– Да, мама. – Я надел пиджак. – А теперь иди к себе в комнату, а я, когда поговорю с Уильямом, приготовлю тебе чаю.
– Жанна слишком стара, чтобы рожать первого ребенка, – пробормотала мать. – Тридцать шесть – это слишком поздно. Мне было тридцать шесть, когда родился Филип, но он был моим четвертым ребенком.
– Я только на секунду, мама. На твоем месте я бы лег в постель.
Но она все стояла у меня в комнате. Когда я уходил, она присела на кровать. Я босиком сбежал вниз по ступеням, открыл переднюю дверь и увидел на пороге Уильяма.
– Жанна…
– Да. Хелена только что приехала домой из Пензанса.
Наступило долгое молчание. Старый дом скрипел и вздыхал, как все старые дома, а где-то высоко, в карнизе, стонал ветер.
– Заходи, – наконец произнес я. – У мамы в кладовой, в буфете, всегда есть бренди. Давай выпьем.
– Лучше я не буду заходить.
– Ничего страшного. Она наверху.
Он нерешительно переступил через порог и огляделся. Он никогда раньше не был на ферме.
– Сюда, – коротко сказал я и повел его по коридору на кухню.
Когда мы уселись за стол со стаканами бренди, он сказал:
– Бедная Хелена ходит словно во сне. Мне ее жаль. Конечно, мне жаль и Доналда тоже, но Хелена за двадцать четыре часа потеряла мужа и лучшую подругу, а это, на мой взгляд, слишком тяжело для кого угодно. Не понимаю, как ты умудряешься верить в Бога, Джан, когда такие ужасные и незаслуженные беды постигают такую безупречную женщину, как Хелена, и такого приличного человека, как Доналд Маккре. Где справедливость? В мире нет справедливости и нет Бога, вот все, что я могу сказать.
– Скажи это Адриану, – проговорил я, отхлебывая бренди. – Он священник. Уверен, что он знает ответы на все вопросы.
– Адриан относится к смерти не так, как я. Он верит в воскрешение.
– Я тоже.
– Правда, Джан? Правда? Как ты можешь? Это выше моего понимания. Боюсь, что чем старше я становлюсь, тем в большего атеиста превращаюсь.
– А я слишком большой трус, чтобы стать атеистом, – сказал я. – Я боюсь ни во что не верить. Мне приходится верить, что Бог есть, но не спрашивай меня, что сделал Доналд, чтобы заслужить смерть Жанны, и что сделала Хелена, чтобы ее постигла двойная утрата, потому что я не знаю. Я не Бог и не священник, у меня нет немедленных ответов на все вопросы.
Некоторое время мы молчали. Уильям налил еще бренди.
– Надеюсь, – сказал он, вертя стакан в руке, – Жанна все же наконец узнала, что такое счастливая, нормальная жизнь замужней женщины. Наконец она получила хоть какое-то вознаграждение за все те годы, что нянчилась с бедным Джералдом Мередитом в особняке Ползиллан. А еще мне кажется, что все мечты Филипа умерли вместе с Сеннен-Гартом, ему было больше нечего ждать. Но я все равно не понимаю, почему Доналд и Хелена…
Заскрипели половицы на лестнице; мать позвала меня издалека, из передней части дома.
– Иду! – крикнул я и сказал Уильяму: – Подожди здесь.
– Хорошо. Не говори ей о…
– Нет, конечно нет.
Я вышел из кухни, пробежал по коридору и обнаружил, что мать в нерешительности ждала меня в холле.
– Это Уильям? – спросила она.
– Да, все в порядке, мама. Я угощал его бренди на кухне. Приготовить тебе чаю?
– Нет, – сказала она. – Нет, я не хочу чая. Джан, дорогой, я так волнуюсь из-за похорон. Я не могу заснуть от волнения. Я не хочу, чтобы Филипа хоронил новый священник. Мне он не нравится, да и Филипа он плохо знал. Как ты думаешь, Адриан… но ведь Адриан теперь такой важный, правда? Он служит в соборе Эксетер. Как ты думаешь, можно попросить его похоронить Филипа?
– Я завтра позвоню Адриану и поговорю с ним, – пообещал я. – Не надо сейчас об этом волноваться, мама. Мы поговорим об этом завтра.
– Может быть, он не захочет его хоронить, – сказала она. – Своего собственного брата. Это слишком печально.
– Предоставь это все мне, мама. Завтра я поговорю с Адрианом, обещаю. А теперь позволь мне помочь тебе лечь в постель.
– Нет, не трудись подниматься. Я сама. Но как ты думаешь, Адриан…
– Да, мама, да, мне так кажется. Постарайся больше об этом не волноваться. – И, несмотря на ее возражения, я помог ей подняться наверх в ее комнату и убедился, что она легла в постель, а потом вернулся на кухню.
– Я уверен, что Адриан отпоет его, если твоей матери так хочется, – сказал Уильям, когда я рассказал ему, о чем шла речь. – Не думаю, что это будет слишком большое одолжение. Не сомневаюсь, что Адриан скорбит о смерти Филипа, но они не были близкими друзьями, да и эта смерть подействовала на него не так, как на меня, и потом, он привык к похоронам. Я уверен, что он отслужит службу, если его попросят.
– Я попрошу его завтра, когда он приедет. О боже, а что же делать с Жанной? Не можем же мы устраивать двойные похороны! Это будет слишком тяжело для всех. Да и может быть, Доналд захочет, чтобы ее похоронили в их церкви в Пензансе.
– Надеюсь. Бедная Жанна, мне будет очень ее не хватать. Знаешь, она всегда была так добра к Чарити, часто заходила к нам в коттедж после свадьбы с Доналдом и их переезда в Пензанс.
– Гм. – Я старался не слишком погружаться в мысли о Жанне, вместо этого я пытался направить мысли на похороны Филипа. – Конечно, приедет Лиззи, – осторожно сказал я, – а может быть, и ее муж тоже, потому что сейчас длинные каникулы. Боже, а как связаться с Марианой? Я и понятия не имею, где в Монте-Карло она живет.
– А разве Эсмонд не знает?
– Ему запрещено с ней общаться.
– Свяжись с юристами ее мужа. Они, должно быть, каждый квартал посылают ей содержание. Они знают, где она.
– Я не думаю, что она приедет.
– Может быть, и не приедет. – Он допил бренди и минуту смотрел в пустой стакан. – Кстати, о юристах, – медленно произнес он, – у кого завещание Филипа? Ты, по-моему, говорил мне, что он перешел в другую фирму поверенных, когда решил лишить Джонаса наследства?
Вот тогда-то, впервые со времени сообщения о смерти Филипа, я позволил мыслям о моем будущем выплыть из подсознания и посмотреть мне в лицо.
Я стал хозяином Пенмаррика. Все, что мне нужно теперь сделать, – это пойти в «Поумрой и Поумрой» в Сент-Джасте, чтобы забрать завещание Филипа и показать всему миру, что наконец, после долгого сопротивления, Пенмаррик попал в руки единственного человека, который любил его больше, чем любое другое место на свете.
Справедливость – перекошенная, странная, но все равно узнаваемая – подняла окровавленную, побитую голову и посмотрела мне прямо в глаза.
К своему удивлению, я обнаружил, что Филип оставил в завещании детальные инструкции о своих похоронах. Он хотел быть похороненным в Зиллане, рядом с отцом или, если не будет места, в ногах у могилы отца. Принимая во внимание тот факт, что всю жизнь Филип и отец скандалили друг с другом, я не мог не счесть это условие крайне странным, но оно было написано черным по белому, и он подписался под документом, значит сомневаться не приходилось. Остальное было просто. Согласно завещанию отца он оставил мне деньги и собственность, а все свои личные вещи, о которых не упоминалось в отцовском завещании, – Эсмонду.
– Значит, он составил другое завещание, – сказал Майкл Винсент, сидя в своем офисе, как усталый старый паук, цепляющийся за свою плотно свитую паутину. – Я об этом догадывался. Я понимал, что ему было неловко обращаться ко мне, что Саймон Питер и Джонас – братья, хотя предыдущее завещание составлял я и Саймон Питер не имел к этому никакого отношения… Бедный малыш Джонас… Это будет большим ударом для Ребекки. Мне кажется, она до сих пор верит, что ее сын – наследник Филипа.
Но мне не хотелось думать о Ребекке. Я знал, что она придет в ярость, как только узнает, что я лишил Джонаса наследства, но в то время у меня и без того дел было по горло, чтобы еще волноваться о наших будущих отношениях.
– Впредь я решил консультироваться с «Поумрой и Поумрой» по всем вопросам юридического характера, – вежливо сообщил я Майклу. – Может быть, вы могли бы устроить так, чтобы все соответствующие бумаги попали к ним? Мне неловко расставаться с вами, после того как вы так долго служили нашей семье… – Я увидел, как он покраснел, когда я отозвался о нем как о человеке, стоящем ниже меня на социальной лестнице. – Но вы мне никогда не доверяли, а я не доверял Саймону Питеру, поэтому нам будет сложно вместе вести дела в дальнейшем. Благодарю вас за все, что вы сделали для Пенмаррика в прошлом, и заверяю вас, что чрезвычайно благодарен вам и вашей фирме…
Это казалось мне справедливой местью за всю его ненависть ко мне и вечные попытки помешать.
Я вышел из его офиса и вернулся в Пенмаррик. Лиззи с мужем мы ждали в тот же вечер, а Адриан должен был сесть в поезд, когда тот остановится в Эксетере. Надо было столько всего сделать, столько организовать. Хлопоты, связанные с похоронами Филипа, оставляли мне мало времени на раздумья о Жанне, но мне удалось заехать к Доналду и сказать ему несколько слов сочувствия, как бы бессильны они ни были. Похороны Жанны должны были состояться в Пензансе на следующий день после похорон Филипа в Зиллане. Я предложил помочь, чем смогу, но он сказал, что понимает, что у меня и так много забот, и добавил, что даже не ожидал такого сочувствия со стороны многочисленных друзей Жанны.
Вернувшись в Пенмаррик, я обнаружил у дверей машину. Хелена была одета для выхода. Она, конечно, была в черном, и траур настолько не шел ей, что она выглядела постаревшей и некрасивой. Ее светлая кожа казалась совсем прозрачной, выдавая чрезвычайное переутомление, но она была совершенно спокойна. Все эти ужасные дни я не видел Хелену иначе как полной самообладания.
– Я как раз собиралась на ферму, чтобы навестить твою мать, – сказала она. – Хочу сообщить ей о Жанне. Я позволила тебе доставить ей тяжкое известие о смерти Филипа, но о Жанне скажу ей сама. Не думаю, что эта новость сильно поразит ее. Она даже может и не понять, что я скажу. Все-таки есть предел человеческому горю.