свите Ашарны. Так почему же он упал в обморок?
Ответ потряс Линана. Он напрягся и застыл, почувствовав, как его будто захлестнула холодная волна — несмотря на то, что в коридоре было жарко и горели камины. Прелат Фэнхоу упал потому, что из всех придворных он был наиболее чувствителен к магии! Должно быть, Ашарна прибегла к действию одного из Ключей Силы. Должно быть, это был Ключ Сердца, который иногда называли Ключом Исцеления. За всю свою жизнь Линан не слышал, чтобы Ашарна пользовалась властью, заключавшейся в королевских символах. Ему не однажды рассказывали о необыкновенной силе Ключей — однако он весьма цинично считал эти рассказы всего лишь легендами, сложенными для того, чтобы вызвать в народе больше уважения к трону. В точности как меч короля Тибальда, изукрашенное и совершенно бесполезное оружие, которое должен был держать в руках каждый новый монарх во время коронации.
Нельзя сказать, что Линан сомневался в существовании магии — ему нередко доводилось видеть, как ею пользовались члены пяти магических обществ. Однако то, что его собственная мать могла владеть магическими средствами, потрясло его. Пользоваться магией, в которой содержится такая огромная сила!
Грудь Линана испытывала огромное напряжение; он попытался полностью выдохнуть, однако это ничуть не уменьшило давления. Никогда еще Линан не испытывал на себе действия такой сильной магии. Рядом с ним стали падать в обморок и другие придворные. Первой потеряла сознание одна старая дама, которую едва успел подхватить ее сын, потом упал Трион. Линан почти не сомневался, что в следующий миг он сам больше не выдержит и упадет, но тут к нему неожиданно вернулось глубокое свободное дыхание. Сила, сдавливавшая его грудь, попросту исчезла, точно ее и не было, пропала и тошнота.
— Все закончилось? — спросил он Камаля, и его собственный голос показался ему странно далеким.
Камаль кивнул и тут же подошел к двери. Деджанус, все еще не до конца пришедший в себя, попытался загородить ему путь.
— Королева закончила все, что она делала, — сказал ему Камаль. — Впусти меня.
— Не раньше, чем она сама откроет дверь, — прохрипел личный страж.
Камаль приблизился к Деджанусу и прошептал ему на ухо:
— А что, если она без сознания? Ты сам почувствовал, какая энергия исходила из этой комнаты. А ведь тебе лучше, чем кому бы то ни было, известно, как она слаба.
Деджанус продолжал колебаться. Линан не знал, какая сила заставила его шагнуть вперед, — но та же самая сила, такой же внезапный гнев, должно быть, овладел и Олио. В один голос они потребовали открыть дверь, Олио при этом даже ухитрился не заикаться. Требование двух принцев, да еще то, что за дверью царило молчание, вынудили Деджануса отступить.
Они ворвались в комнату и застыли на полпути, ослепленные. Стены комнаты, сложенные из песчаника, пылали так ярко, что по сравнению с ними огонь в камине казался тусклым. В воздухе сверкнули и исчезли нити голубого пламени, оставив за собой тонкие струйки пепла, медленно скользнувшие на пол. Возле кровати, прямая, как натянутая струна, с широко раскинутыми руками стояла Ашарна, окруженная мягким ореолом белой энергии, пульсировавшем в такт ее учащенному дыханию. В комнату продолжали входить придворные, в изумлении раскрывая рты. За спиной Линана остановились Трион и Эдейтор, чье лицо было покрыто испариной.
— Я никогда не мог себе представить… — начал было Эдейтор, но замолчал, не в силах выразить словами свое изумление. Между тем энергия в комнате рассеялась, как рассеивается ночной туман под первыми лучами утреннего солнца. Ореол света вокруг Ашарны исчез. Огонь в камине на миг вспыхнул ярче — а потом пламя успокоилось и стало ровным. Ашарна, улыбаясь, оглядела свою свиту и качнулась вперед.
Метнувшиеся к ней Камаль и Деджанус подхватили ее прежде, чем она упала на каменный пол.
К ним поспешил Трион, быстро нащупал пульс королевы и прислушался к ее дыханию.
— С ней все в порядке, ее сердце бьется с нормальной силой. — Он повернулся к придворным. — Она просто обессилена, вот и все.
Общий вздох облегчения прозвучал подобно молитве.
Камаль помог Деджанусу поднять королеву на руки, и Личный Страж быстро вышел из комнаты, чтобы унести ее в ее покои. Трион и большинство придворных последовали за ним. Камаль закрыл дверь и подошел к Эйджеру.
К нему присоединился Эдейтор Фэнхоу, сложив руки перед собой, точно вознося молитву.
— В стенах этой комнаты и сейчас еще осталось чрезвычайно много магической силы, — произнес он скорее для самого себя, нежели для окружающих. Он осторожно прикоснулся к одной из стен, потом спокойно положил ладонь на плиту песчаника.
— Она до сих пор хранит тепло, — пробормотал он. — Это невероятно. Мне ничего не известно о магических средствах, обладающих такой огромной силой.
— Да, это поистине было зрелище, — приглушенно произнес Олио.
— Ты знал о том, что наша мать способна проделывать такое? — спросил его Линан.
Олио покачал головой.
— Теоретически, конечно, м-м-не было кое-что известно, од-д-нако до сих пор я не понимал всей силы этих Ключей, мне они к-к-азались обычным украшением на маминой шее. — Его бровь приподнялась — Олио задумался. — П-просто не могу себе представить, какой властью об-б-бладают остальные Ключи.
— Как он? — обратился Линан к Камалю.
— Он дышит почти нормально, — с видимым облегчением ответил Камаль. — И вдобавок, смотрите, кровотечение совсем прекратилось.
— Королева сотворила настоящее чудо, — заметил Эдейтор.
— Для Камаля королева сделает все возможное, — отозвался Линан.
— Ваши слова ясно показывают, как мало вы знаете о своей родной матери, — с горечью произнес Камаль.
ГЛАВА 3
Камаль проснулся с обычной готовностью к действию, едва не свалившись при этом со стула. Он заснул, сидя в неудобной позе, прислонив голову к стене под каким-то немыслимым углом, и теперь его затекшая шея отчаянно ныла. Он поднялся на ноги и подошел к кровати, на которой лежал Эйджер. Эйджер все еще спал, но теперь его сон уже не казался сном умирающего.
Несмотря на то, что огонь в камине давно погас, и в комнате стало холодно, Камаль ощутил потребность в глотке свежего воздуха. Он подошел к единственному окну и распахнул деревянные ставни. В ночной темноте перед ним спала Кендра. Где-то у восточной стены города можно было разглядеть слабый свет. Камаль мог различить море прямо за гаванью, где на волнах мерцали фосфоресцирующие следы рыбацких лодок, возвращавшихся в город, — хотя ни самих лодок, ни их парусов невозможно было разглядеть на фоне безбрежной черной воды.
Он вернулся к постели Эйджера и стал пристально вглядываться в его лицо, пытаясь припомнить, каким оно было много лет назад. В то далекое время, когда оба они были молоды, и их переполняла энергия — унесенная жестокой войной, страшными ранами и потерей их любимого генерала.
Камаль не видел Эйджера около пятнадцати лет и давно считал его погибшим; однако последней ночью они снова встретились против всяких ожиданий, и Эйджер едва не умер у него на руках. Размышляя об этом последнем витке судьбы, Камаль испытывал горечь.
Его поразила острота собственных ощущений. Ему и прежде приходилось терять друзей, а его дружба с Эйджером в далекие времена Невольничьей войны была рождена скорее обстоятельствами, нежели личными свойствами. Тем не менее сейчас ему казалось, что дружба, пронесенная сквозь страшную войну со множеством горьких поражений и славных побед, сопутствовала и долгим годам прочного мира, в течение которых Камаль постепенно понял, как мало у него друзей на этом свете.
Из внутреннего двора донеслись звуки, среди которых можно было различить топот тяжелых башмаков по булыжнику и оклики стражников. Он расслышал громкую команду: «На караул!», которую отдавали только в честь кого-то из членов королевской семьи. Должно быть, это старший сын Ашарны Берейма возвращался из своей дипломатической миссии — поездки по королевским владениям в Хьюме, одной из наименее предсказуемых областей, о которой Ашарна предпочитала говорить поменьше. Миссия эта была весьма щекотливым делом, и Камаль мысленно взмолился о том, чтобы Берейма, суровый, точно зимний ветер, успешно с нею справился.
Он вновь взглянул налицо спавшего Эйджера. Теперь оно выглядело спокойным, хоть и было сплошь изрезано шрамами — наградами за верную службу королеве Ашарне. Неожиданно Камаль ощутил странное предчувствие какой-то неведомой опасности, отдаленной, но грозной. Он попытался отогнать его, однако оно уже заняло прочное место в его сознании, тягостное и неопределенное.
Задыхаясь, Арива вырвалась из остатков сновидения. Диким взглядом она оглядела свою спальню и закуталась в простыни.
Несколько секунд ей понадобились для осознания, что она находится в собственных покоях. Когда это удалось, она откинулась обратно на кровать, дрожа всем телом в предрассветной мгле.
Черные крылья кошмара, заставившего ее проснуться, все еще окутывали память. Ей приснилось, будто море поднялось над Кендрой и над всем полуостровом, на котором стоял город, вода перехлестнула через высокие городские стены, разлилась по узким улочкам, хлынула во дворец. Она поднималась и поднималась. Она увидела барахтавшуюся в воде мать, королеву Ашарну; намокшая одежда и тяжелые Ключи Силы неумолимо тянули королеву вниз. Потом откуда-то появился сводный брат Аривы Берейма, он протянул руку королеве, и их пальцы сомкнулись. На какое-то мгновение показалось, будто Берейма сможет вытащить мать из бурлившего потока — однако сила морской воды была велика, и вот его пальцы ослабли. Арива видела, какое напряжение отразилось на его лице, когда он пытался удержать руку королевы, потом ее пальцы, мокрый рукав ее рубашки…
— О боже! — Арива крепко обхватила колени руками, всхлипнула и не смогла сдержать слез, покатившихся по щекам. Ей было стыдно за свою слабость, но сновидение было таким ужасным, таким пугающим.
Девушка заставила себя выровнять дыхание и прекратить плакать, после чего соскользнула с кровати. Она раздула тлевшие в камине угли, добавила к ним несколько небольших поленьев. Пламя медленно разгоралось, набирая силу, от камина стало исходить тепло, и вместе с этим последние обрывки ужасного сна покинули ее сознание, оставив после себя лишь ощущение неясного беспокойства о будущем. Однако принцесса Кендры Арива не верила в предчувствия и пророчества. Энергично тряхнув головой, она отбросила остатки беспокойства и принялась одеваться, раздумывая о т