– Роза…
– Со мной все в порядке, – сказала она. – Ничего страшного. Я не хочу присутствовать при том, как ты будешь говорить мальчикам.
– Роза, моя дорогая Роза… – Он неловко поднялся и первый раз на нее посмотрел. Я не видел выражения его лица. – Это было так ужасно, – пробормотал он, мне было плохо слышно. – Так ужасно. Я не могу объяснить…
– Я понимаю.
– Ты не можешь понять. Это слишком грязно для твоего понимания.
– Все равно. Ничто не имеет значения, если ты…
– Да. Больше всего на свете.
Они посмотрели друг на друга. Мы смотрели на них, но они нас не видели. Мама плакала.
– Тогда все в порядке, – сказала она, отворачиваясь, чтобы мы не видели ее слез, – правда?
– Позволь мне пойти с тобой в гостиную.
– Нет… пожалуйста, Марк. Мальчики…
– Да, – сказал он. – Да, конечно. Мальчики.
– Я подожду тебя в гостиной.
– Очень хорошо.
Мы проследили взглядом, как она вышла из ресторана и скрылась из виду. Наконец папа сел напротив нас, жестом подозвал официанта и заказал стакан бренди. Мы молча смотрели, как он достает сигару, зажигает ее. Потом он медленно произнес:
– Боюсь, мне придется сказать вам кое-что, что надо было сказать очень давно.
Мы ждали, безотрывно глядя на него. Вскоре официант принес ему стакан бренди, и папа выпил половину содержимого почти в ту же секунду, как взял стакан в руку.
После долгого молчания он сказал:
– Должно быть, вам хочется знать, кто эта женщина и кто этот мальчик.
Мы по-прежнему молчали.
– Наверное, они твои знакомые, – наконец неловко произнес Уильям.
– Да, – сказал папа. – Да.
Он стал играть с сигарой и сказал без выражения:
– Этот мальчик – мой сын.
Мы уставились на него.
– Ты хочешь сказать, он наш брат? – спросил я, и мое сердце быстро забилось.
– Ваш сводный брат. А женщина, что была с ним, – его мать.
– Ты хочешь сказать… – Я запутался. Я почувствовал, что моя система классификации начала разваливаться. – Но ведь это противозаконно, – произнес я наконец, – быть женатым на двух женщинах сразу?
– У меня только одна жена.
– У той дамы появился ребенок, хотя она не была за тобой замужем?
– Она моя жена, – сказал папа. – Ваша мама мне не жена.
Мы посмотрели на него, ничего не понимая. Он отхлебнул еще бренди и принялся рвать сигару.
– Извините, – сказал папа больше для Уильяма, чем для меня. – Мне следовало давно сказать вам, но мы были счастливы, и случай все как-то не подворачивался.
Уильям ничего не сказал.
– Но как же тогда вы с мамой могли решиться, чтобы у вас появились мы с Уильямом? – сказал я. – Вы же знали, что это плохо.
– Да, – сказал он. – Это было плохо.
– Но, папа, если вы с мамой хорошие, как вы могли сделать что-нибудь плохое?
– Нет ничего только белого или только черного в этом мире, Адриан. Нельзя делить людей на две категории и вешать ярлычки «хороший» и «плохой». Когда ты станешь старше, ты поймешь. Жизнь не такова.
Уильям сказал таким ледяным тоном, что я едва узнал его голос:
– Почему ты не женился на маме? Почему ты женился на той женщине?
– Потому что мне казалось, что я люблю ту женщину. Я не понимал, насколько сильно люблю вашу маму.
– А сейчас ты ее любишь?
– Очень.
– Почему тогда ты немедленно не разведешься с женой и не женишься на маме?
– У меня нет оснований для развода, – произнес папа ровным голосом. – Я бы женился на маме, если бы мог, но я не могу.
Водя пальцем по рисунку на скатерти, чтобы получше сосредоточиться, я сказал осторожно:
– Получается, что ты как будто женат на маме. И мы как любая другая семья.
– Да. На самом деле мы больше семья, чем многие семьи, которые мне известны.
– Ну, – сказал Уильям громким, резким, неприятным голосом, совсем ему несвойственным, – в таком случае, я не понимаю, зачем люди вообще женятся. Если можно счастливо жить и без Божьего благословения и все же быть как любая другая семья, зачем тогда вообще существует брак? Если женишься неудачно и ничего хорошего не выйдет, то может случиться, что множество людей будут несчастливы, а ты не сможешь жениться на той, на ком надо было. А вот если не женишься ни на ком, тогда не будет несчастливых. Я никогда, никогда не женюсь, никогда в жизни. – И он резко оттолкнул от себя стул и выбежал из комнаты.
Я смотрел, как он убегает, а потом повернулся к папе. Он казался потрясенным и постаревшим. Под глазами залегли темные круги, а вокруг рта – глубокие морщины.
– Ничего страшного, папа, – сказал я, пожалев его за то, что он выглядел таким уставшим. – Можно играть в притворяшки немного по-другому, вот и все. Мы будем притворяться для себя, что вы с мамой женаты.
Он молча покачал головой.
– Папа, значит, неправда, что дедушка Парриш хотел, чтобы мама сохранила его имя?
– Нет, эту историю мама придумала, по глупости или еще почему, чтобы не ранить вас, когда вы были маленькими. Очень жаль, что она… я… не сказали вам правду с самого начала.
Я опять начал водить пальцем по скатерти.
– А Бог думает, что я нечестив и греховен?
– Нет, конечно нет.
– Но вы с мамой – да.
– Мы любим друг друга. Господь поймет и простит нас.
– Ты уверен?
– Конечно!
– Но она поступила плохо.
– Все поступают плохо, – сказал папа. – Только святые всегда ведут себя хорошо, а я люблю маму не за то, что она святая. Я люблю ее за то, что она человек.
– Значит, хорошо, если люди живут, как будто они женаты, когда они на самом деле не женаты.
– Нет, этого я не сказал. – Как всегда, он был со мной бесконечно терпелив. – Я говорю о другом: когда два человека любят друг друга так сильно, как любим мы с мамой, но не могут пожениться, даже если и хотели бы, тогда Господь, будучи милостив, простит им их грехи. Но когда у двоих простой роман, то есть когда они встречаются, ведут себя так, как будто они женаты несколько часов, дней, месяцев, но не собираются жениться, такие отношения – плохие, и Господь их так легко не простит. Господь может простить любовь, но не вожделение.
– А как различить, когда любовь, а когда вожделение?
– Адриан, – сказал папа, – если бы на этот вопрос существовал простой ответ, тогда не было бы такого количества несчастных мужей и жен… Но в восемь лет ты не можешь этого понять. Пойдем, пора идти в гостиную к маме и разыскать Уильяма.
Мама была одна. Папа оставил меня с ней, а сам пошел выяснять, куда подевался Уильям.
– Бедная мама, – сказал я, обнимая ее. – Не будь такой печальной! Мне совершенно все равно! Для меня все это не играет роли, раз Господь не будет на нас сердиться за то, что мы плохие. Но ведь папа говорит, что мы все равно хорошие. – Мне в голову пришла замечательная мысль. – Пойдем наверх, в нашу гостиную, – предложил я, пытаясь ее подбодрить, – и я почитаю тебе вслух из книжки, которую взял в школьной библиотеке.
– Нет, дорогой, администратор переводит нас в другой номер. Папе не понравился наш номер, поэтому администратор сказал, что мы можем взять другой номер.
– А-а-а, понимаю. – Я заерзал. – Эта дама с мальчиком тоже здесь?
– Нет, они переехали в другую гостиницу. Папа тоже хотел уехать, но, когда узнал, что она уезжает, он просто решил переехать в другой номер. Поэтому нам придется подождать, пока носильщики перенесут наши вещи и все будет готово.
Мы немного подождали, мама смотрела в журнал, а я сидел рядом с ней, чтобы можно было разглядывать картинки.
– Ты ведь уже не грустишь, правда, мама?
– Нет, Адриан. Уже нет.
Наконец папа вернулся один и подошел к нам.
– Уильям пошел спать, – сказал он. – Мы долго говорили. – Он посмотрел на меня. – Тебе тоже пора в постель. Уже очень поздно.
Неожиданно я почувствовал пустоту.
– Я хочу есть, – сказал я в удивлении. – Очень хочу.
Мама чуть улыбнулась. Я с облегчением увидел ее улыбку.
– Мне кажется, я тоже хочу есть! Может быть, заказать еду наверх, Марк?
– Какая замечательная мысль, – сказал он. – Немедленно закажу.
Он взял ее за руку, протянул другую мне; мы все вместе вышли из гостиной и начали путешествие вверх по лестнице, к уединению нашего нового номера.
Вечер закончился. Но ничто уже не было по-прежнему.
На следующее утро я спросил Уильяма:
– Тебе это не нравится?
– Нет, – сказал он. – Но я не подам и виду. Я буду жить так, словно мне все по фигу.
Я был шокирован таким словом, хотя после шести месяцев в школе мои уши привыкли к такого рода словам.
– Вот как? – спросил я, не понимая, почему он говорит так вызывающе.
– Да. Потому что им тоже все по фигу. Им не важно, что они не женаты, им не важно, что скажут люди. Они говорят, что хотели бы пожениться, еще бы, им приходится так говорить, но они не могут пожениться, поэтому им безразлично. А почему им безразлично? Потому что они знают, что они все равно что муж и жена. Поэтому я буду все равно что законный сын, буду думать о себе как о законном сыне, но если кто-нибудь назовет меня ублюдком, я не буду выбивать ему зубы, потому что это будет означать, что мне не безразлично, поэтому я просто засмеюсь и скажу: «Какого черта!» – и тогда никто никогда, никогда не сможет меня оскорбить, потому что мне все равно.
Я слушал его завороженный. Я еще никогда не слышал, чтобы Уильям говорил о чем-либо с такой горячностью. После долгой паузы я спросил:
– А что такое «ублюдок»?
– Это я. И ты, – сказал Уильям. – Это ругательное слово, как «черт», «дерьмо» и «сука».
Я был поражен.
– Что ж, если кто-нибудь назовет меня так, – заявил я сразу, – я буду с ним драться. Я собью его с ног и буду бить до тех пор, пока он не извинится.
– Вот еще! Побереги силы!
– Но я должен! – воскликнул я, еще более пораженный. – Это дело принципа! Никто не сможет обзывать меня скверными словами, если я того не заслуживаю.