— Он вам, наверное, докучает, мисс Tpeccидор? — обратилась ко мне няня.
Я ответила, что, напротив, мне очень интересно.
Я стала рассказывать ему притчу из репертуара мисс Белл, заключавшую в себе неизменную мораль. В ней говорилось о двух детях, которые помогли однажды безобразной старухе донести до дому вязанку дров. Каково же было их изумление потом, когда старуха вдруг превратилась в прекрасную фею, пообещавшую исполнить три их желания. Я говорила, а в голове звучал голос мисс Белл: «Добродетель всегда так или иначе вознаграждается. Если и не исполнением трех желаний, то как-нибудь по-другому обязательно». Это морализаторское окончание я выкинула из своего рассказа. Меня очень тронуло то внимание, с которым он слушал. Я даже заметила явное сожаление на его лице, когда мы прощались.
Эта встреча заставила меня предположить, что родители относятся к нему равнодушно. Было и другое доказательство этого. В тот день я увидела его на конюшне.
Он с восторгом наблюдал за щенятами, которые играли и возились между собой, изображая драку. Вместе с ним был еще один ребенок, его ровесник, сын конюха. Им было очень весело.
Вскоре за вторым мальчишкой пришла его мать. Она остановилась чуть в сторонке, наблюдая за смеющимися детьми, а потом покачала головой и тихо сказала мне:
— Бедняжка. Хорошо хоть, что время от времени у него есть возможность общаться с другими детьми. — Я поняла, что она говорит о Джулиане. — Порой мне кажется, что моему Билли лучше живется, потому что он не является сыном сквайра. — Я сказала, что Билли выглядит очень счастливым. — Большое богатство его в этой жизни не ждет. Но детям оно и ни к чему. Им другое нужно. Любовь… Насчет этого у Билли все в порядке. А вот Джулиан… Бедняжка. — Вдруг выражение ее лица переменилось. — Я это так сказала… Надеюсь, вы не станете рассказывать об этом…
— Разумеется, не стану, — успокоила я ее. — К тому же я с вами согласна.
А про себя я подумала: «Значит, люди жалеют его. Бедняжка. Он лишен родительской любви». В душе стал закипать гнев на тех, кто занят собой и своими делами настолько, что не обращает внимания на собственных детей.
По своему опыту я знала, что такое недостаток родительской любви. Но у меня была Оливия. А этот мальчишка был совсем один. Отдан на милость своей няньки.
Она была, несомненно, доброй женщиной и исполняла свои обязанности согласно всем строгим правилам. Но после знакомства с Джулианом мне стало ясно, что он истосковался по нежности, которой знал, увы, немного в этой жизни.
До этого я вообще редко задумывалась о детях. Но теперь всерьез разозлилась на Поля и Гвенни. Гвенни была ослеплена своими деньгами, а Поль — своей ненавистью к той сделке, которую заключил из-за этих денег.
Я понимала их обоих. Поль ищет легкого выхода из положения, а Гвенни недовольна тем, что он сожалеет о своей женитьбе на ней. Но я все равно не могла простить им, что они забыли про собственного ребенка.
Джулиан бьш их наследником. Ребенком, безусловно, желанным, ибо олицетворял собой продолжение рода Лэндоверов. Но им не приходило в голову, что это ненормально, когда ребенок общается только с прислугой, которой платят деньги за то, чтобы она о нем заботилась.
Я очень привязалась к Джулиану. Мы стали часто видеться, и я все больше замечала, как он ждет этих встреч.
Я подозревала, что вскоре это начнет уже бросаться в глаза. Интересно, какой вывод из этого будет сделан соглядатаями?..
А тем временем напряженная атмосфера, царившая в этом доме, все никак не рассеивалась. Гвенни из кожи лезла вон в попытках обратить всеобщее внимание на то, что ей удалось сделать с особняком. Поль в свою очередь старался не смотреть на нее, а когда все-таки делал это, глаза его странно темнели. В такие минуты мне вспоми нался разговор с Джеми: «Со временем у него на этой почве расстроились нервы… Сначала несильно, но чем дальше, тем хуже… Пока наконец не прорвало».
Да, я определенно чувствовала опасность. Внутренний голос неустанно предостерегал меня: «Уезжай. Иначе не миновать беды. Неужели ты хочешь иметь к ней какое-то отношение? Тебе следует уехать… пока не поздно».
Но я все не уезжала.
Мы часто виделись с Яго. С ним было весело. Я с удовольствием принимала его непосредственные ухаживания, смеялась его шуткам. Он был неизменно жизнерадостен и ко всему относился беззаботно, чем являл собой полную противоположность Полю. Яго любую ситуацию мог обратить в веселую шутку. Он делал вид, что влюблен в меня. Говорил, что я поступаю по отношению к нему жестоко, отвергая его ухаживания. На что я притворно резко отвечала, что, похоже, он от этого не очень-то страдает.
Порой мы встречались, когда я совершала верховые прогулки. Я была уверена, что эти встречи не были подстроены им, а носили действительно случайный характер. Я знала, что он готов бьш пофлиртовать с любой встретившейся на его пути привлекательной молодой женщиной. В этом бьш весь Яго. И такой он меня вполне устраивал.
Кузина Мэри как-то сказала:
— Да, воистину это ему следовало жениться на дочке Аркрайта. Он воспринял бы это со свойственной ему легкостью, и они жили бы счастливо.
— Очень скоро она уличила бы его в изменах, — возразила я. — И это, конечно, омрачило бы их супружеское блаженство.
— Яго нашелся бы, как отвертеться, я в этом не сомневаюсь.
— Но что говорить об этом сейчас, когда все случилось по-другому?
— А жаль, — грустно проговорила кузина Мэри.
В ту минуту меня охватило любопытство: интересно, подумала ли она обо мне и вообще, многое ли ей известно?
Лично я повзрослела и стала совсем не такой, какой была раньше, когда грезила романтическими героями. Я убеждала себя в том, что теперь вижу в мужчинах лишь то, что в них есть на самом деле. А это отнюдь не способствовало укреплению веры в человечество.
Я думала о матери, ее муже и капитане Кармайкле. Думала о Джереми, который все силы положил на то, чтобы поймать за хвост жар-птицу, а когда ему это удалось, принялся хладнокровно тратить деньги моей сестры на некую Флору Карнеби. Я думала и о Поле, который, в сущности, продал самого себя, а теперь молящими глазами смотрел на меня, уговаривая прожить жизнь вместе с ним втайне от всех.
«Обойдусь без мужчин», — наконец решила я про себя.
Но в этом я была неискренна сама с собой. Я не смела видеться с Полем наедине, ибо сознавала свою слабость, боялась собственных чувств, своей любви к нему. Боялась не устоять, поступиться принципами, независимостью, внутренним ощущением того, что праведно и неправедно. Считая себя в этом отношении слабее, чем была на самом деле, я твердо решила, что обязана быть решительной.
Поэтому я виделась с ним только на людях и поощряла шутливый флирт со стороны Яго, которому удавалось смешить меня и поднимать мне настроение.
Прошло Рождество. Гвенни настояла на том, чтобы мы в числе прочих гостей провели рождественский вечер в Лэндовере.
Она ни на йоту не отошла от древних корнуолльских традиций празднования Рождества. Над дверями был сделан узор из так называемых рождественских веток. Я никогда не видела этого прежде. Узор представлял собой два деревянных обруча, соединенных под прямым углом и украшенных ветками ели. Его еще называли «поцелуйными ветками», так как, по обычаю, мужчина, которому удавалось поймать под ними девушку, имел право поцеловать ее. По всему дому была развешана омела[14]. Торжественно внесли большую ель. Исполнители рождественских гимнов пришли в середине дня, когда гости уже начали собираться. Не всегда попадая в такт, мы спели вместе с ними знакомые нам гимны: «Первый Новелл», «Семь радостей Марии», «Падуб и плющ». Пение эхом разносилось по всему дому, взлетая под древние стропила потолков. «Родился царь Иудейский…» В это время среди гостей разливали пунш. «Возвеселитесь, люди…»
Гвенни вся сияла от радости. — Ты только представь, — возбужденно говорила она мне, — несколько веков назад все было точно так же! Я не жалею о тех средствах, с помощью которых мы не дали этому дому превратиться в груду развалин. Нет, не жалко ни одного пенни!
Яго, стоявший рядом, подмигнул мне и проговорил:
— Ты только представь себе всю эту груду пенни!
Я заметила, как после этих слов сжались тубы у Поля, и мне снова вспомнился разговор с Джеми.
Огромный стол в холле ломился под тяжестью блюд из говядины и баранины, гусей и пирогов всевозможных видов.
— Корнуолльцы большие любители пирогов, — проговорила Гвенни с противоположного конца стола. — Я посчитала своим долгом соблюсти старинные обычаи… невзирая на цену.
В галерее играли музыканты. Глянув в ту сторону, я поняла, что никогда не забуду ту роковую минуту, когда Гвенни увидела меня и Яго. Тогда она дико вскрикнула и, ухватившись за прогнившие перила, упала.
Гвенни подошла ко мне. — Хорошо играют, правда? Они запросили большой гонорар, но я не жалею, ибо лучше них никого не найдешь.
— О, да. Играют очень хорошо.
Она глянула в сторону галереи.
— А перила теперь крепкие, — проговорила она. — Я не могла равнодушно смотреть на то, как тут все разваливается по частям. Пришлось делать капитальный ремонт. Вот, скажем, те же перила. Их потребовалось заменить, но где еще найдешь такие же старинные, да к тому же не изъеденные древесным червем? Ну, ты понимаешь, о чем я.
— Да, — ответила я. — Ты о неизъеденньгх древесным червем перилах.
— Найти было очень нелегко. Знаешь, сколько пришлось отвалить за это?
— Груду пенни, наверное.
Я была слишком раздражена, чтобы быть с ней вежливой, но она только кивнула в ответ, не уловив злой иронии моих слов.
Да, я хорошо понимала Поля. Пыталась представить себе, как они живут под одной крышей. В какой-то момент я почувствовала, что мне становится его жалко, а жалость я никак не имела права допускать в свое сердце. Я должна была постоянно помнить о том, что он добро вольно согласился на ту сделку и не заслуживает сочувствия, ибо просто расплачивается за свои ошибки.