— Фомочка, она немного больная, не сердись на нее.
— Да? А деньги с цыган брать за этот цирк — не больная? Они за ней после этого три часа гонялись и не отняли.
— Что ты выдумываешь? Она не умеет быстро бегать.
— Зато цыгане умеют! А эта зараза вон на том осокоре отсиделась. Скажи спасибо, што после такого унижения я не видал ее. — И снова к Ноне: — Ах ты, ведьма!
— Не раздражайся, — просит женщина.
— Ты знаешь, Настинька, што? — успокаивается оскорбленный мужичонка. — Я вот сижу и вспоминаю Север. Если бы это было там, ты бы у меня вся в золоте ходила. А здесь же ничего нет! Возьми Цапика, — намекает на самогонщика из Третьяковой. — Што он здесь стоит? Ничего не стоит! А на Севере его бы на руках носили. Ты представляешь, какая у него голова? Это же уму непостижимо, какая голова!
— Чем же он такой умный? Всегда неопрятный. Что он выдающегося сделал?
— Хи-и-и... Што сделал? Ты смотри, вот эта свекла, это — трава, сорняк. А он из этого бурьяна такую самогоночку делает. Это же какую голову надо иметь! Здесь людей не ценят, Настинька... — и продолжает свое заклинание: — Настинька, так я говорю, вспомнил Север, и просто захотелось выпить.
— Где же его взять, Фома? Нет ничего.
— Ты знаешь што, Настинька? Набери ведро пашанички и отнеси Цапику. Пускай нальет просяного первачка.
— А сами чем будем зимой харчеваться?
— На-астинька, не жалей. Я скоро пойду на молзавод мастером работать. Меня с руками заберут. Ты у меня будешь в масле, как уточка, плавать. Да. А буду возвращаться с работы, печку кому-нибудь сделаю и полкосухи в кармане принесу. Тебе будут со всех концов нести и везти, завалят двор добром. Не жалей.
Набирает глупая Настя ведро пшеницы, отправляется к Цапика, наклонив голову.
— Настинька, подожди! — кричит ей вслед Фома.
— Что еще?
— Мы с тобой старые люди, нам надо больше отдыхать, иметь покой, тишину.
— Кто тебя, Фомочка, беспокоит? Отдыхай.
— Эгэ-э! Кто... Самый дорогой отдых — это на рассвете. А здесь у тебя во дворе этот петух: ку-ка-ре-ку! ку-ка-ре-ку! — орет и будит меня.
— Отцепись хоть от петуха! Что я ему, глотку заткну?
— Не надо! Ты его поймай, злодея, и отнеси Мотайлихе. Пускай нам сметанки нальет. Ты знаешь, я люблю сметанкой закусывать.
— А как же куры будут без петуха?
— Што куры? Куры яйца несут и без петуха. А которая захочет, пускай сбегает к соседскому. Зато у нас наступит покой. Да.
Так они выносили «пашаничку» и кур со двора и к весне умерли от голода.
***
Павел Дмитриевич закончил рассказывать и посмотрел на слушателей:
— Что притихли? Грустно, да?
— Странные судьбы были у людей, — сказала Надя. — Этот Фома Данилович имел фантазию, но не сумел развить ее в себе, направить в полезное русло.
— Да он ничегошеньки на свете не знал! — воскликнул Толик. — Непостижимо, он думал, что если море, значит, там тепло!
— Что правда, то правда. Если бы он получил для начала мало-мальское образование, хоть какое-то воспитание, то не наделал бы глупостей и остался бы человеком. Но тогда же, господи, детская беспризорность была такая, что сказать страшно. А он был, по всему, именно из беспризорников.
— Неужели и Нона умерла? Жаль девочку, она не была лишена практичности, — задумчиво сказала девушка.
— Нет, Нона выжила. Но это тоже печальная история, ибо девчонка демонстрировала не лучшее поведение в поселке. Когда-то, придет время, я расскажу и о ней, если доживу, конечно.
— Почему не сейчас? Расскажите уж, а то любопытство разбирает.
— Нельзя. Некоторые ее потомки живут здесь, и это как раз не те лица, которыми можно гордиться. Конечно, люди не всегда виноваты в своей судьбе.
— Понятно, — согласилась Надя. — Заинтриговали вы нас. А не боитесь, что этот материал будет утрачен? — неуклюже намекнула на возраст рассказчика.
— Материалы, которые могут быть опубликованы после меня или по смерти моих героев, я надиктовал на пленку Низе Павловне, своей дочке. Дал ей наказ продолжать ось времен, не прерывать нашу творческую эстафету, которую я когда-то получил от своей мамы.
***
Вдруг все вздрогнули от раскатистого грохота, и вместе с тем Жужа залилась лаем.
— Это за мной, — Надежда грустно обвела взглядом присутствующих. — Мама по воротам гатит. Сейчас она мне чертей даст.
— Ты здесь или нет?! — послышался грозный голос Веры Ивановны. — Можешь домой не припаривать! Сегодня ты у меня получишь по спиняке, гавеля такая, табуретюра. Только попадись мне в руки! — голос начал медленно отдаляться и в конце концов затих.
— Выговорилась и пошла домой, — перевела дыхание девушка. — Пронесло на этот раз. Пошли, — облегченно кивнула она Толику.
***
— Сдается мне, — гордилась мужем Евгения Елисеевна, убирая после ужина со стола, — что ты, как проповедник, распространяешь забытое учение о любви к людям и к земле своей. А что такое земля? — вслух размышляла она дальше. — По большому счету, это кровь и плоть наших предков, предшественников, история их жизни. Это дела, которыми они занимались и благодаря которым обеспечили нам настоящее.
Позднее супруги перешли в гостиную. Здесь они включили телевизор, приглушив звук, как зачастую делали, и взялись за книжки. Спустя время Евгения Елисеевна продолжила:
— В тебе таки много есть восточного. Удивительно, как кровь человеческая несет через века и поколения традицию, на которой она замешана! А восточная традиция общения с людьми — это и есть доброжелательное и изысканное гостеприимство. Без нее, наверное, было бы невозможным распространение христианства. Ведь Христос нес людям весть о сокровищнице их душ, то есть пророчил, в благодарность за ночлег. Через приветливость и сердечность беседы склонял их к своей теории. И вот теперь я наблюдаю то же самое — наши домашние беседы обогащают молодые души. Только теперь не проповедник идет к людям, а люди ищут его, такого, который без вранья утолит их жажду прекрасного и правдивого. Люди больше не доверяют тем, кто нагло врет с экранов телевизоров. Может, его, злодея коробчастого, вовсе выключить, а?
— Это ты преувеличила, — не обратил Павел Дмитриевич внимания на последний вопрос жены. — А если быть точным, то вообще все выдумала, — он говорил на манер охотничьих побасенок Петра Макаровича Трясака. — Иисус для проповеди выбирал высокую пустынную гору или светлое спокойное озеро.
— Да знаю я! Знаю, читала. Но и ты любишь отдыхать возле тихой воды. Вот, правда, гор здесь нет... — подколола его жена. — Не задирай нос, я же тебя не с Христом сравниваю, а говорю о твоей восточной сущности. В конце концов я не виновата, что вы с Иисусом одной крови. Ведь Ветхий Завет утверждает, что Авраам не просто родился в Уре Халдейском, а даже после переселения на другие земли его потомки еще в двух поколениях возвращались на родину предков, чтобы взять себе жену именно оттуда. Так вот, великие имаот[1] — тоже ассирийки. А если серьезно, то Христос говорил, что синагога тесна для тех великих слов, которые он произносил, что для его мыслей нужен простор, открытое небо, широкая пустыня, морская гладь. Но и тебе, я вижу, лучше, когда ты с людьми общаешься не в четырех стенах. Почему так?
— Нынче есть версия, что Авраам родился в Египте и об Уре Халдейском Танаи[2] написали, стараясь после Вавилонского плена[3] найти какую-нибудь культурную общность с вавилонянами, то есть с халдеями, которые их сумели победить. — И Павел Дмитриевич задумчиво процитировал недавно прочитанное об Иисусе Христе: — «И миру навеки запомнились эти сомкнутые в молчании уста, опущенные вниз глаза Господние».
— Не желаешь иметь такого родственника? — жена взяла обычный для их вечерних разговоров тон — полушутливый, задиристый, в котором им удобнее было говорить о вещах, возвышающихся над бытом. — Хорошо, я предложу другое. Некоторые авторы утверждают, что Иисус был украинцем, а Галилея — это ответвление Галиции.
— Ага, теперь ты хочешь присоседиться к Христу? — засмеялся муж, налегая на слово «ты». — Неужели, в самом деле, такое пишут?
— Я тебе говорю! Но это еще не все чудеса. Оказывается, Месопотамия была заселена выходцами с Таврии и, значит, шумеры — это наши мелитопольцы. Так что ты — здешних кровей вместе со своей Халдеей.
— Где ты это вычитала?
— У Каныгина.
— Кто такой? Почему я не слышал?
— Низа говорит, что научный работник. Она как-то встречалась с ним, он производит впечатление человека, весьма увлеченного своими идеями.
— О, Низина деликатность о многом говорит. «Весьма увлечен...» — намек на проблемы со здравым смыслом.
— Я просмотрела то, что ты читаешь, и знаешь, что подумала по поводу гипотезы о египетском происхождении евреев?
Павел Дмитриевич отложил в сторону газеты и с любопытством посмотрел на жену. Она продолжала:
— Если Моше Рабейну[4] вывел в пустыню опальных жрецов Атона, то, конечно, они должны были сорок лет топтаться по ней. Сначала просто надеялись переждать тяжелые для себя времена, считали, что в Египте что-то изменится к лучшему и им можно будет вернуться. А когда убедились, что этим чаяниям сбыться не суждено, то долго обдумывали, куда податься, где осесть, под каким предлогом посягнуть на земли Ханаана, которые им пришлись по душе. На это тоже ушел не один год. Ведь захватить заселенные земли под свое владение стремительным набегом они не могли, так как их было мало, и они обратились к историческому обоснованию своих претензий. Определенное время ушло, чтобы запустить выдуманный ими миф в среду ханаанцев, психологически приучить их к нему. Этот ход у них сработал. Вот так появился миф, что Бог приказал Аврааму переселиться с Ура Халдейского в Ханаан.
— И значит, евреи — это арабы, как и египтяне... Где же истина?