– Телефон у него разрядился, а сам он простуженный и больной. Еле на ногах стоит…
– А по бабам всё равно ходит! – хмыкнул Дрор, но тут же осёкся. – О смерти матери уже знает?
– Я ему рассказал. Мы сейчас ездили в бейт-авот, где она скончалась, оформили все необходимые бумаги и уже сидим в машине.
– Ну и как он сейчас? Держится?
– Вроде ничего. Мы скоро приедем в управление.
Некоторое время капитан Дрор раздумывал, потом уже более мягким голосом сообщил:
– Оставь. Не нужно ехать в управление. Лучше отвези Фаркаша домой и сам побудь с ним. В отделе от него сейчас толку мало, пускай приходит в себя и отлёживается дома. Одного его оставлять нельзя. Выпейте с ним, что ли…
– А как же расследование?
– К нам уже подъехала большая следственная бригада из центра. Народу – не протолкнёшься. Денёк без вас переживём… Всё, отбой. Завтра утром жду вас.
Некоторое время мы сидели в машине молча, потом Мартин включил зажигание и медленно выехал с автостоянки.
Всю дорогу до моего дома он пытался что-то говорить, видимо, стараясь отвлечь меня от тяжёлых раздумий, но я почти не вслушивался в его слова. Даже когда мы притормозили у какого-то магазинчика и Мартин стал интересоваться, что лучше купить – водку, виски или текилу, я отвернулся и по-прежнему ничего не отвечал.
Он быстро сбегал в магазин и вернулся с большим пакетом, в котором позвякивали бутылки.
– Вот, – доложил он, – купил водку, пиво, всяких орешков и солёностей. Помянем твою матушку, как положено. Надеюсь, в твоём холодильнике найдутся овощи и яйца? Я такую шакшуку14 смастерю – пальчики оближешь!
Дома у меня он сразу отправился на кухню готовить, как и обещал, поминальную трапезу, а я сперва сидел в кресле и разглядывал выключенный телевизор, потом отправился в спальню, свалился в кровать и попытался уснуть. Однако сон не шёл, лишь голова болела всё больше и больше.
Я встал и отправился за книжкой, единственной вещью, которую забрал с собой из маминых вещей. Вернувшись в спальню, снова прилёг и раскрыл томик. И сразу же – словно распахнулись ворота в мои старые детские воспоминания – зазвучал негромкий мамин голос, а на лоб легла её тёплая маленькая ладонь:
«… Все, кроме Буратино, приуныли. Он же хитро улыбался, вертелся так, будто сидел не на стуле, а на перевёрнутой кнопке.
– Ребята, довольно хныкать! – Он соскочил на пол и что-то вытащил из кармана. – Папа Карло, возьми молоток, отдери от стены дырявый холст.
И он задранным носом указал на очаг, и на котелок над очагом, и на дым, нарисованные на куске старого холста.
Карло удивился:
– Зачем, сынок, ты хочешь сдирать со стены такую прекрасную картину? В зимнее время я смотрю на неё и воображаю, что это настоящий огонь и в котелке настоящая баранья похлёбка с чесноком, и мне становится немного теплее.
– Папа Карло, даю честное кукольное слово, – у тебя будет настоящий огонь в очаге, настоящий чугунный котелок и горячая похлёбка. Сдери холст.
Буратино сказал это так уверенно, что папа Карло почесал в затылке, покачал головой, покряхтел, покряхтел – взял клещи и молоток и начал отдирать холст. За ним, как мы уже знаем, всё было затянуто паутиной и висели дохлые пауки.
Карло старательно обмёл паутину. Тогда стала видна небольшая дверца из потемневшего дуба. На четырёх углах на ней были вырезаны смеющиеся рожицы, а посредине – пляшущий человечек с длинным носом.
Когда с него смахнули пыль, Мальвина, Пьеро, папа Карло, даже голодный Артемон воскликнули в один голос:
– Это портрет самого Буратино!
– Я так и думал, – сказал Буратино, хотя он ничего такого не думал и сам удивился. – А вот и ключ от дверцы. Папа Карло, открой…
– Эта дверца и этот золотой ключик, – проговорил Карло, – сделаны очень давно каким-то искусным мастером. Посмотрим, что спрятано за дверцей.
Он вложил ключик в замочную скважину и повернул…
Раздалась негромкая, очень приятная музыка, будто заиграл органчик в музыкальном ящике…
Папа Карло толкнул дверцу. Со скрипом она начала открываться…»
Неожиданно мне стало так плохо, что книга выпала из рук. Я попробовал её поднять с пола, но ничего не получилось, лишь рука бессильно свесилась с кровати.
– Мартин! Мартин! – принялся звать я друга, но из моментально пересохших губ ничего, кроме слабого хрипа, не донеслось.
Я уже и сам не понимал, что со мной происходило дальше, и подходил ли ко мне Мартин или нет. Наверное, я просто потерял сознание…
12. Арти:
«…– Эта дверца и этот золотой ключик, – проговорил Карло, – сделаны очень давно каким-то искусным мастером. Посмотрим, что спрятано за дверцей.
Он вложил ключик в замочную скважину и повернул…
Раздалась негромкая, очень приятная музыка, будто заиграл органчик в музыкальном ящике…
Папа Карло толкнул дверцу. Со скрипом она начала открываться…»
Эти слова огненными буквами неожиданно пропечатались в моём мозгу, словно какой-то грубый и незнакомый голос непрерывно и упрямо повторял их уже долгое время, и я слышал их, даже пока не обращая на них внимания, но лишь сейчас задумался, во сне ли это слышится или наяву. Откуда они взялись, эти слова, кто их так настойчиво вколачивает в мой мозг?
И сразу мне померещились какие-то маленькие юркие человечки, лиц которых разглядеть не удавалось, которые обогнали меня и пришли первыми к этой давно разыскиваемой заветной дверце. У них уже откуда-то взялся и волшебный золотой ключик, и они им пытаются открыть дверцу, а мне остаётся лишь беспомощно стоять за их спинами и наблюдать. Наблюдать и завидовать чему-то непонятному. Чьей-то удаче.
Что это за люди? Какие-то неизвестные мне персонажи из старой, давно читанной-перечитанной сказки? Настолько известной, что никто уже и не вспоминает о ней – знает лишь, что она была в детстве у каждого, и все её могут пересказывать почти наизусть.
Я пригляделся и вдруг различил среди них двух молодых ребятишек с чёрными африканскими лицами – совсем юная девчонка и паренёк чуть постарше. Затем пожилой седоватый мужчина в голубой рубашке университетского охранника, за ним длинноволосый студентик с рюкзачком, потом стройная девушка в длинном коричневом платье и арабском платке на голове. За их спинами виновато горбится старик в зимней неопрятной куртке, а ещё дальше пожилая женщина в цветастом халате, не выпускающая из рук тонкий собачий поводок… А впереди всех… моя мама! Как она сюда попала? Почему она в компании с этими людьми? Разве она не…
Это уже не боль перекатывается в моей несчастной голове, а какой-то адский раскалённый каток утюжит остатки моего разума!
– Мама… – попытался позвать я её, но она не услышала. – Помоги, положи опять руки мне на затылок, как ты это всегда делала в детстве. И тогда мне становилось легче. А сегодня мне совсем плохо. Ты меня слышишь? Помоги…
Люди у дверцы оглянулись и стали недовольно рассматривать меня, словно я помешал им делать что-то очень важное. И тут я неожиданно догадался, что все эти люди – те, кого я… нет, язык не поворачивался произнести это жуткое слово… Что со мной происходит?
Обернулась, наконец, и мама. Но в отличие от других, она поглядела на меня каким-то незнакомым безразличным взглядом, словно мы с ней были совершенно чужими. В глазах – уже знакомая безуминка, которую я впервые увидел совсем недавно, и мама так меня расстроила этим.
Где это было? Когда я это видел? И почему безуминка кажется мне такой знакомой и близкой?
– Ты всё-таки пришёл узнать, что за этой дверцей? – Кажется, она вспомнила меня и даже слегка усмехнулась, но улыбка у неё оказалась не добрая, мамина, а какая-то злая и совершенно чужая. – Почему ты это делаешь так поздно? Понастойчивей расспросил бы раньше, я тебе, может быть, и ответила бы… А сегодня ты остался один, без меня, и тебе, наконец, стало по-настоящему страшно? А не страшно ли тебе было бы остаться вообще без тайны?
Я попытался ответить ей, что не понимаю, о какой она тайне говорит, но голос пропал окончательно. Даже себя я уже не слышал, хотя казалось, что кричу отчаянно и изо всех сил.
– Ты захотел кровью всех этих людей… – мама обвела взглядом своих попутчиков и медленно повторила, – ты захотел чужой кровью очиститься от своих ужасов, и даже не столько своих, сколько ужасов и страданий, пережитых всеми поколениями твоих предков и родичей. Разве эти случайные люди виноваты в твоих давних страхах?
– Но это же и твои страдания, мама…
– И мои! – Мама улыбнулась, и я увидел её совсем молодой – такой, какой помнил с самого раннего детства. – Но я со своими бедами боролась иначе – любовью к сыну.
– Я же твой сын!
– Ты?! – Мама пристально всмотрелась в моё лицо. – Ты не мой сын. Мой сын – совсем другой человек, который был раньше в тебе, но ты его постоянно вытравливал. И вытравил. Я пыталась бороться с этим, пыталась бороться с тобой сегодняшним, но у меня ничего не вышло. И поэтому я ушла. А ты, кажется, добился своего – победил и себя, и меня… Ты стал, наконец, свободным?
Я открыл глаза и с трудом осмотрелся вокруг себя. Со всех сторон меня окружала полная темнота, лишь на невидимой стене бессонно мигали алые цифры на электронных часах. Половина четвёртого ночи.
Где я нахожусь? И почему не могу пошевелиться? Руки… На моих руках жесткие кольца наручников!
– Эй, кто-нибудь! – позвал я и услышал вместо собственного голоса сдавленный хрип. – Объясните, что происходит! Сейчас же снимите с меня наручники! Кто их надел?!
– Успокойся и лежи спокойно, – сразу донеслось в ответ. – Скоро рассветёт, тогда и посмотрим, что с тобой делать…
Я вслушался, и голос говорившего показался мне знакомым. Это же…
– N, приятель, что за дела? – прохрипел, почти обрадовавшись, я. – Где ты взял эти наручники? Откуда ты сам взялся? Зачем ты всё это сделал?
Некоторое время стояла тишина, и у меня в глазах даже поплыли какие-то раскалённые до