– Мне очень жаль об этом слышать, – вежливо повторил я и выписал чек на требуемую сумму.
Его не обналичили. На моем банковском счету оказалось на десять фунтов меньше, чем я думал.
– Вот вы и попались, – презрительно сказал Майкл, и я не мог этого отрицать.
Проблемы обступали меня со всех сторон.
– Мама, – сказал я, – мне очень не хочется заводить разговор на такую скверную тему, как деньги, но у меня в этом месяце были серьезные расходы, и я несколько поиздержался. Ты не одолжишь мне десять фунтов?
– Не волнуйся, – ответила она холодно. – Я уже оплатила Майклу твой чек. Или десять фунтов нужны тебе для чего-нибудь еще?
– Ну… нет, но…
– Где ты теперь будешь жить?
– Не знаю, – сказал я. – Еще не решил.
Но она не предложила мне пожить у нее.
В тот же вечер я позвонил Лиззи, надеясь, что на некоторое время смогу скрыться в Кембридже, но, к несчастью, она как раз собиралась ехать в Шотландию; ее мужу почему-то предложили отпуск, и они уже обещали сдать дом друзьям. Лиззи извинилась, но помочь не могла.
Оставался Уильям.
– Конечно приезжай! – сказал он, удивленный лишь тем, что я так долго не просил у него приюта. – Тебе пора бы уже знать, что в этом доме тебе всегда рады.
Когда он это сказал, мне захотелось опять стать маленьким мальчиком; броситься ему на шею, прижаться лицом к его груди и почувствовать себя спокойно, защищенным от всего мира. В горле встал комок. Слезы защипали глаза.
– Ты так добр, Уильям, – коротко сказал я, отворачиваясь, пока губы не задрожали. – Большое спасибо.
Филип вернулся домой двадцать четвертого октября. Говорят, что выглядел он здоровым и счастливым, – не знаю. Я сидел в своей комнате в коттедже Уильяма и с утра до ночи читал книги. Я ни с кем не встречался и заставил Уильяма пообещать, что он никому не расскажет, где я нахожусь. Как только первого числа на моем банковском счете появятся деньги, я решил ехать в Лондон, но эта моя решимость кончилась ничем; через три дня после возвращения Филипа мать приехала в коттедж и сказала, что хочет со мной поговорить. Уильям был в усадьбе, а Чарити, испугавшись величественных манер матери, сказала, что проверит, дома ли я.
– Джан! – Она просунула голову в дверь моей комнаты. – Твоя мать приехала. Что мне делать? Она знает, что ты здесь.
Я был совершенно не готов к такой встрече. Я не брился три дня и знал, что от меня разит виски. К тому же на мне было только белье, я лежал на разобранной кровати среди пепельниц, переполненных окурками.
– Попроси ее подождать, – сказал я, закрывая книгу. – Скажи ей, что я плохо себя чувствовал и сейчас только одеваюсь.
– Оденешься потом, – произнес резкий голос матери из коридора. – Мне нужно поговорить с тобой сейчас.
И прежде чем я успел произнести хоть слово протеста, она вошла в комнату и захлопнула дверь перед носом у Чарити.
Потом повернулась, чтобы посмотреть на меня. Когда я спустил ноги с кровати и потянулся за халатом, то заметил, что она осмотрела меня с головы до ног и сразу оценила ситуацию. Она поморщилась, села в кресло около шкафа и стала смотреть в другую сторону, пока я возился с халатом и шарил под кроватью в поисках тапок.
Наконец она произнесла:
– Как долго ты собираешься здесь оставаться?
– В начале ноября собираюсь в Лондон. – Я попытался посмотреть ей в глаза. – Попробую получить там работу.
– Похвально, – сказала мать, – но немного поспешно. Филип хочет тебя видеть.
Я утратил дар речи. Я сидел на краешке кровати и смотрел на ковер.
– Он в хорошем настроении и не таит на тебя зла. Я напомнила ему, что ты полностью возместил убыток, как только тебя об этом попросили. Не сказала только, что твой чек не обналичивали и я заплатила разницу. Мне показалось, что ему не надо об этом знать.
– Как… мило с твоей стороны.
– Совсем не мило. Еще я сказала ему, что Пенмарриком ты управлял хорошо, если не считать небольшого срыва со счетами в самом конце, и что арендаторы тебя любят. Короче говоря, я убедила его оставить тебя управлять имением.
Мне было тяжело говорить.
– Я не хочу… я не могу… теперь, когда Филип приехал…
– Не глупи! Пожалуйста, не упускай последнего шанса подружиться с Филипом! Я загладила перед ним твою вину, так что теперь только от тебя зависит, как ты воспользуешься ситуацией. Сбеги ты сейчас в Лондон, поджав хвост, и у тебя не останется ни одного шанса унаследовать Пенмаррик, даже если Филип разочаруется в этом ужасном маленьком Джонасе и захочет изменить завещание в твою пользу. Но если ты останешься здесь, будешь много работать и делать все, чтобы помочь Филипу, я не удивлюсь, если в конце концов он передумает и сделает своим наследником тебя.
Я не мог поднять глаз от пола. Потом наклонился и закрыл лицо руками.
– Боже мой, Джан-Ив, что с тобой? A-а, наверное, ты услышал новости про Хелену. Но это никак не влияет на твои перспективы. Если сейчас ты будешь вести себя разумно…
Я посмотрел на нее. Она замолчала.
– Ты не знаешь? – резко спросила она.
– Чего не знаю?
Я выглядел удивленным, но быстро взял себя в руки.
– Филип помирился с Хеленой, – коротко сказала она. – Она вернулась к нему в Пенмаррик.
Я все смотрел на нее и смотрел… Я вспомнил о канадской вдове и о возможности Филипа иметь нормальные отношения с женщинами. Я почувствовал, как загорелись мои щеки; во рту пересохло.
Наступило долгое молчание. Мы смотрели друг на друга: мать была холодна и спокойна, а у меня не было ни спокойствия, ни слов, только слабое удивление оттого, что жизнь может относиться к людям с такой несправедливостью, с какой она относится ко мне.
Наконец мне удалось произнести:
– Значит, теперь все равно, предпочтет ли Филип меня Джонасу или нет. У него будут свои сыновья.
– Не будут, – быстро сказала мать жестким голосом. – Он мне сам сказал. У Хелены не может быть детей. – Она ловкими движениями пальцев принялась натягивать перчатки. – Наследство лежит между тобой и Джонасом, – сказала она, не глядя на меня, – и мне кажется, что достаться оно должно тебе. Для Джонаса Пенмаррик – ничто, а для тебя – все. Ты сделал очень много глупых ошибок и чуть не упустил свой шанс, но еще не все потеряно. Поумней, действуй разумно – и Пенмаррик когда-нибудь все-таки может достаться тебе, если ты переживешь Филипа. – Она встала и медленно пошла к двери. – Сегодня утром Филип привез меня сюда, чтобы убедить тебя пообедать с нами в «Метрополе», – бросила она через плечо. – Он сейчас в офисе у Майкла, но я договорилась встретиться с ним в «Метрополе» в час, поэтому предлагаю тебе отвезти нас туда на машине. – Она метнула взгляд на мой расхристанный вид и добавила: – Я подожду в гостиной, пока ты переоденешься, и не забудь побриться! Ты выглядишь как беглый каторжник.
Она не дала мне возможности отказаться сопровождать ее, поэтому, когда она вышла, я побрился, дважды порезавшись, оделся и без особого желания провел расческой по волосам. Я был бледен, выглядел больным и подавленным. Отвернувшись от зеркала, я вышел, подогнал к дверям машину и приготовился ехать в «Метрополь».
За всю поездку я произнес только:
– Откуда ты узнала, что я у Уильяма?
– Адриан сказал, что ты, скорее всего, там.
Больше мы ничего друг другу не сказали. Когда мы приехали на эспланаду, я припарковал машину около гостиницы и проводил мать внутрь.
– Подождем в главной гостиной, – сказала она. – Мы приехали немного рано.
– Ты не будешь возражать, если я выпью?
– Так ли уж это нужно, дорогой? Ты и без того выглядишь, так сказать, не готовым для виски. Впрочем, поступай как хочешь. Не стану тебе диктовать.
Я вздохнул и, уже не спрашивая у нее разрешения, закурил. Уж курить-то она мне не запретит.
Мы прождали десять минут, поддерживая бессвязный разговор, а мне становилось все больше и больше не по себе. Я уже начал жалеть, что не уехал в Лондон до того, как мать меня обнаружила, когда крутящиеся двери гостиной распахнулись и Филип вошел внутрь с таким видом, словно ему принадлежала вселенная.
Я посмотрел на него, моего великого золотого красивого брата, самого великого, самого золотого, самого красивого изо всех моих великих золотых и красивых братьев. Я смотрел на его огромный рост, широкие плечи и могучее сложение. Смотрел на его светлые волосы и загорелую кожу, твердый рот и сильный подбородок. Я смотрел на него, ненавидел и всеми силами желал, чтобы он умер.
Он улыбался. Конечно, он улыбался! Он был богат, счастлив и в безопасности. Конечно, он улыбался! Я бы тоже улыбался, если бы был на его месте. Как приятно быть Филипом Касталлаком, иметь жену, которая позволяет тебе все, мать, которая желает тебе только счастья, особняк у моря и кучу слуг, которые из кожи вон лезут, вылизывая тебе задницу.
Но я не был Филипом. Я встал, думая только о том, что я не вышел ростом, плохо сложен и некрасив. Я словно впервые увидел себя, Джан-Ива Касталлака, двадцати восьми лет от роду, которого отчислили из Оксфорда и неофициально обвинили в мошенничестве, – нищего, не имеющего за спиной ничего, кроме лет, потраченных впустую на то, чтобы перещеголять своих братьев и провалить все предприятия, за которые брался. Я увидел себя глазами Филипа – безответственным младшим братом, безобидным, никчемным и инфантильным. Я вспомнил его письмо Майклу: «Мой братец не тот человек, который способен украсть наследство, если встретит хотя бы малейшее сопротивление…» Унизительная оценка. «Мой братец не тот человек…»
– Привет, Джан! – весело произнес Филип с улыбкой, но глаза его остались холодны. – Рад тебя снова видеть. Что это за чушь со счетами? Я уверен, в этом нет ничего серьезного, и не хочу портить возвращение домой, преувеличивая значение проделок, которые ты мог выкинуть в мое отсутствие… Пойдемте обедать? Я вижу в меню омара и умираю с голоду.
Я не сказал ничего, потому что сказать было нечего. Мне было двадцать восемь, я был неудачником, и тот обед в «Метрополе» с Филипом и матерью ознаменовал конец жалкой, ужасной, достойной презрения карьеры.