– Так часто случается во время медового месяца, – весело сказал он. – Этот период незаслуженно считается лучшей частью брака. Ему предшествуют напряжение и стресс; когда вы с невестой садитесь на поезд, вы просто физически вымотаны! Я уверен, вам не из-за чего волноваться.
Я начал чувствовать себя лучше. Осмотрев меня, он выпрямился и снял очки.
– У вас совершенно все в порядке, – подчеркнуто произнес он. – Вам совершенно не из-за чего волноваться. Не спешите. Пусть все идет своим чередом. Чем больше вы волнуетесь, тем хуже для вас.
Невозможно описать мое облегчение. Как приятно было услышать от кого-то, что все будет в порядке, после столь долгих дней жалкого существования.
– Кстати, – добавил он, подумав, – а когда у вас был последний половой акт?
Вопрос был словно удар в переносицу.
Мне стало ясно, что он ничего не понял, и хотя я и попытался сказать ему правду, но не смог. В конце концов, не глядя на него, я дал уклончивый ответ:
– Я не был с другой женщиной с тех пор, как начал интересоваться своей женой.
Он засмеялся, отпустил какое-то замечание насчет того, что нужно снова поднабраться практики, и выразил уверенность, что все будет хорошо.
– А если не будет? – спросил я.
– Ну… – Он помолчал, задумываясь над этой маловероятной возможностью. – Если сложности будут продолжаться, приходите ко мне через две недели и мы обсудим ситуацию.
Я поблагодарил его, пожал ему руку и отправился на шахту. Но облегчения я уже не испытывал – у меня опять начиналась депрессия, а когда я повернулся к морю, в лицо мне подул холодный ветер.
Через две недели я пришел к нему. Он был удивлен и отнесся к делу более серьезно.
– Наверно, вам лучше пройти более основательное обследование, – сказал он. – Я знаю одного великолепного врача из Фалмута, он специалист как раз по таким проблемам. Вы сможете съездить в Фалмут?
Я сказал, что смогу, и съездил. Врач из Фалмута был бывшим морским офицером, просоленным и прямым. Я сразу проникся к нему доверием и почувствовал уверенность в том, что он мне поможет, но этого не случилось. После нескольких визитов он просто откинулся на стуле и сказал, что сделать ничего не может.
– Все анализы в порядке, – коротко сказал он. – С физиологической точки зрения вы здоровы.
Я почувствовал отчаяние. Нервы были на пределе от напряжения.
– Что-то должно быть не так, – сказал я. – Что-то должно… Я не понимаю.
– Если вам нужна еще одна точка зрения, я знаю одного специалиста в Лондоне…
– Нет, я вам доверяю. Если вы говорите, что я здоров, я вам верю. – Я сжал руки, пытаясь решить, что делать дальше. И смог только произнести: – Я не понимаю. Я просто не понимаю.
Наступила тишина.
– Послушайте, – произнес он наконец с мягкостью, которой я от него не ожидал, – я вот что вам посоветую. Поезжайте-ка в Лондон к врачу на улице Харли, которого я знаю…
– Но я же уже сказал, – бесцветным голосом произнес я. – Я доверяю вашему диагнозу. Если вы говорите, что физически я здоров, я вам верю. Мне не нужно мнение еще одного специалиста.
– Этот врач не совсем мой коллега. Он психиатр.
– Психиатр?! – Нервы мои не выдержали такого оскорбления. От напряжения я потерял над собой контроль быстрее, чем всегда. – Психиатр? Нет, спасибо, не хочу иметь ничего общего с этой ерундой. Не собираюсь платить какому-то чертовому психиатру – я ничуть не менее в своем уме, чем вы! Если вы всерьез думаете…
– Это вам надо серьезно задуматься, мистер Касталлак.
Мы оба помолчали. Через секунду он наклонился вперед и быстро заговорил резким, отрывистым голосом.
– Послушайте, – сказал он. – Вы не дурак. Вы интеллигентный человек тридцати двух лет, поэтому мне незачем ходить вокруг да около. Я не буду говорить, что у вас совсем нет никаких проблем. Они есть. У вас очень серьезные проблемы, но я их излечить не могу, я даже знаю об этом мало. Поэтому советую вам проконсультироваться у врача, который специализируется в этой области медицины. Это ведь логично и разумно, разве вы не понимаете? Я только установил, что у вас все в порядке с физиологической точки зрения. Прекрасно, но ведь вашим отношениям с женой это не поможет, правда? И проблему вашу это не устранит, какова бы она ни была, а проблема у вас есть, в этом не сомневайтесь. У вас в мозгу почему-то существует тормоз, который не дает вам вступить в нормальные сексуальные отношения. Я не знаю почему. Вы можете знать. А может быть, не знаете. Вы можете только догадываться, но я могу с уверенностью сказать, что вы и представления не имеете о том, насколько сильна блокировка и как с ней бороться. Вам нужна помощь, но я вам эту помощь оказать не могу. Поэтому послушайтесь моего совета и отправляйтесь в Лондон к этому врачу, потому что он эксперт и поймет вашу проблему, какой бы она ни была, он вам поможет преодолеть ее и зажить нормальной жизнью.
Опять повисло молчание. Его предложение больше не казалось мне оскорбительным, но мне не хотелось и признавать его правильным и необходимым. Я знал, в чем моя проблема. Знал, что́ мне все время мешает. Это воспоминание о той сцене в Брайтоне. Но мне не нужен психиатр, чтобы понять, что для меня секс, насилие и страдание тесно связаны между собой, и я не понимал, как психиатр сможет меня вылечить, если единственным лекарством была сила воли, которая помогла бы мне преодолеть отвращение.
Но потом я вспомнил о той ночи в «Метрополе». Тогда сила воли не очень-то мне помогла. Если бы она была единственным, что могло мне помочь, то я не сидел бы сейчас в этой комнате в Фалмуте.
– Вы думаете, что психиатр меня вылечит? – медленно спросил я.
– Не знаю, но у вас, по крайней мере, будет шанс. Почему бы им не воспользоваться?
Я подумал о Хелене. Я не хотел, чтобы она была несчастна. Подумал о сыне, о котором мечтал. Образ Эсмонда мелькнул у меня перед глазами.
– Хорошо, – коротко сказал я. – Что мне терять? Кто этот психиатр и что надо сделать, чтобы записаться к нему на прием?
– …Поэтому я не смог заняться любовью с женой, – сказал я психиатру. С ним было до странности легко разговаривать. Говорил он мало, поэтому паузы приходилось заполнять мне. Я думал, что он засыплет меня вопросами, но все оказалось совсем не так. – Я не смог заняться с ней любовью, потому что, как только она стерла помаду, я вспомнил о матери и о Брайтоне. Это же понятно, не правда ли? Секс у меня ассоциируется со страданиями матери. Я не мог заниматься любовью с женой, потому что сама мысль о сексе меня охлаждает, а не возбуждает.
Я оглядел комнату. Здесь было тихо, мирно. Из горшка в углу свисал цветок, жалюзи были прикрыты, поэтому свет рассеивался по полу.
– После той первой неудачи, – продолжал я, осторожно подбирая слова, – меня удерживало не столько воспоминание о Брайтоне, хотя оно никуда не делось, сколько страх, что у меня опять ничего не получится. Чем более неуверенно я себя чувствовал, тем хуже все становилось. Это же вполне логично, не правда ли?
Он кивнул. Это был человек небольшого роста, иностранец, с темными печальными глазами и маленькими свисающими усами. Мне стало интересно, что он обо мне думает, и показалось, что я могу догадаться о диагнозе, который он мысленно мне ставит. Я решил поговорить с ним прямо.
– Должно быть, вы думаете, что я влюблен в свою мать, – сказал я. – Разве все вы, последователи Фрейда, можете думать иначе? Я недавно читал о Фрейде в энциклопедии.
Он ничего не сказал, но позволил себе вежливую улыбку.
– Так вот, в отношении меня это совершеннейшая чушь, – сказал я. – Мы с матерью близки, и я не стыжусь в этом признаться, но она мало влияет на то, как я живу, я всегда шел по жизни, не держась за ее юбку. Мы ладим, это правда, но, если бы обстоятельства ее жизни были другими, я, возможно, и не провел бы все эти годы с ней на ферме. Я бы завел себе дом где-нибудь еще, например снимал бы комнату со своим сверстником, как это делают мальчишки в школе или студенты в Оксфорде. Мне нравилось жить на ферме, мне было приятно проводить время с матерью, но, сказать по правде, я иногда уставал от женщин: мать, тетка матери, прислуга… И все же мне грех жаловаться. У меня всегда было много друзей-мужчин, поэтому когда я не находился на ферме, то всегда проводил время в мужской компании. Но видите ли, я не мог бросить мать одну на ферме. Я – это все, что у нее осталось. О ней больше некому позаботиться. Братья и сестры всегда слишком заняты своими собственными делами, а отец отказался от своих обязательств перед ней. Именно поэтому я всегда был, по крайней мере, когда отец бросил мать, единственной ее опорой. Я хочу сказать – я ведь не мог бросить ее, правда? Это было бы неправильно, да я и не хотел ее бросать. Как я уже говорил, мне нравилось жить на ферме, хотя сельское хозяйство никогда не имело для меня такого значения, как шахта…
Что привлекает меня в горном деле? Не знаю. Должно быть, я родился шахтером. Я всегда презирал условности. Отец пытался вылепить меня из традиционного материала: частная школа, привилегированный класс и все такое, но я ничего из этого не принял. Он и его класс! Это они сделали мать несчастной, и я не хочу иметь с ними ничего общего. Как только я смог выбирать, я бросил частную школу и вернулся к шахтерам. Отец пришел в ярость, но не смог меня остановить. Тогда он попытался закрыть шахту, но я ее снова открыл. Из-за шахты я с ним постоянно воевал. Шахта для меня так много значила! Вам, иностранцу, наверное, трудно понять магию корнуолльских шахт. Они словно живые, иногда кажется, что они дышат и живут, как люди. Многие корнуолльские шахты носят женские имена: шахта Мэри-Энн, шахта Марджори, шахта Харриет, потому что шахтерам нравится думать, что шахты обладают характером. Мою шахту зовут Сеннен-Гарт. Никто не знает почему, известно только, что Сеннен – это название ближайшей рыбацкой деревушки за Сент-Джастом. Ближайшую к моей шахту называют Кинг-Уоллоу, потому что