– Я не понимаю. – Моя система классификации была нарушена. – Как можно подумать, что мама и папа не женаты? Разве у людей могут быть дети, если они не женаты?
– Нет, ну честное слово! – Уильям покраснел от смущения. Он посмотрел на папу из-под ресниц и заерзал на стуле. – Могут, и все. Брак – это просто благословение Церкви, а дети не имеют к этому никакого отношения, кроме того, что брак – это святое дело, а дети должны быть результатом святого дела. Поэтому никто не хочет иметь детей без брака, потому что тогда это не будет святым делом.
– Ты хочешь сказать, что дети после брака – это хорошо, – сказал я, снова начав классифицировать после неприятного замешательства. – А дети до брака или вне брака – это дело плохое и не святое. Понимаю. – Я опять повернулся к папе. – Ты хочешь сказать, что люди могут по ошибке решить, что мы плохие, что мы грешники, если мы не будем играть в притворяшки.
– Дети – невинные жертвы, – сказал папа, не глядя на нас. Он рвал сигару на кусочки. – Никто не подумает плохо о вас. Но они подумают, что мама плохая, что она грешница.
– Как жестоко! – сердито сказал я. – Мама – лучший человек на свете! В таком случае давайте играть в притворяшки, и тогда никому не придут в голову такие ужасные вещи.
Поэтому мы играли в притворяшки, но мне очень не нравилось, когда папа говорил: «Это мои подопечные – Уильям и Адриан Парриш», и, хотя она ни разу и словом нам не обмолвилась, я знал, что маме это тоже очень не нравилось. Гости всегда бывали очень добры, интересовались нами, обычно задавали один-два вопроса, но иногда обменивались взглядами, и я спрашивал себя, не разгадали ли они нашу игру. Все обычно очень пристально смотрели на Уильяма. Я знал почему. Уильям унаследовал папины необычные глаза, хотя в остальном очень напоминал маму.
Я не был похож ни на кого. Мои глаза были голубее, чем у мамы, и другой формы, чем у нее. Волосы у меня были светлыми, но темнее, чем у мамы, и не такие тонкие и шелковистые. Черты лица не были похожи на мамины, не был я похож и на папу – ни в чем, кроме одного. У меня были его руки. Квадратные ладони с сильными пальцами, а большие пальцы были характерно искривлены – странные руки, довольно уродливые.
Шло время, и наконец наступило лето 1904 года, когда мы с мамой поехали в Лондон, чтобы купить мне форму, обувь и другую одежду, необходимую, чтобы учиться в школе. Уильям уже два года ходил в подготовительную школу в Роттингдине рядом с Брайтоном и привык надолго уезжать из дома, но я, по мере того как приближалась осень, все более и более страшился отъезда и втайне надеялся остаться в Алленгейте и продолжать свои ежеутренние занятия с викарием.
Мама тоже нервничала, когда они с папой приехали провожать нас на станцию, и на секунду, в панике, я подумал, что ей так же не хочется, чтобы я уезжал, как и мне. Но потом она улыбнулась, и я решил, что она совсем не нервничает, а просто возбуждена и счастлива, что я стою на пороге нового приключения.
– Только подумай, как хорошо, что с тобой будет Уильям, – сказала она, – и как весело будет общаться с мальчиками твоего возраста после уроков один на один с викарием! Конечно, я очень, очень буду по тебе скучать, – тут она остановилась, чтобы поцеловать меня, – но я, как всегда, буду приезжать в школу во время каждых коротких каникул и буду отмечать дни, чтобы время шло быстрее.
Мысль о том, что я буду видеть ее на каждых каникулах, невероятно меня ободрила. Мне даже удалось произнести заинтересованным тоном:
– А когда будут короткие каникулы? Долго ждать?
– В начале ноября, – сказала мама, а папа сразу добавил:
– Мы с мамой оба приедем и проведем выходные в Брайтоне.
Брайтон.
Поначалу он мне понравился. После неуверенных первых дней, после нескольких ужасных первых ночей, какие бывают у любого новенького маленького мальчика, мне в школе понравилось, но, несмотря на это, мне все равно было приятно уехать из Роттингдина с мамой и папой на три дня в Брайтон.
– Брайтон – замечательный город, – сказал папа. – Там есть на что посмотреть.
Величественный, элегантный Брайтон с его великолепной эспланадой, домами времен Регентства, дворцом, словно явившимся из снов, рядами антикварных лавок, роскошными гостиницами с видом на море! Мы восхищались всем, от белых утесов, расположенных ближе к Роттингдину, до гладкой, зеленой возвышенности Саут-Даунс, поднимавшейся в направлении к лощине Овраг Дьявола. Красивый, большой Брайтон! Как нам повезло, думали мы, что мы учимся в школе рядом с таким ярким и неповторимым прибрежным городом!
Папа снял апартаменты в самой большой, самой великолепной гостинице, а вечером в субботу мы спустились в гостиничный ресторан поужинать.
Мы съели одно блюдо. Это был луковый суп, очень вкусный. Мы заказали следующее блюдо и ждали рыбу.
– Папа, – сказал я, – а Георг Четвертый был хорошим или плохим королем?
Он улыбнулся:
– Адриан, когда-нибудь ты поймешь, что в мире нет ничего просто белого или просто черного. Нельзя делить людей на…
Он остановился.
– Да, но, папа… – начал я и тоже замолчал.
Мама мертвенно побледнела. Они оба смотрели мне за спину. Я развернулся, очень напуганный, чтобы посмотреть, что их так ужасно шокировало, но там не было никого, кроме женщины и мальчика примерно моего возраста.
Потом я заметил, что женщина смотрит на папу и маму с таким же выражением ужаса на лице. Я увидел, как мальчик начал дергать ее за рукав и заговорил, а потом опять повернулся к нам. На долю секунды наши взгляды встретились. Его глаза были ледяными, враждебными и блестели от чувства, которое можно было определить либо как злость, или страх, или просто негодование. У него были светлые волосы, светлее даже, чем у мамы, он был крепко сбит, что сразу напомнило мне школьного задиру. Пока я смотрел на него, завороженный, женщина пошла прочь. Она была высокой, наверное немного старше мамы, и на ней было платье кричащих цветов, или, может быть, мне они показались кричащими, потому что мама любила одеваться в простые платья пастельных тонов. У нее были волосы цвета светлого золота, очень затейливо уложенные, и ледяные глаза, которые я уже заметил у мальчика.
Официант засуетился вокруг нее, как мошка, привлеченная ярким пламенем.
– Кто это? – спросил я слишком громко. – Кто она?
Никто не ответил на мой вопрос. Женщина повернулась и быстро вышла из комнаты, а мальчик побежал за ней, пытаясь схватить ее за рукав, словно тоже просил объяснений.
Папа встал.
Мы все сразу на него посмотрели. Но он нас даже не заметил. Он вышел из-за стола, словно под влиянием тех чар, о которых я так часто читал в любимых сказках. Голос у меня в голове заговорил: «И злая ведьма заколдовала прекрасного принца и заточила его в своем дворце на тысячу лет…»
– Марк, – сказала мама, – Марк.
К своему ужасу, я увидел, что она страшно расстроена. Я повернулся, уже очень напуганный, к Уильяму, но он был так же напуган, как и я.
– Папа! – Я вскочил и побежал за ним. – Папа, не уходи! Не оставляй нас!
Он остановился, посмотрел на меня сверху вниз. Потом посмотрел через плечо на маму.
Вернулся к нашему столу.
– Роза, – сказал он, – ты понимаешь. Мне нужно с ней поговорить. Мы уезжаем сегодня же.
Мама кивнула. Она словно не могла говорить.
– Я недолго. Оставайся с мальчиками здесь и постарайтесь доесть ужин.
Она снова кивнула и взяла рыбный нож, словно рыба уже перед ней стояла.
– Да, Марк. Конечно.
Он ушел. Мы остались одни. Мама старалась не плакать. Страх мешался у меня со злостью, и я думал: он сделал ее несчастной. Он не должен был так делать.
Официант принес рыбу. Секунду мы на нее смотрели.
– Пожалуйста, ешьте, – сказала мама тем быстрым голосом, каким она обычно говорила при расставании на станциях. – Пожалуйста, мои дорогие. А то остынет.
Я посмотрел на Уильяма. Он оттолкнул тарелку, поэтому я оттолкнул свою.
– Мама, – сказал Уильям, – пожалуйста, скажи нам. Кто…
– Уильям, мне очень жаль, но я не могу. Я знаю, это глупо, но я просто не могу об этом говорить. Спроси у папы.
Я спросил тихим дрожащим голосом:
– Это плохо?
– Да, – сказала мама, – но не надо бояться. Совсем не надо бояться. Папа все объяснит, когда вернется.
После этого мы замолчали. Мы просто сидели и ждали папу. Когда официант подошел, чтобы забрать наши тарелки, мама, с нашего согласия, отменила остальной заказ.
– Потом можно будет заказать еду в номер, – сказала она, – если мы проголодаемся.
Мы все ждали папу. Мы ждали его долго.
– Давайте пойдем посидим в гостиной, – сказал я, неловко ерзая на стуле с высокой спинкой.
– Нет, – сказала мама, – папа велел сидеть здесь, и мы будем сидеть здесь, пока он не вернется.
Мы все ждали.
Наконец Уильям неожиданно сказал:
– Вот он.
Я развернулся. Он медленно, не спеша шел по направлению к нам, и я заметил, когда он взглянул в нашу сторону, что он смотрит не на маму, а на нас. Лицо его было очень бледным, а на щеке были две красные царапины, словно он сильно поцарапал себя ногтями.
– Ну, – сказал он, – все устроилось. – Потом сказал маме, не глядя на нее: – Извини, Роза. Мне очень жаль.
Мама не сказала ни слова.
– Все хорошо, – сказал он, взяв ее за руку, но по-прежнему не глядя на нее. – Все кончено, Роза. Я с этим покончил. Раз и навсегда. Больше никаких неизгнанных духов. Никаких рождественских и пасхальных праздников в Корнуолле. Больше не буду жить на два дома.
– Марк…
– Я покончил с этим, Роза. Все кончено.
– Марк, пожалуйста…
– Понимаешь, я с этим покончил. Раз и навсегда.
– Пожалуйста, – прошептала мама, – пожалуйста, посмотри на меня.
Но он не мог. Он отодвинул стул, сел, но только и смог произнести:
– Все кончено. Я с этим покончил.
Мама очень медленно поднялась.
– Не уходи, Роза!
– Я подожду в гостиной. – Голос ее был слабым. – Пожалуйста, объясни мальчикам.