Поэтому я проигнорировал Саймона Питера. Как определилось позднее, это была одна из самых дорогостоящих ошибок моей жизни.
Глава 3
Меры, которые король принял в отношении правительства страны на время своего отсутствия, демонстрировали недостаток политической мудрости и способности постигать характеры других.
Король Ричард ни в чем не мог отказать своей матери. Когда она попросила его разрешения на то, чтобы Иоанн жил при ней в Англии, тот был освобожден от клятвы держаться подальше. И все же наследником Ричарда стал Артур… (Артуру) было всего три года, и он находился под присмотром своей матери, герцогини Констанции… которая якобы являлась наложницей Иоанна Безземельного.
Филип уехал из Пенмаррика, держа по чемодану в каждой руке и с плащом, перекинутым через плечо, и сел в поезд, идущий из Пензанса в Саутгемптон. Мать захотела проводить его до самых доков и попрощаться, только когда он сядет на пароход, но он не согласился. Он не любил долгих проводов. По его просьбе я отвез их обоих на «даймлере» Карнфортов на станцию и прошел вместе с матерью на платформу. Филип держался легко, непринужденно.
– Береги себя, мама, – сказал он, целуя ее и милостиво позволяя ей прижаться к себе на несколько секунд. – Мне бы не хотелось, чтобы с тобой что-нибудь случилось, пока меня нет. И приготовь побольше бузинного вина, чтобы отпраздновать мое возвращение в тридцать третьем году.
Мать, конечно же, принялась плакать.
– Пожалуйста! – хрипло попросил он. – Не расстраивайся! Я вернусь. Я ведь вернулся из Алленгейта, правда? А тогда отсутствовал семь лет! Я и теперь вернусь. Просто потерпи, вот и все.
Я как раз подумал, какой он черствый мерзавец, когда он отвернулся от нее и я увидел у него в глазах слезы.
– До свидания, Филип, – сказал я. – Удачи!
Он не ответил. Наверное, не мог. Когда кондуктор засвистел, он сел в вагон, а через несколько секунд поезд двинулся вперед, а он – к новой жизни на чужой земле. Я спрашивал себя, понравится ли ему там, попытался предположить, о чем он сейчас думает, но не смог.
– Ну что ж, мама, – наконец произнес я. – Пора домой.
Она неожиданно превратилась в старую-старую женщину с неверными движениями и увядшим лицом. Я взял ее под руку, вывел со станции и помог сесть в машину. Она плакала всю дорогу до фермы.
– Не уходи, Джан, – взмолилась она, когда я въехал во двор и собирался помочь ей выйти из машины. – Пожалуйста, останься ненадолго. Пожалуйста.
– Конечно, мама. Я как раз сам хотел это предложить.
Но я уже начал волноваться. Разумеется, я сочувствовал ей, но у меня была своя жизнь, свои проблемы, и мне не хотелось, чтобы меня бесконечно связывали ее дела. Я уже решил сказать, что, хотя я и готов заезжать к ней раз в неделю, ей не следует ожидать, что я буду бросаться к ней по первому зову. Мне это казалось разумным. Я буду выполнять свой долг перед ней, как и полагается настоящему христианину, но хочу ясно очертить границы этого долга. В конце концов, у каждого должна быть какая-то независимость, и я не одобрял стариков, которые слишком цепко держались за молодежь.
Но уехать с фермы оказалось сложнее, чем я думал. Я с удовольствием пообедал с матерью, но, когда понял, что она хочет, чтобы я остался еще и на чай, решил тут же облегчить свое будущее бремя, напомнив ей, что я не единственный ее ребенок.
– Почему бы тебе не пригласить Мариану? – предложил я. Мать гордилась светскими успехами Марианы, и всего каких-нибудь несколько лет назад та была ее любимой дочерью. – Я уверен, что ей захочется, чтобы ты еще раз посмотрела на Эсмонда.
Но мать покачала головой:
– Она не захочет приехать. Здесь для нее все слишком провинциально, и потом, она не любит вспоминать, что ее мать живет на ферме.
С этим трудно было спорить. Я почувствовал себя не в своей тарелке. Бесполезно было предложить позвать вместо Марианы Лиззи, поскольку я знал, что Лиззи не приедет; мать никогда ее особенно не любила, между ними существовала взаимная антипатия. До меня впервые дошло, что, как только Филип исчез из ее жизни, она осталась совсем одна.
– Я привезу Жанну, – в отчаянии сказал я, хотя знал, что Жанна слишком занята своим мужем-инвалидом и поэтому может нанести матери только мимолетный визит. – Я съезжу в Ползиллан и привезу ее сюда.
– Лучше я посижу с тобой, чем с Жанной, – жалко улыбаясь, сказала мать и попыталась схватить меня за рукав, чтобы удержать.
Я почувствовал себя самым последним скотом.
– Нет, мама, – сурово возразил я, – это несправедливо по отношению к Жанне, разве нет? Ты же знаешь, она очень добра и всегда полна сочувствия.
– Не хочу, чтобы она суетилась вокруг меня, как будто я тоже инвалид, – сказала мать. – Не хочу Жанну.
Со старыми людьми иногда бывает очень трудно. Я почувствовал, что она начинает меня раздражать.
– Я зайду завтра, мама, – пообещал я, – но сейчас мне действительно надо ехать. – Решительно поднявшись, я попытался не замечать слез у нее в глазах, трясущихся рук, молчаливой просьбы остаться.
Я проехал по дорожке и, повернув к Зиллану, смахнул пот со лба. Я чувствовал себя совершенно измотанным. Когда я приехал в Ползиллан, то чуть не попросил дворецкого принести мне виски, но передумал. Половина третьего не то время, чтобы пить виски, и мне совсем не хотелось, чтобы по приходу Зиллан поползли слухи о том, что я алкоголик.
Сестра заставила меня прождать в гостиной пять минут. Она выглядела уставшей и некрасивой. Я помнил, что когда-то давно она была хорошеньким ребенком, но теперь она стала слишком высока, слишком худа, а ее мышиного цвета волосы были растрепаны и непривлекательны. У нее были большие терпеливые голубые глаза и беспокойная улыбка человека, готового к страданиям.
– Я могу уделить тебе не более пяти минут, – нервно произнесла она, когда мы поздоровались. – Не сердись, но Джерри так болен, что я не могу оставлять его надолго. Сейчас приедет доктор Маккре, и мне придется тебя покинуть.
Я знал, что моему зятю стало хуже, но и представления не имел о том, что болезнь достигла критической стадии. Мне стало неловко, я замешкался, не зная, как сформулировать свою просьбу, но Жанна уже догадалась, зачем я пришел.
– Наверное, тебя мама прислала, – сказала она. – Что ж, мне жаль, но я не могу покинуть Джерри – об этом не может быть и речи. Я уверена, мама поймет, что муж для меня сейчас – самое главное.
– Но может быть, ты могла бы съездить на ферму хотя бы на час? Ты ей действительно нужна, Жанна…
– Нет, не нужна! – воскликнула Жанна, и я, потрясенный, увидел, что выражение ее глаз, обычно такое мягкое, стало каменным от гнева. – Я никогда не была ей нужна! Я провела столько времени на ферме, пытаясь угодить ей, но ей было дело только до мальчиков, а теперь, когда мальчиков нет, она ждет, что я помчусь к ней! Не побегу! Она никогда ничего для меня не делала, так почему я должна что-то делать для нее? Она постоянно твердила мне, что я останусь синим чулком, что никогда не выйду замуж, а когда я все-таки вышла замуж, она обозвала меня дурой и отпускала презрительные замечания в адрес моего мужа. Я ее презираю; можешь вернуться на ферму Рослин и передать ей мои слова! – Прежде чем я успел ответить, она, разрыдавшись, выбежала из комнаты.
Я был настолько потрясен ее необычным поведением, что просто остолбенел. Наконец очнувшись, я выбрался из дома и пошел к машине.
Из Пензанса приехал доктор Маккре. Когда я выходил из парадной двери, он взбегал по ступенькам крыльца мне навстречу. Я немного знал его. Когда старый доктор Солтер из Сент-Джаста вышел на пенсию, он рекомендовал мне Маккре, и я около полугода назад консультировался у него по поводу разбитого запястья. Это был смуглый плотный шотландец с некрасивым, но приветливым лицом и с безупречным английским выговором.
– Привет, Касталлак, – удивленно сказал он, увидев меня. – Навещали больного?
– Просто зашел перемолвиться словечком с сестрой. Как поживаете?
– Занят. Обеспокоен. Но в остальном хорошо. – Он взглянул через мое плечо в открытую дверь и пустынный холл. – Как нашли сестру?
– Раз уж вы об этом заговорили, то скажу: очень усталой и измученной. Ее все это очень расстраивает.
– Очень, – коротко подтвердил Маккре. Казалось, он решил не говорить полными фразами. – Сокрушается. – Он опять посмотрел мне через плечо, словно боялся, что нас услышат, и торопливо пробормотал: – Ваша сестра замечательная женщина. Таких – одна на миллион. Вам следует ею гордиться. Что ж… – Он глубоко вздохнул, промчался мимо меня и бросил через плечо: – Надо бежать… простите, старина… передавайте привет жене.
– Спасибо, – сказал я, глядя ему вслед, и задумался, сколько еще сюрпризов ждет меня сегодня, прежде чем я доберусь домой в Карнфорт.
Я спросил себя, известно ли Жанне о том, как восхищен ею доктор Маккре. Но вне зависимости от того, знает она об этом или нет, я был рад, что ее достоинства были наконец оценены. Я боялся, что ее муж-инвалид слишком жалел себя, чтобы понять, как ему повезло, что за ним ухаживает святая.
Я сел в машину, закурил сигарету и задумался. Часы показывали три. Я мог съездить в особняк, выпить чаю пораньше, дочитать детектив и до заката покататься верхом. Может быть, после ужина свозить Фелисити в кино? Я чувствовал себя перед ней виноватым – завещание Филипа сделало меня раздражительным, а поскольку она со мной жила, то ей приходилось страдать из-за моего мрачного настроения.
От предвосхищения такого приятного вечера после столь утомительного утра и дня я почувствовал, как во мне разливается волна удовлетворения. Я завел машину, проехал по дорожке перед домом, в воротах повернул налево, на дорогу, ведущую в Пензанс, и беспечно повел машину, напевая себе под нос.