нитое английское присутствие духа никогда не входило в число моих добродетелей, а горе было настолько заразительным, что я до сих пор стыжусь своей реакции.
Я увидел Филипа через несколько дней после этого; по всей видимости, он нашел какое-то уединенное местечко, где мог зализывать раны, как какой-нибудь горделивый золотистый лев после битвы не на жизнь, а на смерть. Я как раз задумался, не стоит ли мне заехать в Пенмаррик, чтобы посмотреть, не смогу ли я помочь чем-нибудь ему или Хелене, когда мне позвонил не кто иной, как сам Филип.
Говорил он резковато и непринужденно, как всегда, но, к моему удивлению, пригласил меня выпить с ним в Пенмаррике на следующий вечер. Хелена, как он мне сказал, вечером будет в особняке Ползиллан; Фелисити он не пригласил; мы должны были встретиться с глазу на глаз.
– Мне нужно кое-что с тобой обсудить, – сказал он коротко. – Можешь прийти в шесть тридцать? – И со своим обычным высокомерием положил трубку, прежде чем я успел ответить.
Когда я послушно явился в Пенмаррик в назначенный час, то так нервничал, что чуть не въехал на ступеньки парадного входа. Медлин, наблюдавший за моим прибытием с порога, неодобрительно поджал губы, но потом елейно улыбнулся и проводил меня в библиотеку.
Там меня ждал Филип. Выглядел он лучше. Морщины страдания по-прежнему прочерчивали лицо у рта, но глаза были уже не такими усталыми, а руки не дрожали. Он пил апельсиновый сок.
– Садись, – сказал он. – Что будешь пить? Виски?
Когда я сел и притворился, что расслабился, нервы мои напряглись еще больше.
– Отлично, – весело сказал я. – Спасибо.
– Прости, что я с тобой не пью, но в последние дни я выпил столько алкоголя, что хватит на всю жизнь.
Мы сели друг напротив друга у камина. Наступило молчание. Я был уверен, что встреча со смертью заставила его задуматься о завещании и он решил обсудить со мной мое положение наследника. Но, несмотря на нервное возбуждение и предчувствие, я принял как можно более спокойное выражение лица и заставил себя ждать, пока он начнет разговор.
Он затянулся сигаретой, погасил спичку. Он не спешил. Он был хозяином Пенмаррика, хозяином положения. Он мог делать все, что захочет.
Я все ждал, ненавидя его за то, что он держит меня в напряжении, пока наконец он не проговорил беззаботно, словно новость не должна была меня заинтересовать:
– Я тут строил планы на будущее.
Повисла пауза.
– Правда? – вежливо сказал я.
– Да. Я не собираюсь жить здесь, как будто ничего не случилось. Я решил уехать. Я уезжаю из Пенмаррика.
– Уезжаешь?!
– Да, я решил поехать в Канаду на оловянные шахты в Скалистых горах и немного поработать там.
– В Канаду?! – Я начал думать, уж не случилось ли у меня что-нибудь со слухом. Я не мог поверить тому, что услышал.
– А что я буду делать, если останусь в Корнуолле? Гулять по скалам мимо мертвых шахт Корнуолльского Оловянного Берега? Ходить по вечерам в паб в Сент-Джасте, зная, что не встречу там никого из своих друзей? Может быть, потом, когда мой мозг примирится с несчастьем, но не сейчас. Теперь я хочу только уехать.
На сей раз я был так сражен, что не смог произнести ни слова. Пальцы мои крепко сжали бокал.
– Я, конечно, вернусь, – непринужденно сказал он. – Я даю себе три года. Если мне там не понравится, я вернусь раньше, но пока планирую отсутствовать три года.
– Но, великий Боже, Филип! – воскликнул я, неожиданно обретя дар речи. – Что ты скажешь маме, черт побери? Как ты собираешься ей об этом сообщить?
Он поднял брови.
– Дорогой Джан-Ив, – иронично сказал он мне тем тягучим голосом, который сразу напомнил мне о нашем отце, – если ты думаешь, что наша мать из тех женщин, что способны впасть в истерику просто оттого, что их любимый сын собирается уехать за границу, то ты ее совсем не знаешь. Я сообщу ей эту новость сегодня вечером и не сомневаюсь, что когда она поймет, почему я уезжаю, то не станет меня удерживать. – И прежде чем я успел ответить, он коротко бросил: – Да, кстати, раз уж мы заговорили о матери, позволь мне надеяться, что, пока я отсутствую, ты будешь заходить к ней хотя бы раз в неделю. Обещаешь?
– Да, конечно… Боже, неужели ты можешь сомневаться в том, что я буду заботиться о собственной матери! Мне очень жаль, что я давно к ней не заходил, я был занят.
– Да, – холодно сказал он. – Я заметил, сколько времени ты проводишь в Морве у нашей невестки.
– Я…
– В отношении мамы меня беспокоит еще один вопрос: Адриан вскоре сменит старого Барнуэлла на посту священника Зиллана. Ты об этом уже слышал? Сегодня утром я получил письмо от Адриана и решил, что он с той же почтой написал Уильяму, но, может быть, ты с Уильямом еще не разговаривал сегодня. По всей видимости, это назначение еще не окончательно, но Адриан добивается перевода из Оксфордского прихода больше ради Барнуэлла, чем ради себя. Барнуэлл уже стар, и ему не терпится уйти на покой, но ему не хочется оставлять дом, где он жил последние пятьдесят лет, и место, где он провел большую часть жизни. Идея жить в одном доме с Адрианом понравилась ему больше, чем жизнь с незнакомцем. Если ты помнишь, он всегда был привязан к Адриану.
– А Адриан на это согласен? Это не помешает его карьере?
– Адриан не только согласился на это. Он сам это предложил, когда услышал о трудностях Барнуэлла, и не отставал от него, хотя Барнуэлл сказал, что ему будет лучше в Оксфорде. Ты же знаешь, как Адриан благороден и великодушен. Он никогда не упустит возможности сделать доброе дело, да и потом, мне кажется, надолго он в Зиллане не останется; Барнуэлл не может жить вечно, а ему сейчас, должно быть, около девяноста.
Я молчал, думая о своем младшем сводном брате. Я всегда ему слегка завидовал, потому что Уильям так его любил, при этом меня восторгали его интеллект и человеческие недостатки, чтобы не сказать – нечеловеческие достоинства. После войны он стал слишком много курить, у него появилась страсть к автомобилям. Когда бы он ни приезжал в Корнуолл, ему всегда хотелось прокатиться в моей «испано-сюизе», а часть наследства, оставленную ему отцом, он потратил на покупку компактного приличного «форда». Он пояснял, что машина ему нужна из-за ранения ноги, полученного на войне, но я-то знал правду. Рыбак рыбака видит издалека. Он был не женат и вел себя не как все настолько, что не только проповедовал целомудрие, но и хранил его; но я подозревал, что в Оксфорде, прежде чем принять решение стать священником, он успел перебеситься, потому что я до сих пор помню, как он покраснел на лужайке в саду у священника, когда мы с ним познакомились с Ребеккой, и всегда знал, что, в отличие от Филипа, он находил женщин привлекательными.
– Он написал мне, так как волнуется из-за того, что мама будет одной из его прихожанок, – продолжал Филип. – Он просил меня обсудить с ней этот вопрос, сказал, что поймет, если она не захочет, чтобы он к ней заходил, и после его назначения станет прихожанкой церкви в Сент-Джасте. Хорошо с его стороны подумать о ее чувствах.
– А что сказала мама?
– Еще не знаю. Я сегодня не смог съездить на ферму и обсудить с ней это. Но если она в будущем захочет посещать церковь в Сент-Джасте, надеюсь, ты будешь возить ее туда на машине каждое воскресенье.
– Конечно, я позабочусь о транспорте, – уклончиво сказал я. Если Адриан станет священником в Зиллане, мне бы хотелось услышать его проповеди и посмотреть, как он служит. Мне нравилось каждую неделю ходить в церковь. Помимо чисто интеллектуального интереса к религии, мне полюбились ритуалы и традиции церковной службы, а в юности мне казалось, что я мог бы перейти в католичество; но в ту пору никто не пытался обратить меня в католичество, а когда период юношеской горячности закончился, мысль, что придется признаваться в грехах целомудренному священнику, стала мне отвратительна.
– Неприятно, что Адриан переезжает в Зиллан, – говорил Филип, – но ничего не поделаешь. Конечно, мама не захочет, чтобы он к ней заходил. Если возникнут какие-нибудь проблемы, ты, я надеюсь, вмешаешься… А теперь позволь рассказать о других моих распоряжениях. Во-первых, я решил, что никто из членов семьи, кроме мамы, не будет принимать участие в управлении Пенмарриком, пока меня не будет. Так намного надежнее и проще для всех, и если что-нибудь стрясется, то не возникнет неприятного осадка. Я и так уже решил уволить Уильяма…
– Уволить Уильяма?! Но…
– Да, я уже некоторое время назад подумал, что он недостаточно хорошо управляет усадьбой, и надеюсь, что твой тесть мог бы нанять его управлять Карнфорт-Холлом, – я помню, ты говорил мне, что ваш управляющий стар и не может уже сесть на лошадь. Что касается Пенмаррика, то я оставляю его в руках профессионала: помнишь Смитсона, он был управляющим в замке Менерион? А поскольку Фрэнсис Сент-Энедок продает замок гостинице, то Смитсон теряет работу, поэтому я и решил предложить ему место здесь. Фрэнсис говорит, что он предан, трудолюбив, квалифицирован и так далее, так что это представляется мне наилучшим решением. Я…
– Минуточку, – вставил я. Новость, что Уильяма увольняют, шокировала сама по себе, но то, что его заменит Смитсон, было еще хуже. – Я знаю Смитсона. Это невзрачный человечек с куньим лицом и густым северным акцентом. Корнуолльские фермеры никого не будут любить меньше, чем его. Послушай, Филип, если ты хочешь, чтобы кто-нибудь управлял имением, уверен, что я бы справился…
– Ты бы справился, – прямо сказал Филип, – но, как я уже сказал, я не хочу, чтобы кто-нибудь из членов нашей семьи жил в Пенмаррике, пока меня нет. Мне кажется, что безопаснее оставить поместье в руках наемного профессионала.
– Ты хочешь сказать, что мне нельзя будет и носа показать в Пенмаррик, пока тебя не будет?
– Пойми, это для твоего же блага. Если что-нибудь случится, я не смогу обвинить тебя.
– Но ведь кто-то же должен контролировать Смитсона, кто-то должен следить за счетами! Не думаешь же ты, что Хелена с этим справится!