв вверх бокал с вином; на его пальцах сверкнули многочисленные перстни.
- За Эдмунда Даннидира, герцога Беркли! – улыбаясь, повторил за ним Лотар. – Несмотря ни на что, я рад за тебя, дружище…
Эдмунд только развёл руками.
- Дедушка… - Лотар поднялся с кресла. – Надеюсь, вы поймёте мои слова и мои побуждения… Я знаю своего брата меньше месяца, но этого достаточно. Эдмунд, - он торжественно повернулся в сторону последнего, - я предлагаю тебе не только уверения в моей дружбе, но и моё обещание сделать всё для того, чтобы на твоей голове засияла своими каменьями корона Корнваллиса.
- Я… - несколько ошарашённо протянул Эдмунд, но от необходимости продолжать его избавил успокаивающий жест старика.
- Нет нужды что-либо говорить, - произнёс Ллевеллин. – Эдмунд, прими это как должное, хотя, как я понимаю, тебе сейчас трудновато это делать. В своей жизни каждый из нас должен сделать какой-то выбор, и я не могу сказать, что выбор моего внука неправильный. Граф Рутвен, да упокоит Белар его душу, был прекрасным человеком. Благородным воином, честным и преданным другом. А сам ты, слава богам, избавил меня от беспокойств относительно качеств его сына. Я поддержу решение Лотара. А о своей неопытности не беспокойся: у тебя есть друзья, которые с радостью тебе помогут.
Мысли вихрем закрутились в голове Эдмунда. Похоже, решение действительно уже принято. Без него. В этом Гровен оказался прав – у него есть предназначение, которое мало зависит от его личных желаний. Молодой человек растерялся. Он что-то должен сказать в ответ? Что-то торжественное?
В дверь громко постучали, и он облегчённо посмотрел в ту сторону. Высокие створки распахнулись и в залу стремительно ворвалась знакомая щуплая фигура в красной хламиде до пят. Миртен.
Вслед за лекарем чуть не вприпрыжку бежал Гуго, огрызаясь на стражников, не желавших, судя по всему, пускать незнакомого им парня в простой одежде.
- Мастер Миртен! Гуго! – радостно произнёс Эдмунд.
- Джош! – улыбаясь во весь рот, вскричал Гуго, но тут же осёкся, завидев застывшие фигуры Пемброка Ллевеллина и Лотара. - То есть Эдмунд…
Гуго окончательно смешался.
- … то есть ваша светлость…
- Дурень… - фыркнул в его сторону Миртен. – Я же объяснял тебе: ваше высочество.
- Ох, - сокрушённо покачал головой юноша. Впрочем, было заметно, что Гуго не особенно сильно переживает по поводу своей ошибки. Наказание, может, и будет, говорила его физиономия, но очевидно, не такое, которого следовало бы ожидать в обычной ситуации.
Маг Огня тем временем приблизился к собравшимся.
- Похоже, я вовремя, - улыбнувшись, сказал он. - Эдмунд, это правда… Ты – герцог. Первый среди эорлинов Корнваллиса.
В тот же день, чуть позже, Лотар высказал идею о том, что, может, Гуго стоит произвести в рыцари? Потому как дружеские отношения между бароном королевства и немытым парнем из прислуги - ну, «немытым» – это образно, пояснил он, - слишком уж бросаются в глаза окружающим. Гуго, когда Эд сказал ему об этом, чуть не поперхнулся.
- Уж увольте, - пробормотал он, откашлявшись, - извини, конечно, но твоя герцогская крыша немного протекает… Я уже всё понял про тебя: ты действительно сын своего отца, сиятельный граф и всё такое. Или герцог? – я, право слово, уже запутался… Но я-то? Как ты себе это представляешь? Лорд Гуго? Чушь. Знаешь ли, у меня и фамилии даже нет. Гербер рассказывал, что меня на улице подобрали, завернутого в тряпки.
К Гуго, однако, невозможно было относиться серьёзно. Спустя всего пару минут он, хохоча над своими мыслями, дёрнул своего друга за рукав.
- Хотя нет, знаешь ли… - давясь от смеха, пробурчал он, - давай, я согласен. Сделаю предложение леди Айрис Гленгорм. Очень даже ничего цыпочка. Представляю, какие глаза будут у его высочества герцога Ллевеллина…
Эдмунд ещё раз мысленно усмехнулся. Делать нечего, но Гуго, по всей видимости, никогда не научится должному почтению к власть предержащим. Пока не поймёт это на собственной шкуре. На самого Эдмунда лекции Ирмио на эту тему, прочитанные в то время, пока он больной лежал в постели, произвели несколько тяжёлое впечатление.
Сама манера Ирмио говорить сильно отличалась от Миртеновской. Если маг Огня был человеком решительным и импульсивным, склонным к принятию быстрых решений, то его собрат больше напоминал каменную скалу: спокойный и рассудительный, с медленной и исключительно правильно поставленной речью. Ростом на полголовы ниже Эдмунда, с непроницаемым выражением лица, совершенно неопределённого возраста, как, впрочем, и Миртен - внешне магу Воды вполне можно было дать лет пятьдесят, но кожа его оставалась гладкой и молодой - такой, какая бывает у семнадцатилетних юношей. И если с Миртеном можно было хотя бы иногда поспорить - тот отличался живостью ума и суждений, то перед Ирмио юноша непроизвольно вытягивался в струнку: маг говорил плавно и тоном, не допускавшим возражений; каждое его слово ложилось в голову Эдмунда, как очередной кирпич в каменную кладку.
Эорлинов много, но лишь некоторые из них именуются Первородными.
Первородный – почти бог, говорил Ирмио. Бог на земле.
Первородный не может быть судим ни за какое преступление, кроме измены королю и своим собратьям, да и то – судить его могут только Первородные. Если пожелают, но это происходит чрезвычайно редко. Первородный может безнаказанно убить любого человека, кроме равного себе. Первородный не может быть приведён к присяге, ибо то, что говорит Первородный, изначально является истиной. Если Первородный говорит, что солнце зелёного цвета – значит, зелёного, а с глазами плохо у тебя, а не у него. Первородный может отказаться от подчинения королю, если сочтёт, что король поступил неправильно. В каждом Первородном течёт кровь древних богов, отцов народов и основателей королевства, хранителей равновесия и защитников устоев, и именно поэтому любое преступление против Первородного – это ещё и преступление против основ государства. А является ли какое-то действие преступлением или нет – это может решать только сам Первородный.
Всё это Эдмунд зазубрил, как урок, однако ощущения того, что сказанное имеет к нему непосредственное отношение, у него не появилось. Наверное, подумал он тогда, ещё появится, когда он перестанет есть из чужой миски и ночевать в чужих домах. И, наверное, появится наверняка, когда он найдёт Бремя Власти. Бремя.
Речь об этой штуковине зашла случайно, когда, расспрашивая Миртена и Гуго о новостях, он внезапно вспомнил про странную карту, найденную в доме Финна – в том же небольшом ларце, в котором хранилось письмо лекаря, рассказывавшее о событиях пятнадцатилетней давности. Миртен отрицательно покачал головой – он не знал, о чём речь.
Эд быстро сбегал в свои комнаты, чтобы показать собравшимся этот клочок пергамента, который он с того времени всегда носил с собой. Покидая Хартворд, он поместил карту в миниатюрный берестяной футляр и повесил на шею – увы, это не помогло сберечь ценную вещицу. Широкий наконечник копья, войдя в грудь Эдмунда, порвал и смял карту, залив её кровью. Хорошо ещё, Ирмио не выкинул футляр после того, как находившегося в беспамятстве молодого человека доставили в Драмланриг. Он просто небрежно швырнул пергамент на стол вместе с другими мелочами, которые нашлись в карманах, впоследствии поинтересовавшись только происхождением большого кольца с зелёным камнем – того самого, что Эд получил в подарок от