Однако жизнь есть жизнь. Что он мог ответить на это? Никто на свете на такое не отвечает. Он тоже не должен…
— Что ты хочешь, Дина?
— Хочу попросить у тебя прощения за все, что я когда-то по недомыслию взвалила на тебя.
Он так и не обернулся. О чем она говорит?
— Что ты сказала?
Она повторила. У него засаднило спину. Он был беззащитен. И не мог найти слов. Разве он думал когда-нибудь, что ему придется отвечать на такое?
— Ты получишь прощение, — молодым голосом прошептал он.
Она замерла на своей табуретке. Потом ее лицо дрогнуло:
— Спасибо, Фома!
Он хотел надеть рубашку, но она быстро встала:
— Нет… не надо… Я уже ухожу. Мне больше ничего не нужно. Я для этого проделала долгий путь. Из Берлина…
Фома опомнился, когда она уже закрыла за собой дверь.
Глава 12
Перед приездом профессора и его жены крыша и трубы были отремонтированы, большой дом покрашен и лавка приведена в порядок. Снаружи. Внутри все выглядело так, будто хозяева давно уехали отсюда.
Сена в том году не косили. Земля была сдана в аренду одному крестьянину из Вика. Животных не осталось, если не считать кур, голубей и котенка Сары.
Вениамин хотел уступить родителям Анны залу, но она воспротивилась.
— Боишься, что им тут слишком понравится? — поддел он ее.
— Эту залу отдали мне! И я еще здесь! — засмеялась Анна.
— Ты сожалеешь об этом?
— Почему, ведь я не хочу уступать залу!
Он не знал, стоит ли спрашивать у нее, почему в последнее время перед приездом родителей она почти перестала играть на пианино и петь. Хотя Бергльот освободила ее от подготовки к их приезду.
— Почему ты перестала играть? Даже с Карной не занимаешься? И не поешь?
— Готовлю себя к тому, что некоторое время не буду играть.
— Почему не будешь?
— У мамы от моей игры всегда начиналась головная боль. Или от того, что я играла, или от того, что я играла недостаточно хорошо.
— Как же ты училась в Копенгагене?
— Занималась на инструменте учителя.
— Но… Ты никогда не играла дома?
— Только если к нам приходили гости, чтобы послушать определенный репертуар, который я готовила заранее.
— Боже мой! Ты никогда не говорила об этом!
— Да, к счастью, наша с тобой жизнь заставила меня забыть об этом.
— Я дам твоей маме лекарство от головной боли, но ты будешь играть!
— Посмотрим. — Анна вздохнула. — Терпеть не могу маму! — сказала она, не вкладывая никаких чувств в эти слова, и села к пианино, но играть не стала.
Вениамин с удивлением взглянул на Анну:
— За что же ты не можешь ее терпеть?
— Она пыталась превратить меня в комнатную собачку, из породы тех, которых все гладят и которыми восхищаются. Этим собачкам можно вилять хвостиком, но нельзя лаять. — Увидев, что он улыбнулся, она горячо продолжала: — Не терплю ее за то, что она превратила Софию в пуделя, а я невзлюбила собственную сестру!
— Почему ты никогда мне об этом не говорила?
— А ты сам все говорил мне?
Вениамин быстро взглянул на нее. О чем это она? Он хотел спросить, но сдержался. Вместо этого он попросил:
— Сыграй мне что-нибудь, что ты давно не играла! Что у тебя плохо получается!
Она порылась в нотах, подняла крышку и заиграла.
Наконец родители приехали, и Анна как будто успокоилась. Она так вошла в роль хозяйки, что не только Вениамин с трудом скрывал свое удивление.
Не повышая голоса, она отдавала распоряжения Бергльот и служанке. Несколько раз делала замечания Карне по пустякам, на которые в другое время не обратила бы внимания. И все это с поразительным спокойствием. Вениамин не узнавал Анны.
Было начало июня. Словно по заказу снег отступил высоко в горы, деревья покрылись листвой и поля зазеленели.
В день приезда профессора и его жены Карна обедала имеете со всеми.
Папа постучал по бокалу и приветствовал гостей с приездом в Нурланд. Поблагодарил их за Анну и наговорил много добрых слов о том, какая Анна трудолюбивая и хорошая. Потом он поднял бокал и обратился отдельно к каждому из присутствующих. Даже к Карне.
Профессор ответил длинной речью. Ему хотелось произнести ее до начала обеда, чтобы потом не портить себе удовольствия.
— С вами бывает такое, фру Дина? — спросил он у бабушки.
Бабушка не ответила, только улыбнулась.
И профессор заговорил о том, что называл «обетованной землей Анны, где никогда не заходит солнце». Он назвал Рейнснес сказочным уголком и поблагодарил папу за приглашение приехать сюда. Он долго разглагольствовал о крае дикой первозданной природы, но Карна так и не поняла, где этот край находится.
— Моя дочь очень живо описала нам Рейнснес, но его нужно видеть! — растроганно сказал профессор, казалось, он вот-вот заплачет. Это было странно. И он назвал Анну «моя дочь»!
Карна попыталась представить себе маленькую Анну, но у нее не получилось.
Мать Анны согласно кивала его словам или вставляла «да-да!» и кивала еще сильнее. Странно, такая дама и не знает, что перебивать чужую речь невежливо. Анна всегда учила этому Карну. Но видно, Анне лучше, чем ее матери, были известны правила поведения.
Профессорша имела привычку смешно морщить нос. Еще до обеда Карна заметила, как она, проходя мимо, провела пальцем по полированной поверхности столика перед зеркалом, совсем как Бергльот, когда она проверяла, нужно ли вытереть пыль.
Карна подошла к гостье.
— У нас пыль вытерта! — сказала она.
Профессорша вздрогнула и убрала руку. А потом смешно сморщила нос.
После речи профессора он и его жена сделались обычными людьми, почти обычными.
Профессор шумно прихлебывал, когда ел суп. Карна не понимала, почему она решила, что гости — люди особенные. Наверное, потому, что Бергльот без конца повторяла: «Когда профессор приедет, мы должны…» или «Чтобы наши гости не подумали…»
Профессор важнее и пробста, и амтмана, в этом у Карны не было никаких сомнений. Но почему же он так некрасиво ест?
А профессорша говорит с полным ртом. Тоже странно. Анна поглядывала на мать, но замечаний ей не делала. Только смотрела.
Бергльот в третий раз наполнила бокал профессора, тогда как все остальные пили еще первый или второй.
— Жаль, что здесь нет твоей тети Софии, — сказал профессор, обращаясь к Карне. — Она только что родила ребеночка. Ты непременно должна приехать в Копенгаген и познакомиться со своей тетей!
Карна не помнила, чтобы когда-нибудь ей недоставало этой тети, и промолчала.
— Но София Карне не тетя, — заметила профессорша и снова сморщила нос.
Все замолчали. Потом Анна вполголоса заговорила с профессором о Копенгагене.
— А я родилась в Копенгагене! — громко сказала Карна, обращаясь ко всем сразу.
Все с удивлением взглянули на нее и тут же заговорили друг с другом. Но не с ней.
После кофе Вениамин вышел за Анной в буфетную и попросил ее поиграть.
Она многозначительно посмотрела на него:
— Мама устала. После обеда она всегда очень раздражительна.
— То в Копенгагене. А в Рейнснесе ты обычно играешь, когда у нас бывают гости. Придется ей к этому привыкнуть.
Анна согласилась:
— Ты прав! Я всегда играю, когда у нас бывают гости!
Вскоре из столовой послышались звуки музыки Грига.
«Свадебный поезд» влетел в курительную, вырвался в открытые окна, достиг дома Стине, пустого, вычищенного хлева и полился по аллее к морским пакгаузам.
Из-за Дины мать Анны сидела в курительной. Она нервно прикоснулась к шее двумя пальцами. Уголки губ у нее опустились. Но не очень, это не испортило ее лица. Она приоткрыла рот, чтобы что-то сказать.
Профессор хотел взглядом удержать жену через открытую дверь столовой, но не стал, увидев Дину, окутанную дымом ее сигары. Лицо Дины выражало наслаждение.
Дина снова уехала в Страндстедет. Профессор с рюкзаком, трубкой и бутербродами ходил по горам в сопровождении Уле или Фомы, а иногда, захватив на смену пару носков, плавал вместе с Вениамином к его больным.
Анна не жаловалась, но Вениамин понимал, что мать часто раздражает ее. Вечером в спальне она говорила о матери со сдержанной злостью и едким сарказмом. Словно о школьном инспекторе.
— Сегодня она внушала мне, что нам необходимо создать семью. По ее мнению, мы будем тогда более счастливы!
— И что же ты ей ответила?
— Ничего.
— Почему?
— Потому что она меня обидела. И потому что я до сих пор позволяю себе обижаться.
— Словом, тебе приходится трудно?
— Нет. Мне очень помогает Карна. Слышал бы ты, что она сегодня сказала маме!
— Надеюсь, ничего страшного?
— Мама была недовольна моим исполнением Грига. Я, видите ли, играю слишком медленно. Нельзя играть на полный желудок! И тут вмешалась Карна: «У нас никто не смеет так говорить с Анной!»
— И что твоя мама?
— Была сбита с толку и заговорила о другом. — Анна засмеялась: — Кажется, мне придется всюду водить за собой Карну, пока мама гостит у нас.
После обеда с лососиной и нескольких рюмок вина профессор решил, что пришло время поговорить с Вениамином о его будущем.
Он восхищался Рейнснесом и Нурландом, однако выразил определенное желание, чтобы Вениамин с Анной переехали в Копенгаген.
— Ты не должен прожить здесь всю жизнь, Вениамин. Нельзя жертвовать собой ради мелочей. Ты такой одаренный человек!
Не покривив душой, Вениамин ответил, что польщен верой профессора в его способности, но он не готов к такому переезду.
— Годы летят, — сказал профессор. — Пока ты молод…
И заговорил о том, что желудочный сок зависит не только от блуждающего нерва, но и от воздействия химических и механических факторов.
— Народ нужно просвещать! Нам всем необходимо просвещение! — поучал профессор. — Жиры и белки необходимы для поддержания белкового баланса в организме, мы получаем их в пище…
Он начал рассказывать об одном молодом ученом, к исследованиям которого питал большое доверие. Этот ученый пришел к убеждению, что между «содержанием жира в молоке и числом и диаметром жировых зерен» существует определенная зависимость…