Я стоял, глядя на него и тяжело дыша. Кухонная дверь открылась. Я оглянулся и увидел, что мать заглядывает в комнату.
– Джан…
– Одну минуту, мама.
– Что случилось?
– Он ударил меня, а я ударил его. Он придет в себя. – Я смахнул пот со лба и подошел к Джонасу, который по-прежнему лежал на полу. – Хорошо, – коротко сказал я ему, тронув его кончиком ботинка на случай, если он притворялся. – Можешь вставать.
Он не шевелился.
– Джонас!
Ответа не было.
Я наклонился, перевернул его, осмотрел.
– Джан…
– Отойди, мама. – Я встал на колени, расстегнул ему воротник и попытался нащупать пульс, но слышал только громкие удары своего сердца, отдававшие в голову с такой силой, что в ушах звенело.
– Вот, – сказала мать дрожащим голосом. – Возьми зеркало. Приложи ко рту.
Я приложил. Оно не запотело.
Он был мертв. Сын Ребекки умер. Умер мой собственный племянник, а я…
Я нанес удар, который его убил.
Глава 11
По прошествии пятидесяти лет Мэттью Перис совершенно не понимал, что именно случилось, и мог только надеяться, что было неправдой то, что Иоанн убил Артура. Тот просто исчез, и поползли слухи, что он умер… (Филипп Август) начал дразнить Иоанна этим исчезновением, как только поверил, что Артур мертв…
(Артур) был шестнадцатилетним рыцарем, которого захватили в плен, когда он пытался обложить мешками с песком замок, где укрывалась его восьмидесятилетняя бабка. Смерть его была несвоевременной, но не вполне незаслуженной.
– О боже, – сказал я. Больше я ничего не смог выговорить. Я стоял на коленях и смотрел на Джонаса; мозг мой оцепенел, я не знал, что делать. – О боже.
Тогда мать, а не я, взялась за дело. Вспоминая этот случай, я удивляюсь, как спокойно она держалась после такого ужасного потрясения, но потом она сказала мне, что не позволила шоку овладеть собой до наступления следующего дня; потом она лежала в постели целую неделю и встала, только когда врач пригрозил ей, что заберет ее в больницу на обследование. Но сейчас, через минуту после ужасного происшествия, она была само ледяное спокойствие. Я всегда знал, что моя мать – крепкая старушка; а теперь она мне это еще раз доказала. Пока я неподвижно сидел на полу у тела Джонаса, она нашла бутылку бренди и неловко налила жидкость в два бокала.
– Пей, Джан-Ив.
Мы выпили. Я встал, но ноги мои были так слабы, что мне пришлось сесть.
– Ты в этом не виноват, – сказала мать. – Ты не хотел его убивать, я знаю. Это случайность.
Но я был слишком потрясен, чтобы отвечать. А Саймон Питер поверит, что это была случайность? Если кто-нибудь знает, что Джонас откровенно шантажировал мою мать и меня за мою роль в смерти Ребекки, в любую историю о случайности будет сложно поверить.
– Я скажу, что была в комнате, – сказала мать. – Я скажу, что видела, как это случилось.
Но она была заинтересованным лицом, предвзятым свидетелем, даже подозреваемой, которая могла задумать убийство вместе со мной.
– Ах, если бы я только не давала ему денег! – сказала мать. – Он, должно быть, сказал кому-то, что тебе есть что скрывать в отношении смерти его матери – он бы не стал молчать о том, что я даю ему деньги! А я была просто щедра к нему, потому что он мой внук, а не из-за его смешных угроз. Интересно, кто-нибудь в это поверит?
После долгого молчания я спросил:
– Интересно, а знает ли кто-нибудь, что он сегодня сюда собирался?
– Надо исходить из предположения, что кто-то знает.
– Мне кажется, нам надо сказать… – Я замолчал.
Мать посмотрела на меня:
– …что он приходил. Я позвонила и попросила тебя приехать, потому что он надоедал мне требованиями денег и вообще был неприятен. Он был сложным мальчиком, но, поскольку он мой внук и мне хотелось ему помочь, я время от времени давала ему деньги. Джан-Ив, мы будем говорить правду – и ничего, кроме правды. До определенного момента. Тогда никто не сможет доказать, что все последующее было неправдой.
– Да, – медленно произнес я. – Да… Он был груб, с ним было тяжело, поэтому я сурово поговорил с ним и велел больше тебя не тревожить. Мы поссорились, да, мы даже поссорились, а потом…
– А потом, – сказала мать, – он велел тебе убираться к черту и ушел. Мы еще долго обсуждали происшедшее, а потом ты наконец уехал обратно в Пенмаррик. Ты уехал в одиннадцать. В девять часов, то есть сейчас ты позвонил жене и сказал, что Джонас только что ушел, но что я расстроена, и ты поедешь домой не сразу, а когда я почувствую себя лучше.
– Да, – снова сказал я. – Да, так оно и было. – Я налил нам еще бренди, и мы снова обдумали ситуацию.
– Хорошо, что ты приехал на машине, – сказала мать. – Все будет легче сделать. Но что делать с велосипедом? Он уместится в багажник?
– Я от него избавлюсь, не беспокойся… Где Энни? Спит?
– Да, она всегда ложится с сумерками. Не думай о ней. Что ты собираешься делать с велосипедом, Джан-Ив?
– Есть очень плохая дорога, которая ведет к шахте Динг-Донг…
– Шахта затоплена?
– Не знаю. Да, я понимаю, о чем ты. Если бы я мог добраться до Сеннен-Гарта… но мне кажется, что я не смогу довезти и его, и велосипед до бухты.
– Зачем до бухты?
– Главные штольни выходят на пляж. Если бы я мог добраться до штолен…
– Около Кинг-Уоллоу есть старый ствол, куда Филип спускался, когда был мальчиком. Он мне однажды сказал, что, когда Сеннен-Гарт затопят, можно будет посмотреть вниз, в ствол, и увидеть воду.
– Правильно. Я знаю, о каком стволе ты говоришь: он мне его однажды показывал. Но если шахту когда-нибудь осушат… да нет, зачем? Я буду владеть ею до конца жизни, а когда я умру, никому до этого уже не будет дела. Я позабочусь о том, чтобы шахту не осушали.
– Никому и в голову не придет ее осушать, – сказала мать. – Это дорого, а там не осталось достаточного количества олова, пригодного для добычи, чтобы оправдать расходы. Корнуолльскому Оловянному Берегу пришел конец. Ты в безопасности.
– Тогда, если я доеду до Сеннен-Гарта…
Мы поговорили еще, повторяя эту версию, чтобы не упустить ни одной детали.
– Знаешь, – сказал я наконец, – я склоняюсь к тому, чтобы не избавляться от велосипеда. Кто угодно может свалиться в темноте в неогороженную штольню, но никто не заедет туда на велосипеде. Если велосипед исчезнет, это вызовет больше подозрений, чем если его найдут. А если я продырявлю заднюю шину и оставлю его на дороге в Морву? Полиция может решить, что с Джонасом, который шел по пересеченной местности к ферме своих сестер, в темноте случилось несчастье.
– Но бросит ли Джонас велосипед? Разве он не слезет с него и не покатит с собой?
– Он устал и зол. Может быть, остановилась машина и его подвезла.
– Да, полагаю, это возможно.
– Дело в том, что если они не найдут тело, то не смогут ничего доказать, а тело они никогда не найдут.
– Правда.
– У тебя есть какие-нибудь перчатки?
– Да… а что?
– Я начитался достаточно детективов, чтобы знать, что нельзя трогать велосипед руками.
Она ушла на поиски старых перчаток Филипа, а я вышел во двор, чтобы найти мешковину и потом завернуть в нее тело. Когда я вернулся, она ждала меня на освещенном пороге кухни.
– Может, погасить свет? – спрашивала она. – Меня преследует ощущение, что по крайней мере тысяча человек следят за нами в темноте из-за холмов.
– Да, выключи.
– Подожди! Позвони Изабелле сказать, что задерживаешься.
– Я сначала положу тело в машину, а велосипед в багажник.
Мы молча работали в темноте. Когда мы наконец закончили, я вернулся в холл и взял трубку.
– Пожалуйста, Сент-Джаст, двадцать один… – Я подождал, слушая пустую тишину. – Алло, можно мне поговорить с женой?.. Изабелла? Дорогая, мне очень жаль, но Джонас устроил настоящую сцену – он уже ушел, но мать расстроена, поэтому я останусь здесь еще по крайней мере на час… Не жди меня, пожалуйста… Прости, дорогая…
Когда я клал трубку, мать подошла ко мне.
– Она рассердилась?
– Да, боюсь, что рассердилась. – Мне было холодно, я устал, у меня не осталось ни сил, ни чувств.
– Бедняжка, наверное, она ненавидит тебя за то, что ты проводишь время со мной. – Мать положила руку на мою. – Джан-Ив…
Я поднял глаза:
– Да?
– Не говори ей.
– Думаю, придется. Но это не имеет значения: жена не может давать показания против мужа.
– Не говори никому, – сказала мать. – Никому. – Для такой пожилой женщины ее голос звучал очень сильно. – Послушай, Джан. Мы с тобой – единственные, кто знает об этом ужасном случае. Я скоро умру, и после этого ты будешь единственным, кто знает. Держи это при себе. Не нужно изводить себя чувством вины. Ты не виновен в убийстве. Это была случайность, и я знаю это так же хорошо, как и ты. Кроме того, он ударил первым, а ты ударил, защищаясь: любой суд тебя оправдал бы, если бы мы только могли доказать случившееся, но мы не можем, поэтому мы поступаем правильно, хотя и рискованно. Не делай ситуацию еще более опасной, чем она есть! Не говори ни единой душе о том, что случилось. Ни Лиззи, ни Уильяму – и ни в коем случае Изабелле. Это неправильно, что между мужем и женой не должно быть тайн. Иногда лучше, когда секреты есть, и это как раз тот случай. Понимаешь, она слишком молода, она не знает жизни, хотя и любит притворяться, что знает. Для нее это будет слишком тяжело, да и к тому же, как бы она тебя ни любила, она всегда может задуматься о том, была ли это случайность. Ты меня понимаешь?
– Да, – с болью сказал я, – да, я понимаю, но… о боже! Когда я сегодня вернусь домой, она будет ждать, будет ждать от меня любви…
– Тогда займись с ней любовью, – сказала мать. – Она не должна заподозрить, что что-то произошло.