– Где ребенок? Он ведь здесь?
– Да, он… наверху… прячется… Он испугался. – Она взяла протянутый мной носовой платок и неуклюже начала вытирать слезы. Пальцы ее дрожали. – Он сказал, что Филип повел его на пляж, и он, Джонас, испугался так, что убежал. О боже, что же делать? Мне не следовало доверять Филипу, не следовало! Я должна была помнить, что Хью всегда о нем говорил. Мне не надо было успокаивать себя тем, что Хелена опять с ним живет, я читала о таких людях в газетах – им нельзя доверять, даже когда они женаты…
– Ребекка, дорогая, – сказал я, с трудом веря собственным ушам, – ты что, хочешь сказать, что…
– А что еще могло так напугать Джонаса? – Слезы снова потекли у нее по щекам. – Я больше не позволю ему ездить в Пенмаррик, – в ярости сказала она. – И не позволю Филипу диктовать мне, в какую школу должен ходить Джонас. Всем известно, что происходит в интернатах для мальчиков. Может быть, Филип специально выбрал такую школу…
– Дорогая, ты сошла с ума.
– Я сошла с ума, когда отпустила его с Филипом одного! Я не позволю, чтобы мальчика воспитывал…
– …щедрый, честный человек? – В тот момент я даже не задумывался о том, что культивировать ее чудовищные подозрения в моих интересах. Я чувствовал только возмущение, оттого что она отплатит Филипу, который не хотел сделать Джонасу ничего плохого, таким несправедливым и ничем не заслуженным недоверием. – Черт побери, Ребекка, возьми себя в руки и перестань молоть ерунду! Филипу не нужны женщины, но есть разница между любовью к мужской компании и тем, в чем ты его обвиняешь. Позволь мне поговорить с Джонасом, и ты поймешь, что воображение завело тебя слишком далеко. Где он? Приведи его сюда и дай мне с ним поговорить.
– Нет, – рыдала она, – нет, не позволю тебе допрашивать Джонаса. Он расстроен, напуган да и не любит тебя. Он не забыл тот раз в Пенмаррике, когда ты…
– Да черт бы тебя побрал! – Терпение мое лопнуло. Я развернулся и распахнул заднюю дверь. – Если ты не хочешь, чтобы я тебе помог и не слушаешь моих советов, какого черта ты от меня хочешь? Хватит с меня твоих мелодрам! Я их видел больше чем достаточно, и черт меня побери, если стану с ними мириться сейчас или в будущем. Устраивай истерики, если тебе так хочется, но не жди, что я буду подставлять тебе жилетку. Мне известны гораздо более приятные способы времяпрепровождения.
Ответа я ждать не стал. Я вышел, хлопнув дверью, и сердито пошел вдоль стены к машине.
Легкий летний ветерок мягко овевал мне щеки. Я остановился, но было поздно; из машины меня уже было видно, и я не мог больше задерживаться, чтобы придумать, что сказать Филипу. Открыв дверь машины, я с неохотой проскользнул на сиденье.
– Что она сказала?
Я нахмурился и, глядя на панель управления, завозился с ключами.
– Черт побери, Джан! Что ты медлишь? Что она сказала? Я хочу знать!
Я решился. Откинувшись на сиденье, я глубоко вздохнул и рассказал ему правду.
Наступило молчание.
Мы сидели в моей машине, не глядя друг на друга; где-то рядом беспокойно мычала корова, а вдалеке, в деревне, лаяла собака. Лицо Филипа было настолько лишено выражения, что я поначалу подумал, что он меня не понял, но потом я увидел, как его рот сжался в жесткую линию, глаза стали синевато-серыми и он стиснул кулаки.
Он отвернулся. Я все еще пытался придумать, что сказать, когда он заговорил.
– Какая глупая женщина, – сказал он. Голос был безразличным и усталым. – Какая глупая, глупая женщина.
Я открыл было рот, чтобы с ним согласиться, но, прежде чем я успел сказать и слово, он с яростью на меня накинулся:
– А ты, конечно же, ей поверил! Может быть, даже сам подсказал ей эту мысль! Я не исключаю, что ты внушил Ребекке, будто, когда ее сын со мной, он в опасности! Ты хочешь, чтобы я больше не общался с Джонасом, ведь правда? Ты делаешь все, чтобы его мать вогнала между нами клин!
Я сохранил самообладание.
– Это неправда, Филип, – с силой сказал я. – Я не виню тебя за то, что ты мне не доверяешь, как и за то, что ты заподозрил меня в этом, но я дал маме слово, что не буду лезть в твои отношения с Джонасом, и я сдержу обещание. Если не веришь, спроси маму. Она подтвердит. Она знает, что я начал новую жизнь. Поговори с ней, если я тебя не убедил! Если хочешь знать правду, я с Ребеккой уже год не разговаривал. Мы давно расстались. Сегодня я впервые за полтора года приехал на ферму.
Он молча, недоверчиво на меня посмотрел. Его глаза были бесцветны и холодны.
– Не будь дураком, Филип, – добавил я, все еще держа себя в руках. – Признай за мной хоть немного здравого смысла. Я не Ребекка и не умею закатывать истерики. Конечно, я не верю, что ты мог обидеть ребенка. Ты такой же любитель нападать на восьмилетних мальчиков, как я – на восьмилетних девочек. Самая эта мысль абсурдна.
Его кулаки начали разжиматься. Плечи ссутулились. После долгого молчания он произнес: «О боже!» – и невидящим взглядом уставился через поля на море.
Мне стало его жаль. В неловкой попытке показать ему свое дружелюбие я сказал:
– Мне нужно выпить. Почему бы нам не проехаться в Зеннор в «Оружие шахтера» выпить пива?
Он молча кивнул, все еще глядя на море, поэтому я завел мотор и поехал по тропинке к дороге. Паб был за Морвой, на восток, и я направился вдоль берега по дороге в Сент-Ивс. Вечер был красив. Солнце садилось в золотистое море, летний воздух был напоен ароматом из ближайшего сада.
– Давай сядем на улице, – предложил я, когда мы вышли из машины. Мне казалось, что на открытом воздухе нам будет лучше, чем в интимной атмосфере бара. – Я принесу выпить. Что ты будешь?
– Что-нибудь. Все равно.
Вернувшись с двумя пинтами горького пива, я обнаружил, что он застыл на скамейке, опустив голову, руки были сложены, словно в мольбе. Сев рядом, я протянул ему кружку.
– Спасибо, – сказал он.
Мы молчали. Я думал было снова заговорить о Джонасе, но решил, что лучше оставить эту тему. Однако Филипп так не считал. Когда я уставился в пивную кружку, он спокойно сказал:
– Откуда Ребекка знает, что я предпочитаю мужчин женщинам? – А когда я вздрогнул, потому что думал, что он никогда не заговорит на эту тему прямо, он с осторожной логикой добавил: – Она об этом знает, иначе никогда бы не выдумала то, что выдумала.
Я попытался говорить таким же обыденным тоном, как и он.
– Она ничего не знает, – сказал я наконец. – Я говорил ей только, что ты не слишком интересуешься женщинами, а Хью, когда был жив, мог что-нибудь наплести ей о твоем моральном облике, но сегодняшняя сцена на ферме – это целиком плод ее воображения. Она расстроилась, потому что ребенок неожиданно вернулся домой, и стала придумывать объяснение такому странному поступку.
– Но она должна была что-то подозревать.
– Почему? Ведь никто ничего не подозревает.
– Кроме тебя, – сказал он. – Ты знаешь. А если ты знаешь, то почему не рассказал об этом Ребекке? Она ведь была твоей любовницей.
– Предпочел держать свои знания при себе.
– Почему? Зачем так утруждать себя? Что заставило тебя скрывать это?
– Может быть, уважение.
– Ко мне? – Он даже улыбнулся такой невероятной мысли.
– Нет, – сказал я. – Не к тебе. К Тревозу.
Улыбка исчезла с его лица. Он замолчал.
– Тревоз мне нравился, – пояснил я. – Он хорошо ко мне относился. Он мог бы и плохо ко мне относиться, но он относился хорошо. А я не забываю людей, которые хорошо ко мне относятся, и не говорю о них плохо после их смерти. Вот и все.
Филип по-прежнему молчал. Казалось, он вспоминал прошлое.
– Кроме того, – продолжал я, – что я мог рассказать? Что видел тебя с Тревозом однажды вечером в Сент-Ивсе? Так тебя часто с ним видели, тоже мне новость. Кроме выражения ваших лиц, в вас не было ничего необычного.
– Мы часто бывали в Сент-Ивсе. – Он закурил сигарету, погасил спичку. – Хелена, конечно, знала, – коротко сказал он. – Она неизбежно должна была догадаться, но я знал, что она слишком горда и будет хранить это открытие при себе. Я всегда заботился о том, чтобы сохранить в тайне наши с Тревозом отношения, потому что не хотел, чтобы хотя бы самый ничтожный слух дошел до мамы.
– Она ничего не знает.
– И никогда не узнает. – Он раздавил обгорелую спичку о грубый деревянный стол, стоявший перед нами. На его лице теперь не было никакого выражения, ни следа боли, горя или сожаления. – Второго Тревоза я не нашел, – сказал он. – Поначалу я думал, что смогу, но ошибался. Он был уникален. Я только сейчас это понял. У меня никогда не будет лучшего друга, чем он. – Он затянулся сигаретой. – В Канаде мне понравилось. На шахтах было интересно, я со многими подружился, но ни один друг не мог сравниться с Тревозом, и через некоторое время мне надоело искать. Потом я встретил ту вдову. Я был бы рад жить вместе с женщиной, но в конце концов она захотела завести со мной роман и… ну, подобные вещи меня больше не интересуют. Что ж, к тому времени мне было уже ясно, чего я хочу. Я понял, что хочу жить с женщиной, но спать в отдельной спальне и быть независимым. Никакого секса. Никаких чувствительных сцен. Я опять начал думать о Хелене, но понимал, что не имею права просить ее вернуться ко мне после всего того, что у нас было, поэтому и не ждал, что она согласится на примирение, не говоря уже о примирении на моих условиях. Но она согласилась. По всей видимости, она тоже пыталась завести любовную связь, пока они с Жанной путешествовали за границей после смерти Джералда, и поняла, что секс ей нужен в той же мере, что и мне. Вот такая ирония судьбы. Оказалось, что мы лучше подходим друг другу, чем подозревали. – Он стряхнул пепел и смотрел, как ветер разносит его по земле. – Мне кажется, что сейчас мы счастливы, – сказал он. – Уж точно счастливее, чем раньше.
– Да, – сказал я. Я не знал, что еще сказать.
– Я рад, что вернулся в Корнуолл. В Канаде мне понравилось, но я скучал по дому. Иногда мне казалось, что я не вынесу этой тоски, но я продержался три года, как и обещал, и теперь я рад, что выдержал. Эти три года помогли мне осознать прошлое и разобраться в себе самом. А это очень важно.