– «Я, Чера Мансдантер, 8 апреля 1930 года рождения. Когда-то мой дедушка, умирая, вверил мне огромное состояние. Я сохранила его фамилию и приумножила состояние в десятки раз. Ради достижения этой цели я работала не покладая рук всю свою жизнь вплоть до старческой слабости. И тогда мой сын решил помыкать мной, – нотариус намеренно сделал паузу, и дядя Стефан громко хмыкнул. – Я потратила жизнь не зря, сохраняя и оберегая династию. Быть может, я и жалею о том, что была слишком занята, чтобы дать детям больше любви и заботы. За это я прошу меня простить. Особенно ты, Кристоф. Не держи на меня зла. Обладая несгибаемым характером и чрезмерной гордостью, я отдалила тебя от семьи, причинив много боли. Но ты справился и доказал, что в тебе течет моя кровь. Я так и не смогла решиться поговорить с тобой лично, сынок. Но знай, что мое сердце болело не меньше твоего, хоть я и не показывала этого. В любом случае, я горда называть тебя своим сыном». – Отец плакал, не скрывая своего отчаяния. Он продолжал любить ее, ведь она была его мамой. Катарина накрыла его руку своей.
– «Прости и за то, что не принимала твою дочь. Прекрасное имя ты выбрал для нее. Имя королевы. – Кристоф выпрямился, вытирая слезы. – Ну, конечно, я следила за тобой все эти годы. Как я могла оставить без присмотра своего сына? Жалко только, что семья у тебя распалась, и девочка живет в другой стране. Ей приходилось тяжело».
– Извините, – прочистил Балмер горло и отхлебнул из стакана воды:
– «Дорогая Катарина, я наблюдала за тобой с самого рождения. Сожалею, что перевернула с ног на голову твой мир, и что мы не успели познакомиться. Стефан. Ты испорчен. Деньги превращают тебя и твою семью в чудовищ. Не думай, сынок, что мне неизвестно о твоих махинациях, у меня глаза даже на затылке, иначе я не смогла бы столько достичь и прожить так долго. Единственный из твоей семьи, кто достоин наследства – Николас. Ему я и передаю часть денег, трастовый фонд и дом, в котором ты живешь. Отныне, без согласия Ники ты не сможешь пользоваться деньгами, а к восемнадцати годам он унаследует все, включая акции банка на главной улице города». – Агнесс вскочила со стула, Стефан еле держался, чтобы не закричать, на его лице сменялись эмоции. Балмер продолжал, не обращая внимания.
– «Остальную часть наследства получает Кристоф, включая бизнес отца в Цюрихе и домик на Мальте, который он так любил в детстве. А для моей смелой и сильной духом внучки – Катарины, я оставляю самое дорогое, что у меня когда-либо было – дом в Фибурге, и в дополнение к нему небольшой счет в семейном банке, – Катарина забыла как дышать. – Я долго думала и решила, что никто из моих детей не достоин владеть этим местом. Но у меня есть предсмертное желание: не продавай дом. Я хочу, чтобы ты заботилась о нем, как о собственном ребенке, потому что в нем останется жить моя душа. Я прилагаю к завещанию личные письма для каждого из вас. Подпись. Дата».
Балмер закончил читать, смахнул непрошеные слезы и пододвинул к ним бумаги, в которых нужно было расписаться. Дядя Стефан вскочил первым, подписал документ, прорвав кое-где от злости листок, и стремительно покинул комнату, хлопнув дверью. Агнесс подписала бумаги следом и молча вышла. Базель повернулся к Катарине, пребывавшей в ошеломленном состоянии:
– А ты молодец. Ты ее даже не знала. Чтоб ты подавилась! – рявкнул он.
– Следи за языком! – осадил его отец, и парень ретировался.
Николас был также шокирован, но все подписал. Он неохотно выходил из кабинета, понимая, что семья и раньше его особо не жаловала, а теперь совсем ополчиться. Катарина и отец подписали бумаги одновременно, и поблагодарили мистера Балмера за терпение.
На улице уже стемнело, зажглись фонари и гирлянды, дома сияли. Машины дяди на горизонте не было. Похоже, их бросили. Лишенные наследства родственники, которым всего час назад похвалялся Стефан, обозлились.
– Я так понимаю, остановиться нам негде, да пап? – растерянно спросила девушка.
– Не переживай. Ты же слышала, дом принадлежит Николасу, а не им. Уверен, он не будет против нашего присутствия. К тому же, там наш багаж и кот. Понимаю, ты не питаешь к животному сильных чувств, но все же…– грустно улыбнулся отец.
Прогулочным шагом они шли по улице, наслаждаясь улочками, людьми, чудесными видами. Катарина нарушила тишину:
– Куда мы идем?
– Такси здесь не поймать, пойдем на главную площадь, там и возьмем машину, – взял ее под руку отец.
Снежинки летели с небес и оседали на одежде и лице. В свете фонарей они кружились словно барышни на балу в пышных платьях. Катарина повернулась к отцу:
– Мне жаль, что так вышло… с бабушкой. Это так странно. Она ведь не знала меня, но оставила, как она выразилась, самое дорогое, что у нее было. Не пойму, чем я заслужила такое доверие. – Кристоф остановился и заглянул ей в глаза:
– Ты чем-то на нее похожа. Даже ее детские фотографии, с годами пожелтевшие от времени, не отличить от твоих. И твоя обособленность…, отстраненность. Мой отец был крайне настойчив и влюблен в нее без ума, только поэтому у нас с братом появился шанс появиться на свет, – погрузился он в воспоминания. – Он любил ее до самого конца, закрывая глаза на истерики и командный тон. Наверное, он просто боялся спугнуть ее, потому что тогда она погружалась в себя и в работу на долгие месяцы, лишая нас внимания, – отец сболтнул лишнего и замолчал.
– Не молчи пап. Прошу! Я прожила двадцать семь лет, не зная ничего о своих корнях! Я так хочу узнать больше! – Он понимающе кивнул, возобновляя прогулочный шаг.
– Да, собственно, мне, и правда, нечего тебе рассказать. Ты итак все знаешь. Потомки королей… – скептически хохотнул. – Стефан всегда гордился этим больше меня. Сегодня я потерял брата, лишь обретя спустя много лет. – Он поймал ее встревоженный взгляд. – Ох! Не волнуйся, птичка, я в порядке! Я не забывал о том, какой Стефан на самом деле. Ты это тоже заметила, не так ли? За напускной добродетелью скрывается мешок с дерьмом, которое ужасно смердит! – Она открыла от удивления рот, ведь папа был слишком сдержан, чтобы ругаться. – А о доме в Фибурге я знаю понаслышке. Мама не возила нас туда. – Он задумчиво почесал подбородок. – Как-то раз я просил у нее разрешения устроить там вечеринку в школьные годы. Она отказала. А когда я воспротивился наказала меня на два месяца. Я так злился, что и думать забыл о том месте. Видимо, оно для нее много значило.
Вскоре они вышли на главную площадь: необыкновенные здания с проблесками старины окружали полукруг из брусчатки, в центре которого заняла свое законное место пышная ель. Дерево было несколько метров в высоту, наряжено золотой мишурой и удивительными игрушками ручной работы. От такого яркого и насыщенного зрелища у Катарины слегка закружилась голова.
– Ах, птичка! Я и забыл как тебя манит все сверкающее! – обрадовался отец.
– Пап! Я ценитель прекрасного! – возмутилась девушка.
– Ну, конечно, это я и имел в виду, – ответил он ей игриво и слегка подмигнул.
Они поймали такси. Катарина думала о том, как их встретят, и не состряпали ли чучело из кота, в отместку за наследство. Отец задумчиво смотрел в окно. Она вдруг подумала, почему он не взял с собой свою новую семью, и вспомнила слова мистера Балмера об указанных в завещании лицах, мысленно благодаря бабушку за время, проведенное с папой наедине. Затем девушка переключилась на красавчика Балмера, воссоздавая в памяти его мышцы под рубашкой, небесно-голубые глаза и белоснежную улыбку. Его сексуальность бросалась в глаза, и Катарина вновь стала винить себя за свою похотливость. А еще она вдруг вспомнила, что его необычные глаза ей знакомы. Вот только где она их видела? Может, во сне?
Глава 5. Люцерн
«Бродяга» бросился к ней в ноги и обвил их хвостом, громко мяукая. Она сняла пальто, взяла его на руки, согревая ладони о теплую шерсть. В прихожей материализовался дядя Стефан. Он сжал кулаки и принял комичную позу обиженного мальчишки. Девушка сместила взгляд и заметила, что их чемоданы стоят у двери. Отец гордо поднял подбородок и поджал губы так, что они образовали сплошную линию. Трудно было судить спустя столько лет, но кажется, сейчас он был разгневан как никогда раньше.
– Забирайте вещи и уматывайте! Вам ни к чему оставаться под одной крышей с нищими, учитывая ваше теперешнее состояние! – плевался он ядом, снедаемый завистью и злобой.
– Ты не хозяин этого дома, Стефан! Могу я поговорить с настоящим владельцем? С твоим сыном, – твердо сказал отец.
– Да как ты смеешь? Ты не имеешь права указывать мне! Убирайся! У меня больше нет брата! – Орал Стефан во всю глотку, брызжа слюной, надвигаясь на него, пока между ними не осталось пространства, – ситуация накалилась.
– Пусть так. Уйди с дороги, – процедил Кристоф сквозь зубы.
Драки было не миновать, но в холле появился Николас. Он преодолел разделявшее их расстояние, и втиснулся между ними.
– Вы можете остаться, сколько пожелаете! Мой дом – ваш дом, – абсолютно серьезно сказал парень.
– Ты что щенок? Кто тебя вырастил? – взвыл Стефан и отвесил сыну звонкую пощечину. Катарина прикрыла рукой рот.
Агнесс застала картину домашнего насилия над ребенком, стоя на лестнице. Николас явно собирался дать сдачи. Он был разгневан, взъерошен, глаза у него блестели. Мать спустилась с лестницы, встала рядом и мягко положила руку ему на плечо. Николас отбросил ее и спешно покинул холл.
– Ты не имеешь здесь больше прав, Стефан! Так что заткнись! И будь добр не поднимай больше руку на сына, иначе потеряешь и то немногое, что у тебя осталось, – сверкнула она глазами и отправилась вслед за сыном. Дяде ничего не оставалось, как посторониться.
Они заняли гостевые комнаты в дальнем крыле дома, подальше от сумасшедших родственников. «Кто знает, что у них на уме», – говорила она коту, оставшись с ним наедине в просторной комнате, которая стала ее пристанищем на ближайшее время.
«Бродяга» растянулся на огромной кровати и уже посапывал. Девушка огляделась: стены были ярко-желтыми, на полу протертый до дыр ковер, мебель обшарпанная, но функциональная, плюсом было окно практически во всю стену, выходившее на сторону Альп, которые величественно возвышались вдалеке и выглядели в ночи черными громадинами. Она представила, что они хранят какую-то тайну, и во