– Бедная мама, – сказал Маркус. Он был бледен. – Надеюсь, сейчас она хорошо себя чувствует. Я рад, что няня и мисс Пич пожалели ее.
– Тебе бы следовало послушать, что говорили другие слуги, – продолжала Мариана. – Я-то думала, что они будут против папы и станут жалеть маму. Но они говорили: она должна была знать, что этого следовало ожидать, если выходишь замуж за Пенмара, – правда смешно, что они считают папу Пенмаром, как бабушку? – и что если бы она была умнее, то не устраивала бы такого скандала. Они говорили, что такое случается, когда напускаешь на себя важность и пытаешься притворяться тем, кем ты не являешься. Они говорили…
– Заткнись, – сказал Филип.
Я был так удивлен, услышав его голос, что с грохотом уронил вилку. Мы все на него уставились.
– Но это правда! – с вызовом заявила Мариана. – И если хочешь знать, няня и мисс Пич тоже не очень-то ее жалели. Мисс Пич сказала…
– Закрой свой глупый рот!
– Пожалуйста, перестаньте, – попросил Маркус. – Не надо. Пожалуйста.
– Нет, честное слово! – сказал Уильям. – Разве можно так разговаривать с девочкой!
– Мне все равно, – сказала Мариана, сжимая свой красивый ротик цвета розы в жесткую, злую линию. – От него я никогда не ожидала вежливости. Жаль, что маме не разрешили оставить его себе в Пенмаррике. Не понимаю, зачем он здесь папе.
– Послушайте, давайте не будем больше об этом говорить, – предложил Маркус. – Это так неприятно, что, когда я об этом думаю, у меня желудок завязывается в узел и я совсем не могу есть этот прекрасный ужин. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
– Почему ты не сбежал? – спросила Мариана Филипа. – Мне очень жаль, что ты не сбежал. Скатертью дорожка!
– Нет, честное слово! – снова произнес Уильям, ужаснувшись. – Вы что, всегда так между собой разговариваете?
– Как я мог убежать? – закричал Филип на Мариану. – Если бы я сбежал, папа привез бы меня обратно, побил, а маму посадили бы в тюрьму за то, что она ослушалась судью! Как я мог сбежать?
– Маму не могут посадить в тюрьму, – сказал Маркус, побелевший как полотно. – Не могут.
– Могут! Она сама мне сказала! «Тебе надо ехать с папой, – сказала она мне, – потому что если я оставлю тебя при себе, то меня посадят в тюрьму за то, что я ослушалась судью. Тебе нельзя жить со мной», – говорила она и все плакала, плакала так, что я почти не понимал ее слов…
– А когда она прощалась со мной, то не плакала, – сообщила Мариана. – «До свидания, дорогая, – сказала она мне, – я буду очень по тебе скучать». Фи! Ей было все равно. Когда она думала, что может оставить тебя, она с радостью прощалась со мной. Но меня она не проведет! Я знаю!
– Она, должно быть, думала: «Скатертью дорожка!»
– О! Противный, гадкий мальчишка!
– Мариана, не надо, не надо!.. – в ужасе воскликнул Маркус, но было уже поздно. Мариана дала Филипу звонкую пощечину, а он вскочил на ноги и толкнул ее так сильно, что она отлетела к стене и разрыдалась.
– Нет, честное слово! – повторил Уильям в третий раз. – Где ты воспитывался, Филип? Разве тебе не говорили, что девочек бить нельзя?
– Не плачь, Мариана, – сказал ужасно расстроенный Маркус. – Пожалуйста. Я этого не вынесу. Не плачь.
Мариана рыдала в изящный кружевной платочек.
– Послушай, – сказал Уильям Филипу, – мне кажется, тебе надо извиниться. Мне кажется…
– Кому какое дело, что ты думаешь! – закричал Филип, побагровев от гнева. – Кто ты такой? Кто ты такой, чтобы мне указывать, чтобы…
Мама вошла в комнату.
Мы повернулись к ней. Мариана прекратила всхлипывать и позволила Маркусу поднять ее на ноги. Наступила тишина.
– Боже мой, – спокойно сказала мама. – Ужин остынет. Я думала, вы настолько голодны, что не будете ругаться, по крайней мере, пока едите. Уильям и Адриан, сядьте и доешьте все, чтобы на тарелке ничего не оставалось. Мариана, дорогая, что случилось?
– Ничего, – сказал Маркус, прежде чем Мариана смогла открыть рот. – Совсем ничего. Все нормально, спасибо, миссис Парриш.
– Ты в порядке, Мариана?
Мариана высморкалась и бросила косой взгляд на Маркуса.
– Да, тетя Роза.
– Хорошо. Тогда садись и ешь. Я на всякий случай принесла еще один кувшин молока. Хочешь еще, Филип?
Филип, не говоря ни слова, вышел из комнаты.
– Мама, – сказал я в ярости, – мама, это Филип виноват. Филип ударил Мариану, и она…
– Адриан, – с нажимом произнесла мама, – я не хочу, чтобы вы друг на друга ябедничали. Маркус и Мариана не жаловались на Филипа. Если их ссора не имела к тебе никакого отношения, тебе не на что жаловаться.
Какое-то темное чувство, слишком сильное для понимания, заставило меня положить нож и вилку и отодвинуть стул.
– Я иду в постель.
– Очень хорошо, дорогой, – сказала мама. – Ты, должно быть, устал с дороги. Через четверть часа я приду пожелать тебе доброй ночи.
Я поплелся наверх, кипя от ярости, и с удивлением обнаружил, что Филип тоже раздевается. Мы молчали. Я сходил в ванную, помылся, вернулся и прочел несколько страниц, ожидая маму.
Она пришла через пять минут. Филип уже лежал в постели, глаза его были закрыты.
– Ты был в ванной, дорогой? Помыл за ушами?
– Конечно, – ответил я холодно.
Она улыбнулась, и неожиданно я прижался к ней и зарылся лицом ей в грудь.
Она поцеловала меня:
– Не забудь помолиться.
Я привычно начал читать «Отче наш» с долженствующими присовокуплениями: «Господи-помилуй-маму-и-папу-и-Уильяма-и-всех-бедных-и-страждущих-аминь», – закончил я и, поднимаясь с коленей и укладываясь в постель, украдкой посмотрел на неподвижную фигуру Филипа.
– Спокойной ночи, дорогой. – Она снова поцеловала меня и подоткнула одеяло. – Спи спокойно.
– Спокойной ночи, мама.
Она подошла к другой постели.
– Спокойной ночи, Филип, – сказала она, поцеловав в щеку и его.
Он ничего не сказал. Он притворялся, что спит, но я знал, что он не спит. Она подоткнула и расправила его одеяло. Затем выключила свет и вышла, закрыв за собой дверь.
Наступило долгое молчание.
– Ты что, безбожник? – запальчиво спросил я в темноте. – Ты что, не молишься?
Никакого ответа.
– Я думаю, ты безбожник, – сказал я. – Тебя воспитали безбожники, а твоя мать – ведьма.
– А я думаю, – произнес он громким, ясным голосом, – что ты ублюдок, а твоя мать потаскушка.
Я не колебался ни секунды. Сорвал одеяло и, словно пуля из ружья, пролетел через комнату и набросился на него.
Он меня ждал.
Мы затеяли дикую драку.
К сожалению, преимущества были на его стороне. Он был больше меня, крепче сбит и сильнее. Когда силы мои начали убывать, я испугался.
– Пх! – хватал я ртом воздух. – Пх!
Но Филип не подчинялся никаким обычным школьным правилам драки. Он продолжал схватку. Я уже чуть было не унизил себя бегством в коридор, когда оттуда послышались шаги. В следующую секунду в комнату вошел папа и увидел, что мы на полу тузим друг друга.
В комнату проник свет из коридора. Папа издал возглас, поднял нас за шкирки и резко встряхнул.
– Что это такое? – Он отпустил нас и зажег газ. – Я шел пожелать вам спокойной ночи, – отрывисто сказал он. – Я думал, вы оба в постели, а не возитесь на полу, как беспризорники. Кто в этом виноват?
– Он, – сказали мы с Филипом хором и в ярости посмотрели друг на друга.
– Врешь! – закричал Филип. – Это ты начал! Ты меня оскорбил!
– А ты еще хуже меня оскорбил!
– Ты первый меня оскорбил!
– Тихо! – гаркнул папа так громко, что мы оба подпрыгнули. Он повернулся ко мне. – Ты первый нанес оскорбление?
– Да, но…
– Послушай меня, Адриан, и слушай очень внимательно. Я не собираюсь терпеть такое поведение. В следующий раз, если ты опять затеешь ссору, я тебя выпорю. В этом доме будет мир и порядок, и я не потерплю, чтобы кто-либо из вас затевал драку за моей спиной. Будешь вести себя как следует или будешь бит. – Он повернулся к Филипу. – Ты меня слушаешь?
– Да, сэр.
– В таком случае я предлагаю тебе принять мои слова в качестве последнего предупреждения и взять себя в руки, не дожидаясь, пока я достану палку. Ты будешь вежлив со своими братьями, вежлив со своими сестрами, вежлив с тетей Розой. Ты будешь отвечать, когда к тебе обращаются, и держаться как положено. Твои грубости мне уже надоели, и я не намерен далее оставлять их безнаказанными.
– Да, сэр, – сказал Филип покорно.
– А теперь оба в постель и спать. Попозже я снова зайду с палкой, и если не будете спать, то горе вам.
Он замолчал. Мы молча отправились по постелям. Я крепко зажмурил глаза, чтобы не текли слезы.
Когда мы улеглись, отец выключил свет, вышел и закрыл дверь. Он даже не пожелал доброй ночи. Он прошел по коридору к лестнице, и я остался в темной комнате один на один с мальчишкой, которого презирал.
Мы не говорили, но и не спали. Я некоторое время беззвучно плакал, а когда слезы кончились, украдкой взглянул на него. Глаза уже привыкли к темноте, а шторы были неплотно задернуты, поэтому я его видел. Глаза его были открыты, он смотрел на лунные блики на потолке.
Я без особого интереса подумал: «А о чем он думает?»
Наутро я попытался загладить свою вину за то, что затеял драку.
– Хочешь поиграть моими поездами? – угрюмо спросил я, когда мы одевались.
Он взглянул на меня. Его светлые глаза были холодны от презрения.
– Спасибо, – сказал он, но это слово прозвучало насмешкой, – но я уже большой и не играю в поезда.
После этого пути назад не было. Мы стали злейшими врагами и оставались ими более двадцати грядущих лет.
Глава 2
Ричард терпеть не мог Джеффри.
(Джеффри) рос с задатками хорошего бойца.