Сколько помню себя, столько я искал достойного соперника. Больше всего это напоминало погоню за собственной тенью. Соперника извне я так и не нашёл, зато неожиданно обнаружил его в самом себе. Вернее, создал его своими руками.
Я всегда был, оказывается, двуликим и разным, как тот же самый легендарный мифический Янус. Да и как в нашем мире сегодня не быть двуликим? Как можно быть хорошим, если ты до конца не понял, что такое быть плохим? Если ты не коснулся дна, как узнать, что для выживания необходимо вынырнуть наверх? Не привыкать к размеренному и спокойному существованию на дне, а выныривать. И не стесняться идти по головам, по трупам, по собственному самолюбию…
Мало кого я помню из прошлого, но эти два человека то и дело приходят откуда-то из глубин моей порушенной и запылённой, как развалины старого дома, памяти. И даже не просто приходят – они всё время со мной и маячат перед глазами, почти не исчезая. Tabula rasa ещё не до конца поглотила и вычистила мой разум, и он всё ещё способен раскапывать во мне что-то живое.
N – не в счёт, потому что появился намного позже. Я до сих пор в точности не уверен, существует ли он по-настоящему, а эти два человека – да, существуют. То, что они существовали и когда-то раньше, в какой-то иной моей жизни, это точно, а вот существуют ли сейчас в реальности, а не в воображении – об этом я спрашиваю себя каждый день. Иногда отвечаю, а иногда не знаю, что ответить.
Первый человек – моя мама, а второй – женщина, которую я когда-то в незапамятные времена любил. При этом воспоминания о маме и этой женщине ещё более обрывочны, чем всё остальное, что изредка вспоминается. Не помню ни имён, ни лиц – да это сегодня и не важно, потому что я и сам уже, наверное, какой-то невзаправдашний, выдуманный. Или выдумавший себя. А они…
Ничего не помню о маме. Помню лишь, что она была всегда бескомпромиссной и даже жестокой. Наверное, и я был не всегда хорошим и послушным ребёнком, потому что частенько заслуживал наказания, но даже сегодня не понимаю, отчего мои тогдашние невинные детские шалости каждый раз вызывали такое бурное негодование у неё. Мама не была бойцом и не могла ответить миру за причинённые ей оскорбления и обиды, но в её власти был я, и она на мне отыгрывалась… Воспоминания о несправедливых наказаниях остались во мне до сих пор. Они словно переходили из поколения в поколение и достались ей от дедов, неизвестно чем нагрешивших, мне – от неё, а я, в свою очередь, должен буду их, наверное, кому-то передать, только… кому? Моим будущим детям, о которых я никогда ещё не задумывался?
Любила ли она меня? Наверное, по-своему любила, но эта любовь была скупой и эгоистичной. И одновременно – безумной до самопожертвования. Хотя именно такой настоящая любовь, наверное, только и бывает… Я это понял позже, когда стал старше. Но тогда я просто страдал от невозможности вырваться из этого заколдованного круга. Сначала тайком плакал – притом больше всего на свете мне не хотелось, чтобы она об этом узнала! Не хотел, чтобы мама почувствовала, как я слаб и близок к поражению. А ведь я сто раз был на грани того, чтобы признаться в этом. Тогда бы она пожалела меня и утешила, но я… но я каждый раз только плотнее и плотнее вжимался лицом в свою очередную траву…
А потом я как-то сразу перестал плакать тайком от неё и замкнулся в себе. Если плачем делу не поможешь, то нужно давать отпор. Чтобы твой главный противник – а им стала моя мама, которую я ни на мгновение не переставал любить! – тоже заплакал. И это стало бы моей первой победой. Предвестником моих будущих побед.
Стало бы – но не стало.
В тот момент я понял, каким следует быть отныне. И я стал уступчивым, вежливым и послушным, однако воздвиг вокруг себя непреодолимую бетонную стену. Никто больше не мог проникнуть сквозь неё ко мне и узнать, о чём я думаю, чем живу, к чему стремлюсь.
Мама это заметила сразу и потом не раз приговаривала:
– Ты здорово изменился, Арти, и стал каким-то чужим …
Стоп! Арти – этим именем она впервые назвала меня тогда, в детстве. Неужели ошиблась или оговорилась? Вряд ли это было моё настоящее имя, скорее она придумала такое прозвище. Но где она его взяла? Неужели из того полузабытого давнего происшествия с белым пуделем? Этого я вспомнить не мог, как ни старался.
– Я прежний, мама, – отвечал я и отводил глаза, чтобы она не увидела в них, как я рад этой первой своей крохотной победе. Победе над кем? Вероятней всего, даже не над мамой – над собой. Я столько мечтал об этой победе, и вот она, наконец, произошла.
Я превратился в Арти. Но… кто же такой Арти? Я или этот парковый пёс?
Почему опять ничего не могу вспомнить?..
С моей любимой женщиной и того хуже. Она вообще для меня была каким-то постоянно меняющимся миражом – в какие-то моменты мы находились рядом, были близки и даже дышали одинаково, а в какие-то моменты, когда я не мог без неё и задыхался от обжигающего одиночества, её не было. Как я ни пытался разогнать мрак, всё гуще охватывавший меня, ничего не получалось. Мрак становился только плотней и беспросветней, а её всё не было…
Я не помню ни её лица, ни имени, помню лишь невесомый и растрёпанный клубок счастья и света, который она дарила каждый раз, когда мы были вместе. Не было этому воображаемому клубку ни вещественного, ни словесного воплощения – лишь какое-то невероятное ощущение тепла и радости.
Мне не хотелось ничего, когда мы находились вместе. Хотелось только быть с ней. И ещё чтобы этот клубок всё глубже проникал в меня, разливая по телу сладкую дрожь, и выдавливал из висков привычную ноющую боль. Это случалось редко, однако лишь в эти моменты я был по-настоящему счастлив и спокоен…
Наши встречи никогда ничем не заканчивались, а только становились реже и реже. Я даже не знаю, почему так происходило. Что произойдёт со мной, когда они закончатся совсем? А ведь это – я кожей чувствовал! – не за горами…
Она не называла меня Арти, хотя и знала, что это странное прозвище дала мне мама.
Как же она всё-таки меня называла? Не помню… Хотя сегодня это уже не важно.
День за днём я отсекаю прошлое, которое мне всё больше и больше мешает. Просто не хочется, чтобы оно вторгалось в мою сегодняшнюю жизнь. Может, мне было бы его и жаль, если бы в нём было что-то приятное. Так ведь нет. Ничего абсолютно не осталось, кроме боли и сожаления о каких-то утраченных возможностях. Были бы у меня с матерью отношения более ласковые и доверительные, я бы не смотрел на этот мир, как на непримиримого врага, который каждую минуту подстерегает меня, чтобы нанести очередной коварный удар. Если бы женщина, которую я любил, ответила мне взаимностью… или нет, я неправильно выразился! – взаимность как раз между нами была, но не было полного взаимопонимания и опять же доверительности, тогда бы всё, может, пошло по-другому. Хотя и в этом я уже сомневаюсь, потому что никому, кроме меня, этого не было нужно – ни матери, которая стала совсем уже старой и беспомощной, ни этой женщине, которая предпочла кого-то другого, более удачливого и понимающего её…
Это прошлое нужно было давно отсечь, как ненужный отмирающий орган, отравляющий организм ядом. Оно и так уже отравило меня настолько, что дальше некуда…
И ещё этот педант и зануда N! Что ему от меня нужно? Неужели он решил, что может стать моей совестью? Ну да, мне требуется иногда собеседник, вернее, человек, который выслушает меня и, может быть, даже поймёт. Но мне не нужен советчик! Мне не нужен его укоризненный взгляд! Он меня бесит. Жаль, что отсечь его пока не получается…
В этот вечер я снова вышел на улицу. И хоть чувствовал я себя крайне паршиво, мне уже было ясно, что сидеть в своей берлоге дальше не смогу, потому что там мне станет ещё хуже.
К тому же, у меня появилась цель. Я больше не собирался мириться со своими фантомами, непрерывно преследующими меня. Мне нужно раз и навсегда покончить с этими людьми, которые не давали мне жить – с матерью, этой женщиной и N. Вычистить раз и навсегда эту проклятую tabula rasa, чтобы «доска» моей памяти оставалась и впредь кристально чистой. Иного варианта покончить с болью, разрывающей мои виски и сводящей с ума, нет.
В кармане у меня теперь лежали добытые совсем недавно резиновые перчатки и три аккуратно разрезанных куска капронового шнура, на которых я завяжу очередные узелки и подброшу на трупы. Пускай сыщики решат, что серия продолжается, но тут я их обману, потому что закончу свои акции, а они будут с нетерпением ждать продолжения разворачивающегося кошмара. А ожидаемый кошмар закончится без всякого их участия!
Просто мне будет любопытно посмотреть на них со стороны. Нет, полностью заканчивать свои начинания я не собираюсь, однако всё происходящее постепенно стало превращаться в рутину, а я этого не люблю. Значит, пора придумывать для них и для всех что-то новенькое, леденящее душу. И я это сделаю, но чуть позже. Фантазии у меня хватит.
Я даже не спрятал в карман самый длинный кусок шнура, которым стану душить своих будущих жертв, а нёс в руке и непрерывно поглядывал на него, словно эта спасительная капроновая нить становилась символом освобождения от моих надоевших кошмаров, символом моей будущей свободы и неминуемой победы. По этой нити, как по давно загаданной лесенке, я непременно выберусь к новой жизни. Какой станет эта новая жизнь – не знаю, но она будет новой. Главное, что не будет такой, как была всё это время.
Куда я шёл? Где сегодня находится моя мать, мне неизвестно, потому что с ней мы не общались уже долгое время. Но я её непременно разыщу, стоит только по-настоящему напрячь память. Педанта N даже разыскивать не надо – он сам явится ко мне. И ещё не факт, что после того, как я с ним покончу, он перестанет приходить. Такой этот N скверный человек – появляется ниоткуда и исчезает в никуда…
Поэтому нужно для начала сделать самое лёгкое – разыскать женщину, которую я любил когда-то. А сегодня – всё ещё люблю или нет? Наверное, во мне всё же осталось немного какого-то ч